По образу и подобию

Букова Нина
Не закончено.

Ты тепеpь дезеpтиp,
Вне закона, знай - пpавды не найти,
Ты тепеpь пpосто цель
Для таких же смеpтью меченых паpней.

Гр. "Ария"



- Ну, здравствуй, сын мой?

Прочистить слезящиеся от колючего злого снега глаза; поднять голову и всмотреться в знакомое лицо дивизионного священника, что стоит посреди обширного захламленного двора.
Батюшка Артемий как всегда строг, а голос его пробивает ватную пелену, заложившую уши в последнем походе.

Тяжелая рука ложится мне на плечо. Отсутствие перстней и грубые мозоли на ней говорят о том, что сам священник не чурается грязной работы по очистке Земли от скверны.

- Наслышан о подвигах твоих ратных, сын мой, - довольным голосом говорит отче, - однако ж, как много паразитов развелось вокруг. Устал, поди, в боях праведных. Заходи в жилище, чаю испьем, да о будущем поговорим.

Батюшка подталкивает меня ко входу в домик, с трудом открывает тяжелую дверь и впускает в горницу, освещенную чадящим факелом.

Жилище Артемия бедно, обставлено скудно, но чисто и опрятно. И что самое главное – в углу кухни топится маленькая печь, сложенная из грубых камней. Мы, живущие здесь и сейчас, устали от вечного холода, что вымораживает душу. Устали от снега, который слепит глаза. И от ветров, от которых не спасают никакие одежды.

И поэтому я иду к печке, едва сдерживая желание побежать. С еле слышным стоном снимаю старые кожаные перчатки, что будто приросли к ладоням, и протягиваю потрескавшиеся руки к огню. Несильный жар вонзается в кожу миллионом острых иголок, но приносит с собой блаженство.

От тепла печки меня охватывает истома. Настолько сильная, что я даже пропускаю мимо ушей то, что сейчас говорит Артемий. Но батюшка повышает голос, и его гулкий бас вонзается в мое вымороженное сознание.

-  Давай чай пить, сын мой.

Я с неохотой бросаю на него взгляд, вижу, что он уже сбросил с себя потрепанный овечий полушубок и сейчас отстегивает от пояса кобуры с двумя пистолетами. Огнестрельное оружие – слишком большая роскошь и такое небывалое богатство вызывает у меня удивление. Нет, оружие у нас есть, но к нему нет патронов.

- Для успокоения ношу,- ухмыляется батюшка на мой удивленный взгляд, - а для работы  вот…

Из-за широкого кожаного кушака на свет появляется остро заточенный, небольшой, но смертельно опасный топорик.

- Сам сотворил, - с гордостью говорит Артемий, любуясь сверкающим лезвием. – Ну все, хватит лясы точить, садись за стол.

А потом я пью обжигающе горячий чай из местного лишайника и чувствую, как замерзшие внутренности оттаивают под кипятком и пристальным взглядом священника.

- Рассказывай, - требует отче. – Епархии нужны отчеты по каждому случаю битвы.

Отставляю алюминиевую кружку и начинаю свой нехитрый доклад. Никогда не умел рассказывать красиво.

- Пятеро их было. Семья мутантов: отец, мать и трое ребятишек. Честно, я даже засомневался – не ошибся ли в поиске, но при виде меня мать закричала. У нее были звериные зубы, отче.
- Каннибалы, - Артемий понимающе кивнул, - продолжай.

- Отец бросился на Дэна и раскрылся в прыжке. Он был весь покрыт какой-то чешуей.

Меня передергивает от воспоминаний. На пещеру мутантов мы наткнулись по чистой случайности. Эти твари смогли замаскировать вход в свое лежбище настолько искусно, что если бы не Макс, обладающий поистине животным чутьем, они свалились бы нам прямо на головы. Макс успел крикнуть «Берегись», когда отточенный камень, брошенный чьей-то меткой рукой, вонзился ему прямо в глаз. Мы моментально сгруппировались, дико оглядывая окрестности.  Я выхватил из ножен меч, покрепче взялся за рукоять двумя руками и встал в боевую стойку. Дэн стоял за моей спиной, мастерски вертел нунчаками и виртуозно матерился.

Из-за серого валуна к нам неожиданно вышла женщина потрясающей красоты. Она откинула со лба черные, как смоль, волосы и смело взглянула мне в лицо. Я растерялся и опустил меч, а Дэн за моей спиной замолчал. Женщина протянула к нам руку, украшенную браслетами из мелких костей, и закричала… Нет, она завопила, раскрывая рот, усеянный острыми зубами:
- Гончие!- кричала она. – Го-о-о-о-нчие…

Она орала почти на ультразвуке. Так протяжно и громко, что мне захотелось заткнуть уши. Дэн выступил вперед и выкрикнул:
- Заткнись, дура!

Женщина тут же заткнулась. Но вместо того, чтобы уйти, она широко улыбнулась, демонстрируя нам звериный оскал. Громадный камень, прикрывающий вход в пещеру, отвалился и из черного зева на нас выпрыгнул ее самец. Мужчина был взбешен и преодолевал разделяющее нас расстояние гигантскими прыжками. Несмотря на холод, он был раздет по пояс и торс его украшала крупная чешуя, похожая на рыбью.

Он завывал на все лады и вертел над головой огромной палицей.
- Твою ж ты едрену мать, - искренне восхитился Дэн и взмахнул нунчаками.

Орудие ближнего боя в его руках завертелось с такой скоростью, что размыло пространство. Самец взвыл на запредельно высокой ноте и бросился на моего напарника. Битва вспыхнула мгновенно, я отвлекся от них и обратил внимание на женщину. Она выставила вперед ладони и зашипела как кошка.

Я двинулся к ней, защищаясь мечом. С мутантами никогда не знаешь, какой сюрприз они могут тебе приготовить. Вот и сейчас: она взлетела вверх одним прыжком, ловко крутанулась в воздухе и каким-то непостижимым образом приземлилась мне на плечи, обхватив грудь коленями. В хрупком на первый взгляд теле оказалась недюжинная сила. Она сжимала мою грудную клетку так, что я не мог вздохнуть.

- Сдохни! – кричала она сверху. – Сдохни, гончий!

- Дамы проходят первыми, - услышал я спокойный голос Дэна уже почти теряя сознание.

Нунчаки взметнулись перед моими глазами, Дэн сделал одно-единственное движение, и закаленная цепь смертельной хваткой обернулась вокруг женской шеи. Напарник сдернул самку на землю, выхватил из-за пояса топорик, и голова с невероятно длинными волосами откатилась мне под ноги, забрызгав сапоги кровью. Чтобы не испачкаться еще больше, я сделал шаг назад.
- Фу,- выдохнул, глядя на Дэна, - спасибо.
- Будешь должен, - довольно хмыкнул он и…

Я увидел, как напарник оседает в снег, глядя мне в лицо удивленным взглядом. Из кадыка у него торчала остро заточенная кость.

Я моментально схватился за рукоять меча и бешено огляделся. Самец, которого взял на себя Дэн, лежал бездыханный с проломленным черепом. Женщина лишилась головы. А больше мы никого не видели. Лишь пещера напротив молчала черным провалом входа.

Я остался один. Мое верное гончее подразделение лежало рядом. Макс, с которым еще неделю назад мы отмечали его день рождения раздобытой тушенкой; Дэн, который всегда прикрывал мне спину. Все они сейчас лежали трупами на белом снегу, и он жадно впитывал в себя их кровь.

- Черт, - в сердцах пробормотал я.

Как всегда, после запарки боя пришло похмелье. Вот только раньше мы отмечали его втроем. Простите, парни, но сейчас у меня нет времени даже на то, чтобы засыпать вас снегом. Потому что пещера напротив зловеще молчит, а мне нужно узнать, откуда взялась кость в кадыке Дэна.

Поэтому я перехватываю рукоять меча поудобнее и двигаюсь к угрожающему провалу входа.

- Неужто щенки? – удивляется Артемий, слушая мой рассказ.

А вот здесь я запинаюсь. Щенки, но…

Прямо у входа в пещеру, куда еще проникал солнечный свет, меня встретил исхудавший малец. По человеческим меркам я дал бы ему лет семь-восемь, но с мутантами все сложнее. Ему могло быть как два, так и двадцать. Он гордо стоял передо мной, а за его щуплой спиной прятались две девчонки. Все трое на вид были совершенно нормальными.

Пацан преграждал мне путь, давая понять, что не пустит дальше. Девчонки хныкали, стараясь не шуметь. В руках мальчишка держал гладкий камень. Несерьезная защита. От меня-то. Профессионального охотника на мутантов.

- Мы никому не сделали зла, - твердо сказал парень, - пожалуйста, не убивайте нас.
- Вы – мутанты, - возразил я.
- Мы – всего лишь дети, - ответил мальчишка, - маленькие дети. Моим сестрам по три года, они близнецы. Мне  десять. Не убивайте нас.

Признаться, вот здесь моя рука  и дрогнула. В нашем мире так редки дети. Я почти опустил меч, как увидел, что мальчишка поднимает руку с камнем.

