Папа подхватывает меня на руки. Я взмываю вверх, как ласточка, как поднятая ветром пушинка. Сильные, родные руки держат так, будто я хрупкая, но безумно драгоценная, а меня хотят отнять. Прижимаюсь к сумеречно-синему, такому мягкому свитеру, и пахнет от него лесом. Рядом смеется мама. Я не вижу её, но знаю, что она стоит за спиной, и так приятно потягивает кожу на голове оттого, что она ласково накручивает на пальцы длинные мои волосы.
- Хорошая ты наша.
Вот одно. А теперь второе.
Смотрю на себя в зеркало и вижу, что красивая. Взрослая уже. Может, даже закончила школу. Мелькает перед глазами кисточка от туши – подкрашиваюсь. Беру с деревянной полки кусочек поролона – он пахнет старой косметичкой, а ещё перепачкан рассыпавшимися румянами. Я знаю, что кончики пальцев теперь зарозовели. Но мне не до этого. Вытаскиваю воткнутую в поролон иголку и начинаю торопливо разделять ею слипшиеся реснички.
Маму я не вижу. Но слышу её голос из кухни, беспокойный:
- Возвращайся пораньше, чем в прошлый раз.
А я еле сдерживаю себя, чтобы не сказать гадость в ответ.
Вот и второе закончилось.
Два воспоминания. Две жемчужинки в куче…
- Гуля, извини, давай на выход. Сейчас Сёмина смена начнется.
Я киваю, торопливо собираю картонку, Булгакова и остатки от еды в рюкзак и выхожу из холла в холод. С Сёмой шутки плохи. Это Дима пускает зимой погреться и иногда новые книжки приносит, а от Семёна огребали все местные, и не по одному разу.
Как же паршиво. От острой боли режет вверху живота. И люто хочется спать, но до берлоги ещё топать и топать. Хотя это и хорошо – в такой собачий холод лучше не спать – можно и не проснуться. Как не проснулся позавчера Мэн. (Достаю из кармана пузырь, делаю согревающий глоток, и ещё один.) И Лихой два года назад.
Упорно топаю, пряча лицо под огромным, пропахшим куревом шарфом Мэна. Люди проходят мимо, стараясь меня не касаться. А папа подхватывает меня на руки… А я взмываю вверх, как ласточка, как подхваченный ветром лепесток.
- Женщина, вы хотите, чтобы мы вам помогли?
- Женщина, остановитесь, пожалуйста. Мы хотим вам помочь.
Какие-то люди хватают меня за рукав, вырывая из папиных объятий.
- Чё надо? – Отдергиваю руку и иду быстрее, пытаясь догнать ускользающее воспоминание. Но трудно идти быстро окоченевшими ногами.
- Да подождите, - опять хватают, - не бойтесь. Мы правда помочь вам хотим. Пойдемте с нами прямо сейчас.
Я устала. Я сдалась. Остановилась, смотрю на них, а это дети совсем. Молодежь. Два парня и девушка, красивые такие, модные, с иголочки. Смотрят – с приветливым отвращением и детской какой-то надеждой на чудо. А один на видео снимает. На айфон. Мэн охотился за такими яблочками...
- Чё, блогеры?
- Блогеры. У нас проект новый – мы хотим вам показать, что можно жить по-другому.
- Вот, держите шаверму, покушайте.
- Вы помоетесь, выберем вам новую одежду и отведем к стилисту.
- Это ваш шанс на новую жизнь!
Смотрю на себя в зеркало и вижу, что красивая. Взрослая уже. Может, даже закончила школу.
- Знаете, а я ведь красивая раньше была.
- И сейчас станете красивой. Пойдемте с нами, тут идти минут десять.
Когда я вышла из ванной, ошалевшая от ошпарившей мою душу воды, в большом, чистом, белом халате, меня увидели:
- Так ты ж молодая ещё совсем!
Молодая? Я? Впрочем, я и правда не в курсе, сколько живу в этой тьме. Изо всех сил сжимаю кулаки, чтобы не сорваться, не закрыть ненавистное лицо руками. Сколько я его прятала? Сколько скрывалась за ворохом волос и грязного тряпья?
Будь невидимкой - останешься невредимой, твердила я себе между одним, а потом вторым. Потому и жива ещё.
