Часть IV Возгорание и возгонка
Мать Зуски Евгения катала шарик по клетчатому листочку:
«Дорогой сынок, здравствуй!
Сегодня я получила твою посылку, хотя не знаю, кроме орех, что ты прислал.
Большое спасибо за посылку с Зиной, ведь мне её мама обещала тебе всё сообщить. Что ты прислал, какие лекарства, я не знаю. Ты не подписал.
Узнать негде.
Миши Файнермана нет дома, он болеет, два раза обещал зайти, а где он теперь, я не знаю. Возможно, лежит в больнице.
Я сама очень болею, лечусь, не хочу даже говорить о себе.
Я рада, что мне удалось получить вызов, никто мне в этом не помогал. Я сама всё сделала. Марик мне сказал, что ты его получил. Ты обещал написать мне подробное письмо, но письма нет. Мне писать очень трудно. У меня очень сильная депрессия. Я очень жду твоего приезда. Мне очень хочется жить, но мне очень тяжело.
После субботы я тебе напишу подробное письмо. Обнимаю и целую тебя, мама.»)
На стр. 402, в письме №96, Миша Ф. упоминает о приезде Зусошественника и в 1998 году.
(«К Мише пришёл, смеркалось-смертелось как-то...» Ворчал Зус: «А собачек в еврейском доме быть не должно, только во дворе бывшие волки...)
Михаил Шикович Файнерман даёт знать и о 30-летии студии Волгина. (А ведь фурычит ещё Волгин наш, субъект велеречивый. Было дело, когда в его классе Рабиновичей и Шехтманов поднимали на позор и членовредительство во время сталинского дела врачей. Школьник Волгин благоразумно не встал. Фамилия хорошая для ассимилянтов и маскирующихся евреев. Маскируйся смолоду, будешь слыть по городу.)
Сам летописец Наумий подключился и даёт описание Черкизова и храма у дачи патриарха и кинотеатра «Севастополь».
(А, эта церковь!.. Там такая монашка собирала на паперти деньги, что не дать было невозможно. Сияние как от Дианы Китон-Кеатон, и солнца не надо. Говорят, что таких специально отбирают, чтобы фонды пополнить. Сомнамбула среди бела дня.)
На стр. 389 Нёма и Миша говорят по душам и наш Наум-методист замечает о датишных, что они не готовы спорить.
(В Иерусалиме Зуша всегда вовремя останавливался в дискуссиях, поскольку они проволоку натянули на съезде с горы Сион и мотоциклист, который не соблюдал и сомневался в доктринах, перевернулся и отправился к Создателю. Это ЧП было рядом с домом иерусалимского муфтия, где и жил Зусаров. А зушкин приятель Й.— его еврейский папа грабил банки—после убедительных аргументов Зусатуса-цфатуса о грядущем мiре полного и окончательного вакуума, спросил Егозуса, каким ножом тот предпочтёт быть зарезанным. Но апофеоз настал, когда Зусевий был приглашён во дворец на горе Ханаан. Субботнее застолье и присутствие молодёжи раскрутили-раздухарили его и он стал разглагольствовать, обводя всё рукой и задерживаясь на стеллажах книг, о том, что всё это гипотеза... Озлились зело знатно. Зусетик стал невхож и незамечаем, хотя ходил и на Мейрон, и седеры выдерживал, и посты. И лекции записывал, и славил Г-спода, который нас обрёк на изничтожаемость и небытие.)
А на стр. 402 Марк Левин упомянут.
(Он у Зуса жил, но, несмотря на уговоры остаться, решил легализоваться в Израиле. Выбили ему рекомендацию раввина и он получил визу. Побыл Марк на юге Иудеи и вернулся к жене в Москву. И зус-Зус его там разыскал и рассуждал с ним в саду «Эрмитаж» о качестве жизни. Но, в конце концов, понял, что собеседники так и не смогли определить, а что, собственно, придаёт жизни качество.)
И то, что З. Е. В. приехал и в 97, и в 98 годах, зафиксировано Мишей в его эпистолах.
(Три лета спустя первой встречи в магазине «Англия» в Хлебном переулке, где Зусайку раскучивал веретено двустиший, переходящих в трёхстишия и обратно:
поля... поля...
поверх жёлтой стерни
старый погост
Что же материализуется поверх барьеров? То ли старый погост, то ли далёкие поля в перспективе. Двухчастность хайку скрадывается как бы трёхчастностью, или сандангире. Переливчатость, муары, коэффициент преломления в о з д у х о' в варьируется и заметен невооружённым глазом...