   - Бытие, глава первая, - отчетливо произнес я, - стих двадцать шестой: И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему, и да владычествует он над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле.
Взмахнул мечом, не давая щенку пустить в ход свое оружие.
- Стих двадцать седьмой: и сотворил Бог человека по подобию Своему, по образу Своему сотворил их : мужчину и женщину сотворил.
Закаленная сталь меча снесла пацану голову, алые фонтанчики крови плеснули мне в лицо. Девчонки зарыдали в голос, прикрываясь руками, но я уже вошел в боевой раж.
- Стих двадцать восьмой: и благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь… И властвуйте… Но только те, кто по образу и подобию….
Через несколько минут я успокоился. Передо мной лежали три детских тела. Острием меча я раздвинул полы одежды на мальчишке, ожидая увидеть следы мутаций. Их не было. Мальчишка не только казался, он был совершенно нормальным. Не веря своим глазам, я осмотрел тела девчонок.
Обычные детские тела, измученные голодом. Я убил троих людей. Трех созданий Божьих, что сотворены были по образу и подобию.

***
Мою ладонь накрывает рука Артемия.
- Не кори себя, сын мой, - слышу я его успокаивающий голос, - испытание то было, что дал тебе Господь. Так испытывал Он твою веру. Не дети то были, а потомки змея-искусителя.
Да, все так, но почему я никак не могу избавиться от ощущения того, что совершил убийство? Наверное, это легко – рассуждать о том, какое испытание я прошел. Это не батюшка смотрел в ясные серые глаза десятилетнего пацана, за спиной которого прятались две плачущие девчушки.
- Не впадаешь ли ты, гончий Господень, во грех сомнения?-  голос Артемия приобретает стальные нотки.
Священник поднимается из-за стола и достает из шкафа потрепанную книгу «Библия Нового Мира».
- Читай, - приказывает он.- Глава шестая Откровения Андрея. Да вслух читай, чтобы в следующий раз не сомневаться.
Мне не остается ничего, как начать читать, хотя эту главу я знаю наизусть:
«И наступит мрак по всей Земле. И холод покроет Землю. И умрут люди и звери. А те, что выживут – станут добычей для родившихся во мраке.
Смерть соберет богатую жатву, отвернутся люди от Господа, но лишь вера человеческая в Него спасет Землю».
- Понял ли, сын мой? Все мы живем лишь милостью Божьей. И предсказано было, что только вера спасет Его созданий. Не бывает у мутантов нормальных детей. Тебе ли не знать этого? Коли не увидел ты изменений сразу, это не значит, что их не было.
Я слушаю священника и верю ему все больше. В нашем мире почти не осталось женщин и Церковь бережет последних, запрятав их за бронированными стенами Ватикана, чтобы они не стали добычей мутантов. Родившиеся за крепостными рвами мальчики вырастают и отправляются на охоту. Я – один из таких детей. Меня учили одному: убивать.
Неоткуда было в семье уродов появиться нормальным детям. И украсть их они не могли. Нас, Гончих, обучают лучшие рыцари Церкви.
- До утра оставайся, - разрешает Артемий,- а потом за работу. У нас ее ох как много, а ты остался один.

***
Снег обжигает кожу на руках. Я где-то потерял перчатки и сейчас прячу ладони в рукавах старой парки. Костер вот-вот потухнет, а мне еще надо прочитать перед сном молитву.

Согреваю дыханием негнущиеся пальцы и достаю из-за пазухи потрепанную Библию Нового Мира. Любовно оглаживаю переплет, открываю книгу на закладке и читаю, шевеля потрескавшимися на морозе губами:
- Откровения Святого Андрея:
«И сказал Господь – да будет мрак, ибо чаша терпения Моего переполнилась.
И настало безвременье, куда канули все грехи человеческие.
И увидел я, как затянуло Небо огнем и прахом людским.
И да будет темно, - сказал Господь, - на веки вечные
И стало темно»

Я закрываю Библию и глаза. Отче Наш, иже еси на Небеси. Да прости нам грехи наши, да даруй нам свет и тепло. Да не оставь нас в Благодати Своей. Аминь.

Последнее окаменевшее полено вспыхивает россыпью зеленоватых искр, и костер тухнет, оставляя меня в темноте. Я натягиваю на голову меховой капюшон, кутаюсь покрепче и пытаюсь заснуть до рассвета.
Просыпаюсь как от удара и чувства того, что уже не один. Рука привычно лежит на рукояти меча. Вытащить оружие из ножен – секундное дело. В блеклом свете восходящего солнца я вижу мальчика, сидящего у потухшего костра. Детская фигурка, одетая в ужасающие лохмотья, скорчилась над плохо греющими поленьями и протягивает к обманчивым остаткам тепла дрожащие руки.
- Не убивайте меня, пожалуйста, - слышу я слабый голос, - я потерялся.

Рука опускает меч. Нас предупреждали: каждый Гончий проходит этот период – период усталости и сомнения. Когда все вокруг кажется бессмысленным; когда разум отказывается принимать смерть. Когда даже существование Господа ставится под сомнение. Ведь, если все происходит по Его воле, то как Он мог допустить, чтобы Его создания дошли до того, что готовы рвать друг друга на части?
Из глубин сознания доносится голос Артемия:
«Впадаешь во грех, сын мой».
Я подхожу к мальчишке. В замерзшем нутре своем ищу силы, чтобы поднять меч и сделать то, что должен. То, чему учился.
А пацан сжимается все сильнее. Пытается отползти от меня, но его тянет к кострищу. Сколь долго он бродил один в холоде – одному Господу ведомо.
Из детских глаз не льются слезы.
- Вытяни руки, - приказываю я, - ладонями вверх.
Ребенок покорно протягивает мне ладони. Обычные детские руки, перепачканные золой.
- Повернись.
И он послушно разворачивается ко мне спиной. Клинком меча задираю на нем грязную ветхую рубаху явно с чужого плеча и вижу обычную человеческую кожу, да кости, выпирающие под ней.
- Лицом.
Повторяю процедуру, хотя сам давно понял: мальчишка внешне не мутирован.
- Где родители?
Я окончательно опускаю меч и сажусь на камень. Ребенок опасливо косится на меня, но все-таки расслабляется. Подходит вплотную к окончательно потухшему костру и пытается согреть над золой ладони.
- Я потерялся, - повторяет он, - три дня назад.
Удивленно вскидываю голову. Как мог ребенок выжить в одиночестве целых три дня? Что он ел? Где спал? Как грелся?
Ладно, оставим вопросы на потом. Если не убил сразу, сейчас поздно: сейчас уже не найду сил для этого. Потому что я тоже устал И замерз. Но что самое страшное – я, кажется, теряю веру.
За три месяца, что я провел в одиночестве без своих товарищей, мне удалось уничтожить гнездовье полу-рептилий. Жуткие твари набросились на меня тогда, когда я оказался к этому совершенно не готов. Едва-едва я проснулся, как был оглушен завыванием, которое доносилось со всех сторон.
Тренированным движением вскочил на ноги, приготовившись к атаке, но они бросились на меня, как мне показалось, отовсюду. Помню, успел удивиться этой неожиданности: мутанты редко сбиваются в стаи. Уж слишком они не похожи друг на друга. Тяжело выстроить иерархию.

Меня сбили с ног, перевернули лицом в снег и кто-то принялся яростно отбивать мне ребра. Уже теряя сознание, я услышал женский голос:
- Оставь его, Жан. Он нам уже не враг: сам умрет, не пачкайся об него.  Не забывай, что нас ждут дети.
Они ушли, оставив меня в темноте, полной боли и злости. Не-е-е-т, вы ошиблись! Так просто Гончего Господня не взять.
Мне надо было всего лишь немного времени, чтобы привести в порядок слегка потрепанный организм. Я потратил время на то, чтобы просидеть у костра, прижавшись лбом к успокаивающей рукояти меча. Разговаривал в мыслях с Артемием, Максом и Дэном и читал молитвы.
И вот уже вскочил на ноги, чувствуя в себе небывалый прилив сил. Снежная степь расстилалась передо мной докуда хватало взора. Бесконечное белое полотно разрывали собой кустарники, привыкшие к холоду и темноте. Вернее, заставившие себя привыкнуть. По сути – те же мутанты. Но они служили нам топливом.
И на этой бескрайней белизне я обнаружил цепочку следов, уходящую вдаль. Мне очень повезло, что не пошел снег. Следы четырех лап были видны так отчетливо, словно их обладатели прошли здесь только что.
«Ну что, Гончий, за работу!», - подумал я и двинулся по следам.
Ледяную пещеру обнаружил через пару километров. Сталактиты льда наполовину закрывали вход в нее.
Налетчиков, заставших меня врасплох, я не успел рассмотреть. До пещеры дошел на одной злости. Дошел и задумался – кто, или что, может ожидать меня внутри.
Но мне повезло. Я притаился у входа, когда наружу вышел самец. Одного взмаха верного клинка оказалось достаточно, чтобы снести ему голову. Он даже охнуть не успел, как осел в снег, поливая его алыми брызгами.
И внутри меня ждал сюрприз: они все спали. Все гнездовье в количестве четырех взрослых особей и трех детенышей. Считая самца у входа, получалась приличная боевая стая.
- Бытие, глава первая…, - начал я привычную отходную.
Они даже не успели проснуться, когда мой клинок взрезал им глотки. Лишь одна самка раскрыла глаза и попыталась предупредить детей:
- Бегите.
Но не успела до них докричаться – меч опередил ее, вскрыв ей живот.
А потом я опять смотрел в ясные детские глаза. Только на этот раз была девочка. Она казалась абсолютно нормальной. Абсолютно, если не считать того, что у нее было  шесть пальцев на руке, которые я заметил, когда она в страхе прикрыла глаза ладонью.
- Стих двадцать седьмой, - напомнил я ей и взмахнул оружием.
Сапоги скользили в крови, когда я пробирался внутрь пещеры. Брезгливо отбрасывая от себя мертвые тела, я дошел до угла, в котором жили детеныши с шестью пальцами на руках. Ради успокоения самого себя осмотрел их трупы. Все до одного были мутантами. У девчонки – по шесть пальцев на руках, у пацанов – волосы по всему телу и атрофия ног. Они могли передвигаться только ползком. Помню, бросилась в глаза странная татуировка на бедре у каждого: номера 1,2,3. Зачем было помечать собственных детей, я не понял, но отбросил эту мысль.
В странного вида поделке, изготовленной из толстой ветки кустарника, стоящей на ледяном выступе, что-то было. Что-то…живое. Я поднес к глазам деревянный коробок. Это было какое-то растение, так непохожее на привычный лишайник, что в основном служил нам пищей.
Откуда оно здесь? Как могло вырасти в нашем мире холода?
Я забрал его с собой, но не сумел сохранить. Оно погибло от снега, темноты и холода.