Мари купила мне белье. Как будто вторую кожу принесла. Светло-кремовое на бледном теле сделало меня гротескной бесполой куклой. И платье. Платье, подумать только! Сумеречно-синее, издевательски мягкое... ничуть не скрывающее примерзшую к спине горбатость. Ошиблась модный блогер Мари - не идет мне это платье.
Смотрю на себя в зеркало и вижу, что до сих пор красивая. И ещё не настолько старая. Может, даже до сих пор молодая. Мелькают перед глазами юркие руки стилиста - подкрашивают. Берут с деревянной полки спонжик - он пахнет дамочками, что иногда проплывали мимо меня. А я протягиваю руки, тычу пальцем в румяна, растираю в ладонях и любуюсь розовыми переливами. Жизнь наконец вытянула мне по иголке из каждого глаза. Кажется, теперь мне не страшно.
- Расскажи нам свою историю, Гуля, - и яблочки по обе стороны зорко смотрят, запечатлевают.
- Я не Гуля.
- А кто?
- Я не знаю.
***
Тем же вечером…
Нина Михайловна интернет осваивать начала лишь на днях – да и то только потому, чтобы внука своего смотреть. Блохер он. Что это такое, она до сих пор толком не вразумела, но всё равно внуком гордилась страшно: хорошее дело он затеял.
«Гулящая девка, небось, раз Гулей прозвали», - первым делом подумала Нина Михайловна, когда начала смотреть «новый видик». Подумала – и перекрестилась. Почему – сама не поняла.
Когда бомжиха вышла из ванной, что-то знакомое почудилось бабушке в скрюченной фигурке под барским халатом. Испуганные, дикие глаза на опухшем от холода и водки лице стрельнули на одного, другого. Нервным движением, будто срывая маску, бродяжка отодвинула с лица намокшие темные пряди.
Недовязанные чулки упали на клавиатуру.
Три года назад весь город искал Анюту Белогорову. Умница, отличница. Внучка Ритуси из соседнего двора. Возвращалась домой от друзей – и не дошла. Пропала, будто её и не было, умницы, да отличницы. Поговаривали, что попала в больницу дня через три похожая девица, совсем без памяти, с черепно-мозговой и до одури боявшаяся мужиков. Но опознать не успели – сбежала, болезная, украв необъятную куртку захмелевшего охранника. Родители до сих пор себе места от горя не находят.
***
- Ваня, Ваня, ты слышишь? Гуля-то ваша – она Анюта наша! Я узнала её! Ты слышишь?
- Да ладно, ба! Как узнала?
И закинул Ваня невод в социальные сети, и полетели репосты, засобирались в дорогу волонтеры, полетели совы-ориентировки по городу. Народное дело это стало – отыскать Анютку Белогорову.
А Анютки и след простыл.
Ваня постил: странная она стала, задумчивая, когда всё закончилось. Посмотрела на себя – и пошла, ничего не сказав. В лёгком, не по погоде пальтишке, что мы на неё примерили. Хотели догнать, но она растворилась в толпе, как невидимка.
А Гуля тогда всё для себя решила. Ту скамейку она заприметила давно. Витиеватые чугунные ножки, в золотистом кругу света от сутулого, как и Гуля, фонаря – достойные декорации к сказке. Она всегда знала, что однажды уснет. Как Мэн позавчера, как Лихой два года назад. Синее платье её было как папин свитер в первом. Зарозовевшие пальцы – как во втором. Никогда она ещё не была так близко ни к первому, ни ко второму. Гуля решила заморозить именно этот миг.
В двух кварталах от неё в ту ночь и правда один бомж уснул на скамейке и заморозил свой миг, черт знает, какими последними мыслями он был окрашен.
А Гулю тормошили прохожие. Гуля перестала быть невидимкой, поэтому ей в ту ночь уснуть никто не позволил.
Тогда она, не чувствуя холода, стала бродить по улицам, пытаясь ухватить, задержать, прижать к сердцу одно, а потом второе.
Пока её не вырвал из папиных объятий невероятно счастливый мальчишеский голос:
- Это вы, Гуля? Точно, вы! Я нашел вас!
- Чё вам от меня надо?
- Это вы нам всем нужны. Знаете, кто вы? Вы Анютка Белогорова.
Мелькнуло яблочко – Мэн за такими охотился.
- Давайте позвоним вашим родителям.