13
Между тем, смерть свирепствовала, не щадя ни одного дома и в нашей деревне. В тридцать третьем году в советской России умерли от голода миллионы людей. Каждый день кого-то хоронили. Среди детей и младенцев смертность была особенно высокой. Но человеческие чувства, не смотря на ужасную повседневность, не притупились.
В это тяжелое время моя тетя родила мертвого младенца. Она и ее муж были единственными, кто горевал об этом ребенке. Их горе невозможно было описать: они завернули его в белое полотно и любовно уложили дитя в крошечный гробик/я таких раньше и не видела/. Потом вынесли его в зал и начали молиться за невинное существо. Мы, дети, подошли и тоже встали вокруг гробика. Для меня ребенок был вроде мертвой куклы, не могла глаз отвести. Мы наивно думали, что это маленький ангел, и упорно смотрели на тельце, при этом молясь Богу за младенца. И были совершенно уверены, что его душа уже вознеслась на небо.
На кладбище едва нашлось место для новой могилки.Само кладбище выглядело запущенным, на прежде ухоженных могилах росли сорняки. Раньше у нас на каждой могиле стоял искусно выкованный железный крест; фамилии, даты жизни и смерти усопших писались свинцовыми буквами. Теперь свинец с крестов исчез. Его крали голодные люди и использовали для стрельбы из дробовика по зайцам и фазанам. Так велика была нужда. Даже имена умерших ушли в никуда.
Весной, чтобы немного подкрепиться, мы шли каждый полдень на поле к маме. Мы уже хорошо ориентировались по солнцу и знали довольно точно, когда наступало время обеда. Часов у нас, конечно же, не было. Наша мать получала дымящуюся вермишель, и мы набрасывались на эту чудесно пахнущую, горячую вермишель с жадностью голодных волчат.
14
Этот запах возникает в моем носу мгновенно даже сейчас, стоит только подумать об этом. Я не ела в жизни ничего более вкусного. Но колхозный сторож каждый раз ругал нашу маму, она, мол, должна была сама съедать ее обед. Он хотел, чтоб она имела достаточно сил для выполнения полевых работ. Но мама отвечала только:»Я должна спокойно смотреть, как мои дети голодают?».
Лето подарило первые плоды нашему саду, который, к счастью, остался нетронутым властями. Там мы ели, сколько хотели, и стали немного покрепче. Сахара не было, поэтому нельзя было варить варенье. Но часть фруктов сушили впрок. В конце лета дети ходили как можно чаще в поле, «штупле», как мы говорили. Это значило,- на уже убранном поле собирать оставшиеся колоски. Там надо было вести себя очень осторожно, ведь поля охранялись объездчиком на лошади.
Один из наших ребят всегда стоял «на атасе», пока мы пытались найти что-то, пригодное в пищу. Собранные колоски мы могли потом дома чугунной ступкой переработать в муку. Антон, мой брат, начал ходить на поля собирать жуков-вредителей, которые уничтожали урожай. Ему было тогда 6 лет. За это он получал «галочку» и, после уборки урожая, немного зерна. Все школьники ходили летом после школы собирать жуков. Кроме того, Антон с другими ребятами ловили сусликов, которых потом убивали и сдавали жившему в нашей деревне еврею-кожевнику. Тот шкурки продавал дальше, а ребята получали немного денег. Это были единственные деньги, что мы имели. На них мы смогли купить пару галош, которые носили по очереди.
Все, кто только мог двигаться, стар и млад, работали в колхозе. Многие, конечно, работали плохо, так как ослабели от голода и еле передвигались. Даже коровы пахали. У кого имелась своя корова, обязывался ежедневно пригонять ее в колхоз. Там корову запрягали, как лошадь, и заставляли тащить плуг.
ПРОДОЛЖЕНИЕ:
15
За работу коровы получали вечером охапку сена. В остальных случаях корма для скота вообще не было. Замученные коровы давали, конечно, мало молока после этого.
При конфискации имущества родителям удалось спасти их золотые обручальные кольца, поскольку они носили их на пальцах. Теперь родители обменяли оба кольца на ведро риса и немного муки. Особенно мука была чудесной, такой белой я еще не видела. Обычно она содержит всегда часть отрубей. Я считала, что такую муку дают только на золото. Рис тоже был для нас, детей, чудом, мы никогда его и не пробовали.
Однажды мы получили посылку с продуктами из Америки от моего дяди, которому удалось до революции сбежать из деревни и поселиться в Америке. Хотя мои родители и взяли посылку, но очень волновались, поскольку это могло стоить им жизни,- принимать помощь из капиталистической заграницы. Даже, если людям грозил голод. Этого случая было бы достаточно для ареста за предательство или шпионаж. И отец написал дяде, что лучше не присылать больше ничего.
У нас не хватало одежды, было только то, что носили на себе. Годами я носила единственные штанишки. Вещи стирали, за ночь они подсушивались и снова одевались, даже если были еще сырыми. Мы носили одежду до тех пор, пока она не висела лохмотьями на теле. Бегали босиком почти круглый год, потому что обуви не было. Наши пятки от этого огрубели. Мы очищали початки кукурузы от зерен и использовали их, как щетки. Таким початком драили перед сном наши ноги, мылись в реке со щелочью. Стирали также подготовленной самими щелочью: в дождевую воду добавляли золу. Вода начинала пениться и в ней можно было стирать белье.
16
Мыло появлялось в семье редко. Конечно, белье не отстирывалось добела, но, по крайней мере, было свежим.
Разумеется, белье не гладили, так как такую роскошь, как утюг, труднобыло даже представить. Однажды папа принес целую кучу фитилей от свеч, из которых мама связала нам тапочки, которыми мы очень гордились.
Так же поступали и другие жители деревни, нужда делала всех изобретательными. Выживали- кто как мог.
Конечно, не обходилось и без вшей, но с ними мама справлялась очень быстро, обрабатывая наши головы керосином. Поэтому она стригла всех нас очень коротко. Однажды тетя подарила мне маленький кгрулый греьешок, который хорошо держал волосы. Я очень радовалась этой чудесной вещице. Мы не расчесывались со времени конфискации вещей. Теперь я с удовольствием расчесывала себя и сестру. Потом втыкала гребешок себе в голову. Я так гордилась им и едва могла осмыслить, что есть вещи, которые не только полезны, но и служат украшением.
Игрушек у нас не было. На дне реки, однако, лежало много глины, из которой дети лепили кукол, лошадок и всяких необыкновенных существ. Там, по уши грязные, мы играли целыми днями. Мама один раз увидела наши занятия и поразилась, во что играла ее дочка. Целый день я изображала похороны. Слепив себе лялек, я разговаривала с ними, нянчила. Каждая кукла получала колыбельку и гробик. Сначала я клала ее в колыбельку и нежно убаюкивала, пела ей песенку, сочиняя тут же слова. Потом «ляля умирала» и перекладывалась мною в гробик. Я звала плакальщиц, молилась Богу за усопшую и, наконец, погребала. Так я могла играть часами, не уставая и не скучая.