***

- Дяденька, - тонкий детский голос отрывает меня от раздумий и заставляет вскинуть голову.
Мальчишка стоит рядом  и смотрит с тревогой.
- Вы не убьете меня? – повторяет он свой вопрос. – Не надо, я всего лишь маленький ребенок.
- Пойдем, - отвечаю я и поднимаюсь.
- Куда?
- Поищем твоих родителей.
Я, может, и теряю веру. Может, даже впадаю во грех, но… За три месяца я второй раз вижу, что в семье мутантов рождаются  нормальные дети. А если так, то не видна ли здесь Воля?
И мы пошли. Дрожащая детская ладошка насильно втискивается мне в руку, и я вздрагиваю. Это оказывается так… непривычно и трогательно, что я машинально сжимаю несильный кулак, пытаясь теплом своих рук согреть замерзшие мальчишеские пальцы.

***

Через некоторое время я снимаю с себя парку и накидываю пацану на плечи. Он благодарно улыбается и кутается в пропахший моим потом мех.
У него белобрысые волосы и наивные голубые глаза. У него ямочки на щеках и тонкая прозрачная кожа.
- У тебя имя есть? – спрашиваю я.
- Меня зовут Ник, - доверчиво отвечает мальчишка, - дяденька, я кушать хочу.
- А меня зовут Стас. Сейчас разведем костер.
Негреющее, словно чужое, солнце скоро зайдет. А после наступит полная темнота. Мы не знаем другого мира, но где-то в старых библиотеках Ватикана, куда нам, детям, вход был воспрещен, хранятся древние книги о прошлом. Дэн всегда отличался любознательностью. Это именно он как-то уговорил старого сторожа пустить его в библиотеку.
Вот он нам и рассказал, что раньше, до Большого Безумия, на Земле росли огромные деревья, шумели океаны с водой, а по ночам на небе светила Луна.
- Луна, -удивились мы тогда, - а что это?
- Это как Солнце, - попробовал объяснить Дэн, - только светила по ночам.
- Зачем ночью Солнце? – не поняли мы.- Ночь на то и ночь, чтобы было темно.
Потом я повзрослел и понял, что, наверное, не отказался бы от Луны.
Мечом срубаю горбатый кустарник и вижу, как пацан собирает за мной упавшие ветки. Сосредоточенно сжав губы в одну узкую полоску, он подбирает даже мелкие веточки. Обхватывает собранную вязанку тонкими руками и с гордостью смотрит на меня.
- Молодец, - хвалю его, - давай разводить огонь.
Самодельным кресалом высекаю пару искр, и сухие ветки вспыхивают веселым трескучим огнем. Ребенок тут же протягивает к пламени ладони и жмурится от удовольствия. А я развязываю вещмешок и достаю оттуда пластины сухого лишайника.
- Будем чай пить, - предупреждаю мальчишку, - снега только наберу.
- Давайте я, дядя Стас, - тут же подскакивает он ко мне.
В детском голосе слышится натуральная мольба, он так хочет мне помочь, что я не выдерживаю и отдаю ему большую алюминиевую кружку.
- Не отходи далеко, - предупреждаю уже в спину и слышу в собственном голосе незнакомые мне интонации.
- Хорошо, - кричит он из темноты.
Мы не одни в этой темноте. Выжили и мутировали не только люди. Этот ледяной мир населяют странные живые существа, и ни одно из них не будет добрым к одинокому слабому ребенку.
Но Ник выходит к костру с кружкой, полной чистого снега. Воды там будет на донышке и придется доносить в горстях. А пока…
Он устраивается рядом со мной, все так же кутаясь в мою парку. Признаться, я замерз, оставшись в одной кожаной рубашке, что сшил сам из шкуры очередного убитого чудовища. Но снять куртку с пацана мне почему-то не хватает смелости.
- Дядя Стас, - шепчет Ник, - а что мы будем кушать?
- Т-с-с, - я прижимаю палец к губам, - сиди тихо. Ужин сам придет.
А сам достаю из вещмешка охотничье лассо, сплетенное из жил той самой зверюги, чья кожа украшает мои плечи.
Ужин не заставляет себя долго ждать. Из кромешной тьмы в свете костра появляется мерзкая клыкастая морда. Их всегда манил огонь и тепло. Они тоже мерзнут и надеются поживиться здесь легкой добычей.
Зверь осматривается желтыми, круглыми, как тарелка, глазами и поводит носом-пятаком. Ник в страхе замирает рядом, но я успокаивающе кладу ему ладонь на плечо. Мне крайне не нужны сейчас ни его истерика, ни его слезы. Мне нужна тишина.
Животное злобно хрюкает, замечает жмущегося ко мне мальчика и открывает пасть, полную коротких, но острых зубов. Ребенка зверь выбирает своей добычей. Я не мешаю ему. Мне на руку то, что Ник испуганно прижимается ко мне дрожащим телом. Мне помогает его страх, он отвлекает внимание зверя на себя. Здешние обитатели тупы и злобны. Будь в кровожадных мозгах этой твари хоть капелька ума, она бы прыгнула сначала на меня.
Но хищник плотоядно облизывается фиолетовым языком и пытается обойти костер по кругу, чтобы приблизиться к мальчику. Ник находится на грани истерики, вот-вот и он сорвется с места, убегая в темноту и разрывая ее громким криком. Я держу его за локоть, заставляя сидеть на месте.
И как только тупое животное делает первый шаг по направлению к мальчику, я свободной рукой раскручиваю лассо неширокой, но опасной петлей. Она намертво фиксирует звериную голову, животное заваливается на бок, сучит копытами, а Ник все-таки вскакивает и в испуге прячется мне за спину.
Подтянуть некрупную, крепко сбитую тушу к себе и отрубить голову мечом – привычное дело, знакомое с детства. Из перерезанной артерии хлещет кровь, но мальчика она не пугает. Я лишь чувствую, как он вздрагивает за моей спиной, прижимаясь еще крепче.
- А ну-ка, - нарочито спокойно командую я, - помоги.
После секундного замешательства Ник подходит к зверю. Следуя моим указаниям, оттаскивает отрубленную голову от костра. Когда возвращается, я уже отрезаю с боков зверя толстые ломти мяса и раскладываю их на камнях перед костром.
Видно, что мальчик присутствует на охоте впервые и это кажется мне странным. В семьях мутантов охотиться учат с детства. Там лишних ртов не бывает.
Пока на горячих камнях жарится мясо, мы молчим. Я искоса поглядываю на мальчишеский профиль, неосознанно ищу хоть малейшее отклонение от нормы. От… образа и подобия. Ищу и не нахожу. Огромные голубые глаза почти небесной чистоты смотрят на мясо, не отрываясь. Из уголка детского рта стекает дорожка слюны. Он вытирает нос тыльной стороной грязной ладони и громко сглатывает. В животе у него бурчит так, что кажется, будто где-то гремят взрывы.
- Сколько ты не ел? – наконец, спрашиваю я.
- Не знаю, - отвечает Ник, не отрывая взгляда от почти готового куска мяса.- Дня три.
Я накалываю на острую крепкую ветку не до конца прожаренный мясной ломоть и протягиваю ему. С краев угощения на снег капает шкворчащий жир, Ник заворожено смотрит на мою руку и подается ко мне всем телом.
- Ешь осторожнее, - предупреждаю его, - с голодухи может стошнить.
Не знаю, услышал ли он меня, но старательно кивает. Хватает грязными пальцами мясо и вгрызается в него зубами с отчаяньем самоубийцы. Я вздыхаю, понимая, что мои предупреждения пропали впустую, и беру себе другой кусок.
Мясо жесткое, жилистое и пахнет мочой и лишайником. Это отрезвляет Ника и он начинает есть медленнее. Откусывая маленькие кусочки и тщательно их пережевывая.
А наевшись, он лупает на меня сонными глазами, кутается в парку и устраивается клубком возле костра. Это мне тоже на руку, потому что я все-таки хочу осмотреть его полностью.
Дождавшись, пока пацан уснет, я осторожно раскрываю на нем куртку, сдвигаю в стороны его лохмотья и внимательно разглядываю бледное худое тело. Пытаюсь аккуратно перевернуть на бок, опасаясь, что Ник проснется. Но он только чмокает во сне губами, шепчет что-то непонятное и помогает мне, переворачиваясь сам.
Я тихо приподнимаю грязные тряпки, надетые на нем, и вижу на бедре татуировку-метку: 4.