Собралось, благодаря Мишефу, много культуртрегеров, верлибристов и хайдзинов. Некоторые из них посетили и почти синхронную с книжной лавкой «Англия» учредиловку в музее Цветаевой, где возрождение жанра хокку приобрело черты движения с тусовками, конкурсами и альманахами.
Миша всех перекрывал своим сэнрю
Верните
молодых папу и маму—
больше ничего не хочу.
Мать Миши Ф. к тому времени умерла, он с ней ругался почём зря. Бегал по квартире овдовевшей родительницы и костерил её. Хотя Зусевий его урезонивал, но сам тоже с матерью не выдерживал: «Мама, ты не забыла, что у тебя есть сын, но ты забыла, что у меня есть мать.» Недалёкая, но организованная и бережливая мамаша Зуса-Захария саботировала санаторий от ЦК КПСС, где осмысленно старел Зззусик, и попала под домашний арест и эвтаназию.)
А у Миши крыша поехала, стропила показались, связи стали рваться с людьми.
(Да, Миша не компьютеризовался, но в сеть он попал; его «клоты»—до поры— загружены в память гудящих-зудящих хранилищ. Как линии высоковольтки гудят они ночью, обегающей планетку.
Как и Зевайман, Мишфайнман— в своём зазеркалье— был подключён к группкам старателей, кропателей и вязателей слов.
Тогдашний Зусп Мише накатал подражательный клот, в переводе с его вынужденно возлюбленного английского.
Ха-ха-ха, сам себя перевёл, Вайоман-графоман:
брошенная ферма, забитые окна
две птичьи кормушки качаются
пусто
в уборной рулончик бумаги
и бутылка отдушки под запах сосны,
выключатель на \ON/,
хоть свет не горит,
электросчётчик ведёт,
он плывёт в окоём...
Поля к горизонту.
Снова дорога.
Едучи в тени фуры, выхватил
запах скунсов и выхлопов;
скоро Питтсбург,
японист Томас Раймер—
везу ему хокку
двадцать лет спустя:
зигзуги мотылёчка
на той же тропе
и сэнрю-несэнрю
качели пусты!.!
ритм их— корень квадратный
длин их верёвок
Вот так-то, герр Раймер, не лыком шит Зухаристый, а позументом Евророссии, её языком.
«Оно, конечно, без языка не было бы поэзии—так говаривал Артур Кестлер и добавлял—Но, пожалуй, могло бы не быть и войн.»)
А на странице 409 опечатка-очепятка, издательство Димы Кузьмина, называлось-называется «Арго-риск».
(Но это полбеды, а беда, что Миша совсем в инвалидность стал скатываться. С катушек. Разматываться со всеми своими фитилями. Как догорающая свеча стал он светить синим пламенем. Ох, и дымок воскурится-пойдёт, будет виться фрактально-летально!..)
И на странице 412 у Нёмы заныло сердце по кончающемуся Мише.
(Да вот, евреи... Благодаря бракам между близкими родственниками, их швыряет от гениальности к сумасшествию, от убийственной болезненности к крепкому здоровью. А черкесов наших галилейских не так уж и швыряет. Им теперь с Кавказа новых черкешенок завезли. А то сидит черкес-банкир в Цфате, прямо вылитый еврей. И красив как бог. А Михаил Гуцериев тоже на лицо иудейского происхождения смахивает. Но какой успех! И печатают, и поют, и подражают... И контролирует десять миллиардов условных единиц.)
На странице 417 романа «Ямка, полная птичьих перьев» к живым и мёртвым ворвался двухтысячный год.
(Две тысячи лет отмахали со дня рождения соплеменника Зуса, революционера Иисуса. И что же? По пути в заполярный Нарвик остановили наш теплоход «Полуночное солнце» в порту Трондхейма из-за опасений, что навигационные компьютеры забузят и вырубятся. Пассажиры растеклись по паркам, фортам и кирхам... Скандинавы скандировали тишину.
В стволах расставленных по береговым батареям орудий прятались беличьи склады. Но и Зуса с хорошей самураечкой кормили повара Midnatsol на убой.)
А на странице 416 после всех японских поэтов—и Абе, и Исса—факсимиле стихов Миши, предваряющие четвёртый раздел Нёминого романа-описи. Как графолог, Зусографоман разбирает слова:
«Только тень бредёт за мной, тень.»
