Плебей трущобный, его трущобы с хлебом и водой,
В субботу молока подлей рабу.
Провозглашенный мученик собой
Гордится, на эндорфины строгое табу.
Его нелепое клеймо не значит ничего,
Но под воздействием кручений полушарий
Дрейфует прямиком в генединицы тканей,
Дрожащих от сознания того,как страшен приговор.
А на другом конце счастливчик, в жизнь длиною пир.
Судьба распорядилась равнозначно,
Он голубых кровей, как и его сапфир.
Отрезок бытия делен на все-цветно и ничего-прозрачно.
А что другие струны? Гармония ли в музыке соседних нот?
Сначала - да. Потом порез сквозь поле ячменя.
Линейки золота лишается земля.
Людишки топчутся по грунту, упал и встал мальчишка, ждет
С косой вся в черном дама
Развития болезни в ране.
Срез незаметный был совсем,
Мальчишка мертв и грустно всем.
В беседке праздный стол накрыт, на сАмой виноградной лозе,
Душистой, с капелькой росы к десерту,
Как под заказ кудесником сплетенной. В позе
Думца Давида жестокрылый прихранился, вне запретов
Жук. Лети,тебя здесь презирают,
Ты глупец! Под взмах руки он ощущал конец,
Крыла не поднял, бабочки порхают в стороне..
Глазами черными от шутки жизни он смотрел на жизнь -
Творец.
Его не стало, почти тогда, под разговор скабрезный,
Под брань круживших сволочей,
Сожравших виноград, после сказав любезно,
Как не хватает им порой таких вот мелочей.
И вечер трогает за сердце,
Культуру потребив, старик шатается,ох вязок путь домой..
Он наблюдал девчат, их радужное детство,
И закатил глаза, фигурой став немой.
Из раза в раз ржавеют струны,
Противовес все больше отдален.
Хранитель музы уж понурый,
Похоже,что минор определен.
И зрители его устали,
Ладони в кровь, восторг теперь наигран.
Мы сами изменили свой эпиграф,
От параллели счастья далеко отстали.
И вскоре жизни зал оглох ,
Никто уже не верил музыке того творца..
Из двери в темноту абстракции шагали без лица,
Вне существа, застали мир врасплох.
И снова равенство, все бесконечное в ничто,
Из ничего все в бесконечность.
У слушателя адский стон,
У музыканта безупречность