***

Значит, о родителях мальца можно не беспокоиться. Они лежат в ледяной пещере с перерезанными глотками. Я постарался.
Но, черт возьми… как?! Как он выжил? Как нашел меня? В моей голове крутятся сотни вопросов и еще больше ответов на них. И ни один из ответов мне не нравится.
А что я скажу мальчишке, когда он проснется?
Вот за такими мыслями меня и застает рассвет. Ник раскрывает мутные ото сна глаза, зевает и кутается в парку плотнее. А я думаю, что мне придется сшить себе еще одну куртку. Бессонная ночь у почти потухшего костра выморозила нутро так, что сейчас у меня зуб на зуб не попадает.
Мальчишка это видит, тут же скидывает куртку и протягивает ее мне со словами:
- Ой, дядя Стас, прости, я не подумал.
Конечно, он не подумал. Это всего лишь маленький мальчик, хотя бедро его татуировано странной меткой «4». Я мотаю головой в ответ:
- Лучше набери хвороста и снега. Будем пить чай и пойдем искать твоих родителей.
Ник бросает на меня странный взгляд, но послушно отправляется исполнять приказание. Я разгребаю веткой потухшее кострище, где на самом дне еще тлеют огоньки, из которых вскоре полыхнет новый костер.
Мальчишка приносит ветки, набирает в кружку снег и молча усаживается рядом. Между нами витает какая-то недосказанность. Что-то мрачно секретное, что появилось этой ночью. Стараясь не подавать вида, готовлю чай. Бросаю в кипяток пласт лишайника, ворочаю веткой огонь, чтобы разгорелся сильнее, и молчу. Напряженно молчу и думаю.
Когда чай закипает, снимаю с огня и ставлю рядом на камень между нами. Огромные голубые глаза смотрят на огонь не мигая. Ник странно повзрослел за эту ночь. Или? Не может быть, чтобы я ошибся, и он оказался всего лишь новой формой мутации, о которой нам не рассказывали в Ватикане.
А потом детские руки хватают слегка остывшую кружку и жадно подносят ее к губам. Ник делает несколько глотков, согревая замерзшее горло.
- Постой, - говорю ему и лезу в вещмешок.
Мальчишка вскидывает на меня удивленный взгляд и осторожно ставит кружку обратно, боясь расплескать хоть каплю.
В боковом кармане вещмешка у меня лежит одна вещица, которую мы с Максом раздобыли полгода назад на заброшенном складе, оставшемся от старых времен. Это была конфета. Закаменевший до состояния гранита леденец завораживающе красивого оранжевого цвета. Макс оказался ужасным сладкоежкой. Пакет этих ископаемых камешков он съел в один присест. А я растянул почти на полгода.
Ник недоверчиво смотрит на гостинец, боясь протянуть к нему руку.
- Бери, не бойся, - успокаиваю я, - это очень вкусно. Ну что, не веришь мне?
С громким шелестом, отчего мальчишка вздрагивает, разворачиваю угощение и кладу его себе на язык. Делаю несколько причмокивающих движений, картинно закатываю глаза от удовольствия и опять протягиваю конфету ребенку.
- Вот видишь, это не отравлено. Бери. Только не глотай сразу, а то вкуса не почувствуешь.
Ник боязливо хватает у меня с ладони мокрый оранжевый леденец и засовывает в рот одним неуловимым движением. С каким-то странным чувством то ли радости, то ли умиления, я наблюдаю, как его глаза округляются от небывалого удовольствия, и он благодарит меня быстрыми кивками.
- Чаем запей, - ворчу я, пряча за ворчанием то, что настойчиво растет у меня внутри.
Пацан послушно хватает совсем остывшую кружку, делает один большой глоток и лицо его расплывается в радостной улыбке.
- Шпашибо, - благодарит он сквозь полный сладким чаем рот.
- Не за что. Напился? Вставай и пошли.
Нарочито не глядя на своего спутника, я отточенным движением вкидываю меч в ножны. Вешаю на пояс кожаную перевязь, на плечо – ремни вещмешка,  и демонстративно поворачиваюсь к пацану спиной. А через несколько шагов слышу глухой голос:
- Не найдем мы их, дядя Стас. Все мертвы. Да ты и сам это знаешь, ведь это ты их убил.
Я разворачиваюсь медленно, ожидая встретить нацеленную в грудь палку, или головешку от костра. Рука моя уже привычно лежит на рукояти меча, готовая молниеносно выхватить его. Но Ник просто смотрит на меня прямым и открытым взглядом. Руки его пусты и свободно висят по бокам. По всему выходило, он не собирался меня убивать, хотя прекрасно знал, кто я, с самой нашей встречи.
- За мной шел? – задаю вопрос, на который знаю ответ сам.
- По следам, - кивает мальчишка, - я за валуном прятался, когда ты пришел. А как ты из пещеры вышел, за тобой отправился.
Стареешь, Гончий, удивляюсь про себя, теряешь сноровку. Не почуял погони за собой.
- Ну, и что мне с тобой делать?
- Если выгонишь, - отвечает маленький нахал, - все равно пойду следом. Мне деваться некуда.
Он упрямо опускает белобрысую голову и смотрит на меня исподлобья тем знакомым взглядом, который всегда бывал у меня самого, когда рыцари-наставники были мной недовольны. Нас никогда не наказывали физически. Отцы-патриархи просто заставляли читать молитвы всю ночь.
Тусклое Солнце Нового мира с трудом карабкается по небу, затянутому клочками серых облаков. Негреющие его лучи едва пробивают сплошную пелену, чтобы послать этой проклятой Земле маленький кусочек своего тепла.
Мальчишка сопит, стараясь сдержать предательские слезы, и ковыряет носком порванной унты подтаявший от костра снег.
У меня нет цели, к которой я должен стремиться. Кроме одной: освободить эту Землю от скверны. Так говорится в Библии Нового Мира: едва падет под рукой человеческой последний из мутантов, ядовитые тучи, что опутали Землю, рассеются и Солнце засветит ярче яркого. И расцветет все живое, и вознесутся деревья до самых звезд, и зашумят океаны, а реки понесут свои воды по всей Земле, смывая холод, страх и боль людские.
Нас так воспитывали. Нас к этому готовили. Я не знаю иной работы, вся моя жизнь – это поиск, выслеживание и бесконечные убийства. В душе моей никогда не было места сомнениям, рука моя всегда была тверда, нанося смертоносные удары врагам рода человеческого.
Мы считали себя непогрешимыми и неуязвимыми. Пока мои Гончие не легли у входа в ту проклятую пещеру. С этих пор во мне что-то надорвалось. Казалось, будто тонкая нить, что проходила через все мое сознание, связывая воедино все органы и мысли, лопнула тем окаянным днем, когда я увидел Дэна, из кадыка которого торчала острая кость.
Я все реже стал возвращаться к Артемию, двигаясь все дальше и вперед по чистой инерции. И какое чувство вызвало во мне появление этого странного мальчишки, родителей которого я убил своей собственной рукой, я не могу сказать.
- С оружием обращаться умеешь? – угрюмо спросил я.
- Праща и камень, - с готовностью откликнулся Ник.
И почему я не удивлен? Наверное, потому что палки, праща и камень – это оружие мутантов.
- Забудь, - от души советую этому метателю камней, - сейчас пойдем в одно место, там тебе сделают настоящее оружие.
К Артемию. Я хочу отвести пацана к Артемию, хотя уверен, что совершаю ошибку. Дивизионный священник вряд ли окажется рад отребью мутантов. Хоть раздень перед ним мальчишку и заставь его осмотреть худосочное тело сантиметр за сантиметром. Упрямый отче скажет одно: впадаешь во грех, сын мой. Не бывает у мутантов нормальных детей.
Да, так говорили в Ватикане! Но говорили и еще – что мутации проявляются исключительно внешне. Как та девчонка в семейной пещере Ника, у которой было шесть пальцев. Я хорошо учился на уроках, отче. И прекрасно помню, что нам рассказывали рыцари-наставники.