(Да, Миша наш выделил главное в книге Нёмы-Нахума «Ханаанские хроники». Искренность. Всё без утайки. Самоцензура губит пишущую братию. Нёма как Данко почти, это достойно подражания. Зусессор добавил бы, что Нивайман негромко напомнил, что реальность почище фантазий. Ведь в стародавние времена Наум Исакович выдумывал, что здание ЦТСА на площади Коммуны было дворцом государя. А, правда, что было на холме до постройки колоннад такой размашистой пятиконечной звезды, обращённой не к пешим или там к конным, а к небу?)
А на 418 странице, в письме Мишугауза от 9 июня 2000 года, появился Анатолий Кудрявицкий.
(Ох, о нём Зусайку наслушался от Иры Новицкой, про его активничанье и мелоимажинизм. А потом и сам Anatoly сел рядом с Зусом на фестивале хайку в Генте. 15 лет спустя. С норовом товарищ. Вдруг вскочил и потребовал, чтобы его особые хайку не читали вслух.
В Ирландии процвёл-paзиздaвaлcя- paзыздaвaлcя и своё общество хайку на английском вдвинул в Дублин. Вроде как бы и нееврей, а Зус копнул-поговорил—еврей, и всё тут. Шикса с ним была видная, учтивая, нотная...)
Поздней осенью 2000 года, страницы 423-425 романа «Ямка, полная птичьих перьев», бетонная квартирка-гнездо Миши на последнем этаже высоченного дома взяла и выгорела.
(Всё превратилось в мягкий графит и запах костра. Книгам, чтобы стать чем-то чёрным и сыпучим, нужны столетия. А тут сразу в золу. Тысячи привязанностей к листочкам бумаги, вещицам и струнам обуглились, ампутировались и развеялись.
Пещерка Миши на верхотуре, как скит монашеский в тeле иссушённогo утёсa Вади Кельт, почернела и опустела. Миша буквально в одночасье стал погорельцем. Хотя Мишина квартира-кубатура стала, по всем меркам, нежилой, он упрямо заселялся в отсеки, выстеленные сажей, и завешивал-забивал выбитые окна своих кухни и комнаты. Ванна слегка белела в неосвещённой коптильне. И рояль, и гитара, и мебель, и тиснёные переплёты стали смрадом.
На новый год прибыли и Зус, и самурайка. Потащили Мише и утварь, и телевизор, и еду. Миша был как трубочист. Зусолепый ему плёл как бабушонька кипу переводов и стихов изменника родины выкинула. Зус приехал, кинулся к шкафу, шарил в пыли наверху, ничего не нашёл и смирился. Но как восстановить собрание книг? А, знайте, как уйдёт из жизни чучело старорежимное, эмигрант ли, репатриант ли—книжки выставят на тротуар. Хорошо, если в библиотеку отвезут или люди разберут. А собрание книг поэта Има Глейзера свалила бывшая жена в подвал, а потом новые хозяева пригнали мусоровозку... Да и все бирюльки-писульки на квартире жены-нежены Зусанина пропали, как и не бывали вовсе. Утешение, а?..)
Побежали месяцы агонии и суицида Миши Файнермана. Писем не стало.
(Зусяк взял у Мишелиуса его клоты и хоквы и отвёз их в Воеводину, в сербский журнал. Там, в городе Новый Сад, где евреев не жгли, а заталкивали под дунайский лёд, и напечатали строки, пережившие пламя. Рукописи не горят?*)
Остались телефонные разговоры с романистом-публицистом H. И. B., сидевшим на верхотуре в квартале Кирьят Шарет. (Оттуда виднелась киноварь возвышенностей самой Иудеи, а иногда долетал и ветер с севера, с привкусом Москвы.
Не поехал Миша, не припал к Палестине и Г-сподь решил покончить с ним, вызволить из ужаса. Ведь и женсостав пускал Файнермана-женомана по боку.
А мог бы греться на солнышке, людям помогать, лечиться.
И так со всеми евреями будет, наказание за галут постигнет, расплата. Особенно за ассимиляторство.
Галут—это, в переводе, знание, познание добра и зла, а не только житьё за пределами Святой земли.
Насосёшься в изгнании искушённости— и ужрёшься, и болезни уделают, и преждевременная смерть родится в теле.
А кусочки рая, остающиеся в разломе долины Иордана, ждут-не дождутся своих усталых путников, чтобы погасить их скорбь в струях зефиров, в оазисах беспамятства и в могилах в мягком меловом камне нагорий. Это ведь остриё самого Благодатного полумесяца, а другой его конец, в аккурат, упирается в сад Эдема.)