Наша с мальчишкой безмолвная дуэль взглядов заканчивается его громким вскриком:
- Стас!
Жуткая тварь с раздвоенным языком явно обладает некими зачатками сообразительности. В отличие от той, первой, которую я прикончил нам на ужин. Потому что мальчишка ее не интересует, ее больше занимает моя незащищенная Дэном спина.
И моя рука, та самая, что лежала на рукояти меча, срабатывает без участия мозга. Она просто вылетает, мертвой хваткой удерживая верный клинок. Я заученным движением полосую им за спину, даже не оборачиваясь. И лишь по тому, что закаленная сталь встречает на своем пути препятствие, понимаю, что не промазал. Мгновения, во время которого тварь ошарашена стальным укусом, хватает на то, чтобы я развернулся, вскинул меч заново и отделил кровожадную голову от звериного тела.
Ник, уже не скрываясь и не стесняясь, подхватывает с земли подходящий по размеру ладони булыжник, подскакивает ко мне и начинает лупить монстра по кошмарной голове, заросшей какими-то роговыми пластинами.
- Вот тебе, вот тебе, вот тебе, - с неистовством берсерка приговаривает он, пока огромные желтые глазища с вертикальными зрачками не вываливаются из глазниц.
Я даже рот раскрываю, глядя на это зрелище.
- Хватит! – перехватываю пацана за плечи и оттаскиваю от туши.
Ставлю прямо перед собой, поднимаю голову за подбородок и начинаю выговаривать в затуманенные азартом драки глаза:
- Никогда! Слышишь? Никогда не бери в руки камень. Это оружие мутантов. Любой Гончий, увидев тебя с камнем, сразу же убьет на месте. Ты понял?
Пацан хрипло дышит, возбужденный недавней схваткой, и достучаться до его сознания оказывается не так просто. Мне приходится пару раз встряхнуть его за плечи, чтобы туман из его глаз ушел, уступив место привычной наивной голубизне. Ник сосредоточенно кивает, и округлый булыжник вываливается из его рук. Я поднимаю камень, верчу в пальцах и ухмыляюсь:
- Знаешь, почему он такой гладкий? Говорят, в старые времена на этом месте было море. И его обточило волнами.
- Что такое море? – тут же вскидывается Ник.
- И сам толком не знаю, - признаюсь я. – Вроде как огромная яма, до краев наполненная водой.
Из вещмешка достаю нож, что когда-то принадлежал Максу. Со словами «Держи» вручаю его Нику и показываю, как разделывать звериные туши.
Мальчишка вздрагивает от страха, когда струйка крови несильно выплескивается ему на руки. Я, прищурив глаза, наблюдаю за его реакцией. Настырный пацан закусывает бледные губы, чуть медлит и… окровавленной рукой вытирает лоб, оставляя на нем багровые полосы. С невесть откуда взявшейся силой вонзает нож в тело животного и упрямо взрезает тому брюхо.
- Все, отойди, - я отодвигаю его от зверя, и Ник удивленно, и где-то даже с обидой вскидывает на меня взгляд.
- Силенок пока не хватает, - поясняю я,- мало каши ел.
- Что такое каша? – тут же интересуется любопытный малец.
- Понятия не имею, - я честно развожу руками, - но так всегда говорил отец Артемий.
Привычными движениями, за которыми заворожено наблюдает мой молодой Гончий (да-да, он будет первым в моем новом подразделении), я свежую тушу животного. Окровавленную шкуру отбрасываю в сторону и начинаю разделку.
- Разводи костер, - прикрикиваю на Ника, - сейчас подсушим шкуру у костра и я сошью тебе накидку. А парку заберу.
Честно говоря, я горжусь своей работой. Шкуру тех зверюг, из которых она была сшита, я выдубил в избе у Артемия. Там же, при лучине, самодельной иглой сшил эту куртку мехом внутрь. А верх покрыл куском брезента, что обнаружился в запасах у священника. Жаль стало отдавать такую добротную вещь случайно встретившемуся пацану. Сошью ему накидку и так сойдет.
Ник тут же кивает и скидывает с плеч мое имущество. Ничуть не стесняясь, я надеваю ее и продолжаю работу по разделке. А пацан не обидчивый попался! Только обхватывает ручонками тощие плечи, зябко передергивается и весело бежит собирать хворост.
А потом мы сидим у вновь разожженного костра и Ник жует мясо, жмурясь от удовольствия. А я, достав из мешка иглу, широкими неопрятным стежками мастерю накидку из задубевшей шкуры убитого нами животного.
- Ну вот, - говорю я, любуясь своей работой, - не ахти, конечно, но на первое время сойдет.
Мальчишка радостно подхватывается с земли, сует руки в рукава кожаной куртки и закутывается в нее чуть ли не с головой. Я делаю последний штрих: из бездонного своего мешка достаю кусок бечевы и перетягиваю пацана в тонком поясе.
- Настоящий охотник, - уверяю его.
И мальчишка неожиданно бросается ко мне. Обхватывает за поясницу и утыкается белобрысой макушкой в грудь. Тощие плечики ходят ходуном, когда я чувствую, как тщательно скрываемые слезы сотрясают его цыплячье тело.
Странное ощущение… мне не то, чтобы неприятно, а… как-то непривычно. Собирая мысли в кучу, понимаю, что я ничего не понимаю. И как реагировать – тоже не знаю. Рука, привыкшая к рукояти меча, поднимается сама и гладит мальчишеские вихры.
- Ну-ну, - приговариваю я, - что в этом такого, не понимаю.

***

Мы в пути уже пятые сутки. В бесконечном пути по однообразной замороженной степи. Я вижу, что парень устал. Он все чаще присаживается отдыхать, а на привалах все неохотнее рвется исполнять мои команды. Меня это не останавливает. Чем тяжелее он вздыхает, тем громче становится мой окрик.
- Ник, костер! Костер, я сказал! Я, кажется, говорил, и не раз, - огонь должен гореть всю ночь. Поэтому я, когда шел один, по ночам и не спал. Дожидался утра и только потом закрывал глаза. Сейчас мы вдвоем, и следить за костром обязаны по очереди.
И я вижу, как он поднимается. Запахивается в куртку, подвязывается бечевой и идет, едва переставляя ноги. А чего ты хотел? Это тебе не твоя пещера с четырьмя взрослыми. Это – степь, где за каждым валуном, кустарником, или сугробом, тебя может поджидать клыкастая безобразная смерть. И я – не твой родитель. Я – тот, за которым ты пошел сам, по собственной воле.
Проговариваю про себя эту отповедь и самому становится стыдно. А с другой стороны… иначе нам не выжить. И мне отчего-то отчаянно не хочется стоять над растерзанным телом этого странного маленького пацана.
Ник уходит за хворостом, а я прижимаюсь лбом к рукояти меча и привычно бормочу:
- Отче Наш, иже еси на Небеси…
- Что ты делаешь? – отвлекает меня любопытный мальчишеский голос.
- Господу Нашему молюсь.
- А кто это?
Вот уж не думал, что подобный вопрос застанет меня врасплох.
- Ну…, - пытаюсь объяснить я, - это Тот, Кто создал наш мир.
- Какой мир? Вот этот?
Ник уже принес вязанку хвороста. Бросил ее на землю и развел руками.
- Вот это вот все? – добивается ответа настырный малец. – Какой-то он тогда ваш бог криворукий.
Мне только отповедей от всяких белобрысых пацанов не хватало! Да, слышал, как рассказывали в Ватикане, что где-то на просторах этой бескрайней степи живет кучка отшельников – Гончих. Их называют богоборцами. Они с уверенностью, граничащей с идиотизмом, утверждают, что Бога нет. И якобы все, что вокруг,  сотворено нашими, человеческими, руками.
Помню, я тогда переглянулся с Максом и мы с ним одновременно пожали плечами. Странное утверждение. То есть, это мы, люди, сотворили всех этих жутких монстров, что окружают нас сейчас со всех сторон? У нас  всех тогда возник резонный вопрос: а для чего людям надо было это делать?
Отец-патриарх, улыбаясь своей неизменной грустной улыбкой, так и сказал:
- Ну, вот, мальчики, вы сами и ответили на свой вопрос. Люди этого сделать не могли. Нет никакого смысла творить уродов. А если не люди, то кто? Конечно, Господь. Как кара за грехи наши.
Все это я пытаюсь объяснить Нику. Как могу, я – не наставник, я – воин. В ответ на мою речь мальчишка недоверчиво хмыкает и берется разводить огонь. Чувствую, что я до него не достучался, да и плевать. Побродит со мной по степи, доберемся до Артемия, и там сам все поймет. Батюшка умеет убеждать, на то и является дивизионным священником. Пара строф из Откровения Святого Андрея, где описаны все события, что привели тот, старый, мир к краху, и мозги у пацана встанут на место.
Однако, мне отчего-то зябко. Или, наоборот, жарко? Не понимаю. Не понимаю, потому что впервые чувствую себя не просто плохо, а отвратительно. Горло начало саднить еще с вечера, не помогали ни горячий чай, ни меховой капюшон, который я не снимаю с головы. Кажется, что прямо в глотке растет колючий куст и царапает острыми ветками внутренности. И голова.. она кажется чем-то набитой так плотно, что иногда я плохо слышу, что мне говорит Ник.
- Стас, я за снегом.
Ник стоит напротив и с тревогой смотрит на меня.
- Что? – спрашиваю я.
- У тебя испарина на лбу.
Мальчишка осторожно протягивает руку и прикасается к моему лицу. Тут же отдергивает ладонь и смотрит уже не с тревогой, а с неподдельным страхом.
- Ты весь горишь, - в ужасе шепчет он.
- Глупости. Сейчас чаю попьем и пойдем дальше.  Нам еще пару дней идти. Как-то в этот раз я слишком далеко ушел.
Пытаюсь подняться, опираясь на плечо Ника, но ноги не держат. С глухим стоном падаю обратно на валун.
- Мне надо всего лишь передохнуть. Я очень устал. Вскипяти чай, мне сразу полегчает.
Мальчишка присаживается на корточки и заглядывает мне в лицо.
- Ты заболел, - утверждает он.
- Ерунда. Вскипяти чай, говорю.
- Ты заболел и никуда не можешь идти. Стас, Стас…
Последние его слова я почти не слышу. Потому что проваливаюсь в душный бред, в котором этот настырный пацан трясет меня за плечи.
***
Из больного горячего забытья, полного жутких чудовищ, меня выволакивают чьи-то крепкие руки.
- Отойди, малец, - сквозь туман, забивший голову, слышу я мужской голос.
Меня подхватывают подмышки, усаживают на валун и подносят к губам кружку с чаем. Я делаю глоток, и кашель рвется наружу, раздирая горло. Невидимый мужик короткими окриками отдает приказания:
- Набери снега, положи ему на лоб. Его надо остудить. Вот это брось в кипяток и дай ему выпить.
По всхлипываниям  понимаю, что рядом Ник. Он подставил мне плечо, иначе я просто упал бы обратно на снег. Мальчишка шмыгает носом, а в губы мне тычется край алюминиевой кружки, наполненной каким-то ароматным напитком, так непохожим на наш привычный чай.
Первый же глоток этой сладкой жидкости приносит невероятное облегчение. Скрипящее горло перестает болеть, а сгусток сухого кашля внутри успокаивается.
- Ну, вот, - удовлетворенно произносит тот же мужик, - это тебе не ваш лишайник. Это настоящий чай с медом и коньяком.
- Что такое мед? – спрашивает Ник.
- Мы нашли в старом бункере запаянный пакет. Прочитали надпись – это оказались чай, мед и полная бутылка коньяка. От чая и меда становится тепло и хорошо, а от коньяка – жарко и весело.

После этих слов у меня получается открыть глаза. Прогоняю дымку и вижу перед собой мужика, полностью заросшего волосами. То есть, абсолютно лохматого. От макушки до самых ног. Только ладони, которыми он опирается о собственные колени, голые.
Моя рука привычно тянется к мечу, но Ник вскрикивает:
- Не надо, Стас! Он помог тебе.
- Да, парень, не бушуй. Если бы не я, ты бы уже помер. Благодари своего мальца за то, что он нас нашел, пока ты в бреду валялся.
Ник умоляюще смотрит на меня, и под его взглядом я кладу меч обратно в снег. Хотя, понимаю, что не должен. Это моя работа. Та, которую я обязан исполнить. Но понимаю  также, что:
А. Мне, действительно, помогли.
Б. Я слишком слаб, и косматый пришелец справится со мной одной левой.
Гость внимательно оглядывает нас с Ником поочередно. Прочитать что-либо на его заросшем лице невозможно, но в темных глазах пляшут веселые огоньки. Он хлопает себя по коленям и рывком поднимается с земли.
- Ну, все, я пошел до дому. Оставлю вам тут, пожалуй, немного меда. А коньяк заберу, самому нравится. И это…, - обращается он ко мне, - отдал бы ты нам мальца. Не твой он ведь.
Отрицательно машу головой, да и Ник в испуге прижимается ко мне, давая понять, что не хочет уходить. Вот уж не знаю, чем я ему так приглянулся.
- Ну, как знаешь, - пришелец окончательно прощается и быстрым шагом уходит в степь.
А мы остаемся молчать. Мальчишка задумчиво помешивает костер, я же просто наслаждаюсь теплом, разлившимся внутри от напитка со странным названием «чай с коньяком». Не знаю, чем они меня пичкали, пока я валялся в беспамятстве. Ник упорно не желает начинать разговор, а я не допытываюсь. Боюсь, что его объяснения не слишком мне понравятся.
Вокруг темнеет. Последние лучи Солнца вот-вот скроются за горизонтом, а после сразу настанет полнейшая темнота. Мои наставления не прошли даром, потому что я вижу, как Ник подбрасывает в костер принесенный хворост. Он явно решил не спать всю ночь, хотя по его измученному виду я понимаю, что это не первая его бессонная ночь.
Бросаю взгляд на остатки животного, которого зарубил до того, как провалиться в болезнь, и слегка удивляюсь. Либо я болел слишком долго, либо у Ника очень хороший аппетит.
- Это Вик забрал, - поясняет мальчишка мой удивленный взгляд, - как плату за работу.
Я не отвечаю. И не спрашиваю дальше. Я просто молчу, ожидая, когда пацан начнет говорить сам. И не ошибаюсь. Ник глубоко вздыхает и продолжает:
- Когда я понял, что ты можешь умереть, то побежал. Без разбору, куда. Просто побежал. И сразу наткнулся на пещеру, где меня встретили Вик и его жена. Сначала они никак не соглашались помогать Гончему, уговаривали убить тебя и остаться жить с ними, но я уж очень их упрашивал. И тогда Вик согласился пойти со мной. Правда, здорово, что я их нашел?
Он смотрит на меня  с такой надеждой, что мне не остается ничего другого, как согласиться. Да, это здорово, что мальчик привел ко мне помощь, благодаря которой я выжил. Хотя, ранее я бы, наверное, предпочел умереть.
В мозгу моем витает какая-то полуоформившаяся мысль, которую я никак не могу поймать. Что-то важное, что я услышал от приходившего мутанта. Приходится до упора напрячь память и попытаться вспомнить. Бункер! Ну, конечно, этот лохматый говорил о каком-то бункере, где они нашли что-то интересное.
Иногда, еще с Максом и Дэном, мы натыкались на захоронения, оставшиеся от старых времен. Чаще всего там нас встречала одна разруха и гниль, но иногда попадались и всякие полезные штуковины. Как, к примеру, та тушенка, которой мы отмечали день рождения Макса.
Или книги, которые любил читать Дэн. Кукла с длинными белыми волосами, такая непохожая на наших женщин, что  живут в Ватикане. Пакет конфет, последнюю из которых я отдал Нику. Спрессованный до каменного состояния сахар. Макс на свой страх и риск лизнул застывший кусок и сразу показал нам большой палец. Мы раздробили этот сладкий гранит рукояткой моего меча и съели все до последней крошки.
- Они не говорили тебе, где нашли коньяк? – задаю я осторожный вопрос, и Ник отрицательно мотает головой.
- Утром поищем, - решаю я и закутываюсь поплотней в парку.

***

Но утром нас с Ником ожидают гости. Та самая семья мутантов, глава которой спас мне жизнь. И жена у него оказывается такой же заросшей, как он сам.
Мне не нравится их визит. И их настроение тоже, потому что самец держит в руке огромную палку с привязанным к ней булыжником. Он не поднимает ее вверх, угрожая, а всего лишь опирается на ручку, уткнув наконечник в снег. Но это меня не успокаивает. Да и женщина смотрит на нас неприязненным взглядом. Видно, что она недовольна и нашим с ее мужем знакомством и всем моим существованием. И это правильно, мы по разные стороны справедливости. Я – на стороне Божеского Закона, они на той стороне, которой нас наказали за грехи.
- Эй, парень, - начинает самец, - мы тут к тебе с предложением. Отдай нам мальчишку.
Что? От неожиданности ультиматума я даже трясу головой. Впервые в жизни растерян настолько, что не знаю, как отвечать на этот откровенный вздор. Видя мое недоумение, мутант смелеет окончательно:
- Не нужен он тебе. Кого ты из него сделаешь? Такого же урода, как сам? А мы его воспитаем. Он – наша надежда, наше будущее.
Уровень бреда, что вылетает из его рта, переходит все допустимые границы. И это он меня называет уродом? Я демонстративно достаю меч и задвигаю Ника за спину. Даю понять, что отбирать у меня добычу им придется с боем. И легким он не будет, несмотря на мою слабость.
Но вперед выступает самка. Она приглаживает на лице заросли русых волос и говорит, обращаясь ко мне:
- Гончий, ты много не знаешь и не понимаешь. Вы выросли за стенами и совершенно не знаете окружающего мира. Здесь многое изменилось с тех пор, как церковники загнали сами себя в Ватикан.
- Что изменилось? – спрашиваю я. – Вас, уродов, меньше стало? Может, Господь перестал гневаться и послал на Землю тепло?
Я нарочито груб. Хочу, чтобы они поняли, что представляют из себя на самом деле. Услышав мой ответ, самка вздрагивает, но не теряется. Твердо глядя мне в лицо, продолжает говорить:
- Мы можем показать тебе многое. Но нам нужны гарантии, что ты не прирежешь нас, пока мы будем в пути.
- Я не заключаю договоров с мутантами!
Чувствую, как Ник прижимается ко мне. Чувствую его испуг, приправленный изрядной долей любопытства.
- А мне вот кажется, что ты сам себе брешешь, - весело произносит самец, - ведь ты не убил Ника. И меня тоже. Хотя, мог бы.
От предъявленного аргумента я слегка теряюсь. По всему выходит, что лохматый урод прав, вот только признавать его правоту мне совсем-совсем не хочется.
- Ты помог мне,- оправдываюсь я.
- Да ну? – удивляется мутант. – И давно Гончие начали испытывать благодарность? Не, парень, не верю. С тобой что-то случилось, поэтому и малец за тобой веревкой вьется.
Мы еще прожигаем друг друга взглядами, самка с тревогой смотрит на своего самца, готовая прийти ему на помощь едва почует опасность. Но внутри я уже понимаю, что он прав: со мной что-то случилось. И в знак того, что согласен, вкидываю меч в ножны.
- Мы пойдем первыми, - видя мой жест тут же говорит мутант, - а вы за нами по нашим следам. Тут недалеко, к вечеру на месте будем. Не отставайте только.
Не дожидаясь моего ответа, либо опасаясь, что я передумаю, лохматая семейка пятится в степь, стараясь не поворачиваться спинами. Оно и верно. На их месте я бы тоже сам себе не доверял.
Когда они оказываются за пределами досягаемости клинка, я беру Ника за руку.
- Пойдем, пацан.