Между тем, упорно свидетельствуя об убыстрении времени, настал 2002 год. Страница 439. У Наума забарахлило налитературенное сердце.
(Наследственность, подростковая кардиология, несбалансированное питание, теннис, да и бабы взбесились-желают оргазмов с бритоголовым здоровяком... Вместо его эpазмов-плеоназмов.)
А на странице 441 смешная ситуёвина, предмет анекдота давнишнего, но, на поверку, подлинная реальность.
(Смешанная пара—он еврей, она русская. Вдруг он в христианство перешёл, а она Израилем заинтересовалась и в иудаизм подалась. Развод.)
В конце мая уже 2003 года автор Нохум вышел на связь с Мишей Файнерманом. Целая страница 446. На проводе, вдвоём, через фибры стеклянных волокон, времечко живи-не хочу во вeсь oпор.
(Миша без женщины, но подключён к московской жизни. От страшных потерь рукописей и родной библиотеки как-то оклемался и даже захотел по тридцать седьмому меридиану сместиться в Палестину, погостить.**
Но на той же странице Миша отправился в гости к Б-гу. А, вернее, на вечный постой. Сообщил о кончине Миши Файнермана автору Науму Вайману Иван Ахметьев.
(Тот самый Ахметьев, кому Чухонцев посвящение написал. А Мишу Файнермана бонзы не заметили, Миша выпал из обоймы пробивных. Изрядно помогал своему ослабевшему телу и воспалявшемуся сознанию погибнуть, используя адскую смесь аллопатических таблеток, прописанных лечащим врачом, и водки.
Фарвос? Передоз.)
Сестра Миши в день его смерти, 29 июля, была в отъезде. Тело Миши отвезли в морг.
На стр. 447 цитируется Зус.
О том, как Миша просил покормить его.
(А Миша и денег требовал. Зужмот, по мелочи, давал, но, когда увидел пустую стеклотару, стал просить Мишу о встрече с Любой, сестрой евонной, которая квартиру Мишиной мамы прибрала к рукам. Дине названивал, их подруге. Она из хорошей семьи литваков. Вот Дина была бы хорошей женой Мише! Зусу она таковой тоже не стала, предложение, торжественно произнесённое в стенах Преображенского кремля, не приняла. Курила в шикарных поъездах управления ГМИИ. Так замуж и не вышла, но сестра-двойняшка нашла татарина приходящего.
Г-споди, Г-споди...
Но Г-сподь не оставил, а призвал Мишу к перманентности. А то всякие-якие перерывы постепенности, жизнестарания, жизнеписания... Гинук! Но Миша не пошёл в бесконечную осиянную мраком ночь как овца. “Do not go gentle into this good night.” В эту вечную ночь. Он позвонил как-то и объявил, что Зорик-Зорька никакой не поэт. Зурьковый залепетал, что, ежeли, ну, хотя бы один стишок удался, то и ладушки. И Володе Герцику, хорошему приятелю своему, Миша накапал, а тот тоже присоединился к антизусовой кампании и сказал, что книгоиздательских дел с Зусом иметь нельзя. Зурке подумалось, что и, впрямь, упования Зикушки на англоантологии смехотворны. Хотя как-то потащились с Мишею в пункт раздачи и получили бесплатно увесистый том сотни поэтов, где и фамилия «Файнерман» была пропечатана. Духоподъёмно, а? А Володе Зухай стал базланить, что нужно запузырить что-то такое убойное, раскрутка нужна, любовь масс, эпатаж невиданный. Герцик-то Володимир втискивал хаечки свои в прокрустово ложе из семнадцати слогов с чёткой разбивкой на три строки по пять, семь и пять слогов. Так и тянет втиснуть книжицу на чью-нибудь полку. Ну, и продержатся там пару десятков лет. А потом? Мой старинный приятель, уезжая с конференций со своим маленьким чемоданчиком, «забывал» все подаренные ему книги и брошюры в номере. Вот как, вот как, серенький козлик! А ещё могут и сайты, и поpтaлы поотключать. Делааа...)
А на стр. 448 Нёма из застроенных песков Гуш Дана емелю шлёт Зузиновию, а последний объясняет, как Миша не справлялся с куховарением и гигиеной и как зелёные мушки вылетали из его груди. А, может, эта зоология почудилась Мише, на себя он наговаривал и сам верил своим галлюцинациям в нашей непостижимой реальности.