***

Мутанты не обманули. Короткий переход завершается еще до темноты. Оказывается, мы были настолько близко к тому самому бункеру, что я даже удивляюсь: почему же я сам не натолкнулся на него. Видать, не хватило какой-то пары километров.
Самец ожидает нас у замаскированной лишайником двери, врытой прямо в землю.
- Добро пожаловать в новую жизнь, - насмешливо говорит он и поднимает тяжелую деревянную пластину.
Честно говоря, я опасаюсь спускаться вниз. Во мне говорят и недоверие к нашим спутникам, и привитое отцами-патриархами чувство опасности.
Самец и самка насмешливо переглядываются друг с другом, Ник доверчиво втискивает ладонь в мою руку.
- Не бойся, Гончий, не съедим, - слышу я голос мутанта и делаю шаг вперед.
Чадящие на стенах убежища факелы освещают мне путь. Ступеньки под ногами покрыты вездесущим лишайником, которому оказались нипочем ни холод, ни темнота. А сбоку ко мне прижимается Ник, и я чувствую, как под курткой дрожит его тело.
На всякий случай не убираю руку с рукояти меча. Машинально задвигаю мальчишку за спину и понимаю, что внутри говорит опыт рыцарей-наставников: главное, объясняли нам они, - это защитить спину. Я защищаю свою спину мальчишкой.
От осознания этого мне неожиданно становится стыдно. Особенно перед белобрысым пацаном, который мне безгранично доверяет.
Додумать до конца свою подлую мысль не успеваю, меня встречает чей-то слабый голос:
- Ну, здравствуй, охотник.
В лицо мне смотрит старик. И это странно, потому что стариков за пределами стен Ватикана мы никогда не встречали. Он ухмыляется, видя мое недоумение. В радостной улыбке обнажаются на удивление крепкие зубы. Он сед и морщинист, но руки его крепки и я вижу это по тому, как его правая ладонь сжимает меч. Не камень и не палку, а настоящий, выкованный в кузне Ватикана меч.
- Не удивляйся, - говорит старик, - я такой же, как ты.
Я понимаю – это Гончий. Бывший. И старый. Совсем старый. А ведь обычно мы не доживаем до старости.
Стараясь не показать растерянности, оглядываюсь по сторонам. Бункер завален всяческим барахлом, а посреди стола лежат стопки книг и каких-то бумаг. Окидывая взглядом стены, вижу полки, забитые всякой всячиной. Здесь и ящики с тушенкой, украшенные странными надписями: «Собственность НАСА, неприкосновенный запас», и непривычная одежда. А в центре стены над столом висит картина. Или не картина. Я не понимаю, что это такое, но изображение завораживает. Посреди темноты висит голубой-голубой шар. Он качается на черных волнах вечности, словно в колыбели. Я подхожу ближе, стараясь рассмотреть все в деталях.
- Это наша Земля, - говорит Гончий за моей спиной, - снимок из Космоса. Такой голубой она была из-за того, что раньше на ней бушевали океаны.
Земля? Наша Земля? Я не могу поверить в то, что мне говорит этот полоумный старик. Эта жемчужина… эта драгоценная бусина так непохожа на наш неприветливый мрачный мир, скованный холодом и снегом.
Я резко разворачиваюсь и утыкаюсь взглядом в спокойные глаза старика.
- Давно потерял веру? –спрашивает он, твердо глядя мне в лицо.
От неожиданности вопроса вздрагиваю, но своего взгляда не отвожу.
- Я не потерял, - возражаю ему сквозь зубы.
Пусть знает, пусть видит, что просто так Гончего Господня не взять. Даже если за тобой целая стая мутантов, я все равно – воин.
- Но уже на пути, - выносит старик свой вердикт.
Ничуть не боясь, он поворачивается ко мне спиной, отходит к столу и склоняется над бумагами, разбросанными по поверхности.
- Знаешь что это?
Я отрицательно машу головой, Гончий ухмыляется:
- Когда-то давно я также, как ты, бродил по степи. И однажды наткнулся на семью мутантов. В драке меня очень сильно ранили, они забрали мой меч, когда я упал на снег. Я почти истек кровью, когда меня нашел Вик.
- Да уж, - от дверей довольно хмыкает тот, о котором говорит Гончий, - видел бы ты себя тогда. Ровно дите беспомощное. Хрясь бы тебе тогда по маковке, да и дело с концом.
Я непонимающе перевожу взгляд с Гончего на мутанта. Между ними дружба, это видно сразу. И это ломает у меня в голове какие-то барьеры.
-Э – э, малец, - предостерегающе произносит Вик, - ты там дюже не шуруй. Еще на воздух взлетим твоими стараниями.
Ник же просто ребенок. И он не понимает, о чем говорят взрослые. Поэтому, он, стараясь стать незаметным и невидимым, роется во всяких закопушках. Вытаскивает на свет невиданные вещицы и внимательно их рассматривает. При каждой находке восхищенно трясет головой и округляет глаза. Услышав окрик Вика, смущенно прячет обнаруженные сокровища и подходит ко мне.
- Вик дотащил меня до этого бункера. В тепле и сухости я отлежался, восстановил силы. Здесь много хорошей еды.
Мутант откровенно веселится, отчего его жена поглядывает на него неодобрительно.
- Мы эту заначку сами не так давно нашли. Решили лежбище поуютней отыскать, брели-брели по снегу, и тут женушка моя – хрясь, и упала. Споткнулась, значит. Об ручку. Ну, дурында, че.
«Женушка» тут же отвешивает супругу чувствительный подзатыльник. Мутант ничуть не злится, а лишь потирает макушку. Меня не интересуют семейные скандалы. Поэтому, нарочито обращаюсь к Гончему:
- Почему они оставили тебя в живых?
Между нами война, на которой нет пленных. Между нами вражда, которую остановит только смерть последнего мутанта. Это знаем мы, и это знают они.
Но наш лохматый собеседник неугомонен. Он веселится еще откровенней и даже хлопает себя ладонями по бокам.
- Так мы ж читать-то не умеем! – заливаясь хохотом, объясняет он. – А вы там в своем Ватикане поголовно грамотные.
- Это так, - соглашается Гончий, - они сохранили мне жизнь, чтобы я прочитал надписи на ящиках.
Ну, да… Ведь этот бродяга, заросший волосами, мне сказал тогда, возле костра, что они прочитали «чай, мед и коньяк». Видать, я был слишком болен, чтобы этому удивляться. А надо было.
А Гончий продолжает говорить. И то, что он говорит мне сейчас… это так созвучно с тем, что творится у меня внутри.
Знаешь, а ведь тогда, перед последней своей битвой, я тоже терял веру. Мне начинало казаться, что все бессмысленно. Что ничего не изменить, а Господу плевать на наш мир. И мы – не более, чем игрушки для Него. И вот Он поигрался и ушел. Бросил нас умирать в своей собственной крови. Но потом я попал сюда. И знаешь, что понял: церковники были правы – свято место пусто не бывает. Вера ушла окончательно, но вместо нее пришло знание.