А где же его death haiku, “дзисей но ку”, то есть, посмертное хайку? Разыскать! Разыщу! А вот Мишино маэку, то бишь, тема, уже есть, конечно:
«Что-то такое, своё,
не пропадёт и по смерти.»
Закончив этот сбивчивый комментарий, Зус-загрызус отправился на улицу за провиантом. Быстро суббота приближалась к городкам, околоткам и весям. Рюкзак на спине, но в пределах эрува влачился, так что простительно. Свечи уже, верно, зажжены в старой квартирке, так похожей на квартиру деда у Марьиной Рощи. Фэн шуй Тихвинской улицы. На давно снесённой жилплощади у Палихи, в деревянной двухэтажке, и обитали по очереди все вынужденные надомники, подмастерья и технари, устремившиеся к книгам не по специальности, чтобы вырваться из слесарно-служивого сословия. Дочь деда тaйно в туалете зубрила и стала врачом. Зюссин отец из прорубавшегося тоннеля метро, со строек Павшина, добрался до пректирования Дворца Советов в институте. Пропали все, и Башевиса-Зингера на них нет...
Но надо выныривать из дремучих анналов и потарапливаться. Суббота, суббота...
Внезапно на скамье у промтоварного сгустилась сама Нюшаня, с сумками-клумками и зловеще горящим телефоном. Ага, попалась Миниклеопатра или наша Элизабет Тэйлор-- так её появление приветствовали безжённые приятели! Зусид учил-учил её, хлебные крошки бросала Нюшка-шлюшка в водохранилище, очищаясь от грехов, и, на' тебе, опять отпала от законов шариата. «Так, гражданочка, еврейская полиция! Нарушаете. Шаббес настаёт, а вы тут телефончиком балуетесь и домой не торопитесь.» Маленькая, но yжe нe кapмaннaя, увесистая. Прямо развалилась на лавочке. Была принцессой, царевной... Походка Береники… А теперь опять лягушка, прямо жабка... Но глаза прежним огнём горят, а?! Зорзус ощутил свою какую-то коротконогость, всё жe опять свою морзянку начал бить-наяривать: «Памятника даже нет Борису! Cэкономила... Выбросила чей-то пепел за пределы Москвы...»
Тогда боевитая никейва телефончиком замахала: «В полицию звоню. Вот набираю...» Зусивый осклабился: «Да я для тебя работаю, с Ланой и Эмануэлем разбираюсь...»
Но малютка-бандерша и слyшать не хотела: «Отойди, сейчас полиция прибудет.»
Пора былo ретироваться охальнику. Одержимость его затонула-рассеялась и отставной козы барабанщик потянулся домой. Рано утром вставать и Пятикнижие детально штyдиpoвaть.***
ЪЪЪЪЪЪЪЪЪЪЪЪЪЪЪЪЪЪЪЪЪЪЪЪ
*) Миша вспомнил удачные хайку для проекта в журнале Modern Haiku, но не все оказались напечатанными. Ведь лучшие хайку непереводимы, о них толкования надо писать.
**) В конце жизни и мамургин вЗуевшегося сетовала, что не сумела оставить своё насиженное место, чтобы получить уход и общение: «Возьми меня с с собой!»
***) Да, собираемся группкой и давай, по наводке меламеда, вычитывать из «Ветхого завета» пассажи и увязывать их с греками, например.
Вот гилеадский военачальник-атаман Йифтах свою некстати выбежавшую дочь в жертву приносит, и античный антитроянец Агамемнон свою дщерь Ифигению, к ужасу жены его Клитемнестры, укакашивает, чтобы паруса ветром надулись.
И видятся и израильский лагерь на галилейских холмах, обращённых к склонам Гилеада, где Иорданский эмират правит бал, и Таврида, куда, по преданию, сбежала вроде бы избежавшая смерти офигенная Ифигения, и всё крутится-аллюзионирует и втемяшивается в дурную еврейскую голову. И ведь российская княжна Романова убежала с места казни, некоторые умы убеждены в этом.
Или погрызём, как Шолом-Алейхем жевал пути ашкеназов, саму древнюю семью праотца Авраама, с его двумя жёнами; старая, сдаётся, посветлее кожей... И поанализируем, как опростившиеся выходцы из продвинутого обиталища у эстуария Тигра и Евфрата устанавливали связи с продвинутыми земледельцами нильской дельты, то заселяясь в Африку, то выселяясь в Азию...
(окончание следует)
Часть V Эпилог и ycкоpeниe ожидания