***
Наверное, этот старый Гончий мог бы мне многое рассказать. Наверное, я  мог бы ему даже поверить. Мы с Ником могли бы остаться здесь, в сухом и теплом бункере. Прочитать все книги и понять — что же произошло тогда, когда на Земле еще бушевали океаны и росли деревья. Где не было места лишайнику, а глаза не слепил снег.
Но дверь бункера открывается снаружи, а время замедляет бег. На ступеньках появляется Артемий, следом за которым идут четверо Гончих. Словно во сне, когда события либо сменяют друг друга с сумасшедшей скоростью, либо медленно ползут, я вижу, как к Артемию разворачивается Вик. Как он пытается прикрыть жену спиной и поднимает свою булаву. Но Гончий справа от батюшки делает резкий взмах рукой, и великолепно отточеная ватиканская сталь пронзает мутанту грудь. Он заваливается на бок, а его самка начинает голосить. Она выхватывает из руки мужа оружие и бросается на священника. Один из охранников делает шаг вперед, закрывая собой батюшку. Потерявшая осторожность самка налетает животом на выставленный вперед меч.
Все происходит настолько быстро, что я не успеваю среагировать. Лишь увидев, как  к ногам Артемия упало заросшее волосами женское тело, я внутренне встряхиваюсь и вынимаю из ножен меч.
- Не стоит, сын мой, - твердо, но с угрозой, говорит батюшка, - иди сюда, оставь этих богоотступников, твое место — рядом со мной.
- Ты убил Вика, - возражаю я, забывая о том, что хотел сделать то же самое всего лишь пару часов назад.
- Мутанта, - поправляет  священник.
- Он спас мне жизнь.
Мы препираемся, и поэтому выпускаем из виду то, что происходит в глубине бункера. И то, что дивизионные Гончие уже подошли к старику. Лишь громкий крик Ника заставляет меня обернуться и увидеть, как бывший охотник на мутантов лежит на стопке своих драгоценных книг, раскинув руки и пуская изо рта кровавые пузыри. Рука убийцы не знала промаха, ведь ее натаскивали лучшие рыцари-наставники.
- Мальчика не трогать! - резким голосом приказывает Артемий.- Он нам нужен.
Уже который раз меня убеждают, что этот странный пацан с татуированным бедром кому-то и зачем-то нужен. Но задуматься об этом я не успеваю. Потому что голову наполняет алый туман ярости. Потому что огромный Гончий держит моего Ника за горло, словно какую-то деревяшку. Потому что голубые глаза мальца смотрят на меня с непередаваемой мольбой. И после этого тело мое начинает действовать отдельно от мозга. И я уже не слышу крик Артемия за спиной. Не вижу, как его псы преграждают мне путь, ощетинившись мечами. Я вижу и слышу только мальчика, чья ладошка так доверчиво протискивалась в мою руку.
Мой меч становится продолжением моей руки, он отшвыривает с дороги первого же Гончего и перерезает второму глотку. Он разрубает третьего от плеча до бедра и, чавкнув кровью, выходит из его тела.
- Бытие, глава первая..., - начинаю я отходную. Вот только сейчас я читаю ее не тем, кому она полагается.
И тогда тот последний Гончий, который держал Ника за горло, улыбается мне холодно и презрительно. И, все также улыбаясь, поднимает меч, а я вижу, как тщедушное тело мальчишки повисает на острие. Все. Точка невозврата. Последние остатки моей веры уходят из меня, как кровь из тела Ника.
Ты, выросший за церковными стенами; ты, которого натаскивали лучшие из лучших; ты, чей стеклянный взгляд я вижу напротив. Ты – мой кровный враг отныне и навсегда. Вот только твое «навсегда» останется здесь и сейчас.
Я не понимаю, что и когда перевернулось у меня внутри. На понимание этого у меня нет времени. Потому что глаза Ника уже потухли, а его всегда любопытный взгляд превратился в хрустальный лед.
В моей голове смертельно холодно и стерильно чисто. Так бывало всегда перед боем, так происходит и сейчас. Сознание словно индевеет, покрываясь снежным настом, мысли настолько кристальны и точны, что я будто наяву вижу, как они прокладывают по снегу разума четкую цепочку следов. Рука сама поднимает меч, а я слышу в спину окрик Артемия:
- Остановись, сын мой, ты впадаешь во грех безумия.
Ты опоздал, отче! Твой Господь криворук, как когда-то выразился Ник. Он еще безумнее нас всех.
На затылке у меня словно вырастает пара новых глаз и я буквально кожей затылка ощущаю, как священник подкрадывается к моей незащищенной спине. Как из-за кушака появляется знакомый  стальной топорик. Одного разворота вокруг своей оси и взмаха верного меча хватает для того, чтобы рука с топориком отлетела в угол. Пальцы еще судорожно шевелятся в последней агонии и пытаются сжать покрепче ручку грозного оружия.
Гончий напротив вздрагивает от неожиданности. Все-таки смерть духовного наставника – это не убийство мальчишки. Сделать шаг мне навстречу он не успевает. Его голова откатывается и присоединяется к руке батюшки. Артемий изо всех сил пытается остановить хлещущую фонтаном кровь, и лицо его кривится от боли. От щек стремительно отливает краска, тонкие злые губы сжимаются в одну упрямую полоску, но я уже вижу, как темная пленка заволакивает глаза священника.
- Аминь, - произношу напоследок и поворачиваюсь к телу Ника.
Мальчишка безнадежно мертв, я видел слишком много смертей, чтобы ошибаться. Даже после смерти в его наивных глазах застыло упрямое мальчишеское любопытство. Как знать, возможно, этому мальцу повезло больше, чем мне. Потому что у него уже все позади, а у меня, похоже,  только начинается. Отныне мне нет места среди рядов Гончих Господних. Я совершил тяжкий грех: поднял руку на своего соратника и духовного отца. Сейчас любой, кто вышел из стен Ватикана, имеет право порубить меня на кусочки безо всякого разбирательства. Я – изгой, вне закона, вне защиты.
Мне надо сделать последнее дело, за которым я сюда пришел: получить ответы. Для этого я прохожу к телу старика и аккуратно убираю его со стопки книг и бумаг, которые он пытался защитить даже умирая. Я кладу мятежного Гончего на пол и прикрываю ему глаза. Рукоять меча прикладываю к своему горящему лбу и отдаю мертвецу последний долг.

Запарка боя проходит, уступая место затяжному тоскливому похмелью. Голова моя готова разлететься на мелкие осколки. В один момент я потерял все: смысл жизни, далекий дом, наставника, защитника и... друга. Последнее я адресую белобрысому пацану, что так забавно шмыгал носом. Так доверчиво и тепло прижимался ко мне у затухающего костра; так отважно рубился с отвратительными клыкастыми созданиями ночи. Пацану, не Артемию. Ибо в тот же миг, как рухнула моя прежняя жизнь, я понял и другое — никогда дивизионный священник не был мне другом. Пастырем — да, наставником — может быть, но другом — нет.
Успокаивая бьющуюся в висках боль, я начинаю выносить из бункера трупы. Не отдавая себе отчета, раскладываю их двумя рядами друг напротив друга: старика-Гончего вместе с Ником и мутантами — в один ряд; охранных Гончих с Артемием — в другой. Чтобы даже после смерти они оставались врагами.
Мы не роем могил, в нашей мерзлоте это совершенно бесполезное занятие. К утру от трупов не останется и косточки. Зловещая ночь выпустит из своих объятий темные свои порождения. Они придут на место захоронения и с удовольствие поживятся падалью. Прах к праху, тлен к тлену.
***
Мне надо поесть. Это я понимаю после того, как в тепле бункера снимаю рубаху и остаюсь голым до пояса. Зверский голод раздирает нутро, кажется, я готов сожрать целого кабана. Что там говорил тот старик? В бункере много хорошей еды? Ну, посмотрим.
Первый же ящик, найденный под столом, оказывается ящиком с тушенкой. «Государственный резерв. Собственность правительства США. Подлежит использованию, либо уничтожению до 15.12.2025».
Свиная тушенка, покрытая слоем дрожащего жира кажется неимоверно вкусной. Я вскрываю лезвием меча уже вторую банку и поглощаю ее, зажмурив глаза от удовольствия. В следующем ящике нахожу тот самый коньяк, которым меня поил Вик. Делаю прямо из бутылки глубокий глоток и закашливаюсь, поперхнувшись странным терпким вкусом. Как по мне, так гадость несусветная. Но через несколько минут я чувствую, как откуда-то изнутри поднимается волна незнакомого жара. В больную голову ударяют приятные теплые волны, и я ощущаю странный прилив сил.
Мысли проясняются удивительным образом, взгляд мой падает на ту самую стопку бумаг, которую так хранил старый Гончий.
Ну, что ж, богоборец, говорю я себе, приступим.

***
В этом бункере я нахожусь уже вторую неделю. Ем тушенку и пью коньяк. Грею себе воду на маленькой газовой плитке и завариваю черный чай. Который тоже... «собственность правительства США».
От обилия информации, которую я выудил из старых записей, моя голова пухнет, как шар. Насколько я понял, когда-то, давным давно, здесь располагался некий космический центр по разработке пилотируемых полетов в космос. Место, где я сейчас находился, называлось Хьюстон. Этот бункер размещался глубоко под землей и планировался под склад в случае какой-то непредвиденной ситуации. Какой? Этого я не понял.
В Хьюстоне работали тысячи людей. Тысячи! В одном месте! Мне, выросшему в замкнутом мире Ватикана, было сложно даже представить такое скопление людей.
Час за часом, день за днем я вгрызался в непонятные записи, испещренные формулами и символами. Распечатки переговоров с космическими кораблями на земной орбите; интервью астронавтов, прибывших на Землю из далекой и темной глубины нашей Галактики. Это они привезли тот завораживающий снимок нашей планеты. Это они смогли оторваться от земной тверди и взмыть вверх, подобно ангелам. А ведь отцы-патриархи доказывали нам, что это невозможно.
Фотографии. Так назывались твердые блестящие прямоугольники, на которых были нарисованы улыбающиеся люди в серебристых костюмах. Они махали руками и улыбались белоснежными улыбками.

Все четче и четче перед моим внутренним взором вставала картина того, прошлого, мира. И он казался мне прекрасным! Я уже знаю их всех по именам.
- Привет, Стив Джонсон, - здороваюсь я утром с белозубым брюнетом, - давно прибыл?
Стив только что вернулся с орбиты, где пробыл без малого полгода, наблюдая за собственным состоянием. Вся его работа заключалась в том, чтобы слушать ритм собственного сердца и понимать, как влияют космические полеты на распределение сердечной энергии в организме человека. Мелочь, вроде бы, но это оказалось так важно для человечества.
- Здравствуй, Салли, - почтительно обращаюсь я к фотографии.
К ней я всегда подхожу после того, как позавтракаю и побреюсь бритвой, найденной в ящике стола. Ведь это женщина. И не просто женщина, а женщина — астронавт, Салли Рэйд. Она кажется мне самым красивым созданием в мире, а ее улыбка и задорный взгляд темных глаз вытягивают из меня душу по капле. Она так непохожа на наших ватиканских женщин, чья единственная работа — рожать. Нас, Гончих.

***

Подшивки старых газет показали мне весь прошлый мир. Огромные дома-муравейники, взметнувшиеся ввысь; широкие ленты дорог, по которым мчались автомобили; светящиеся табло разнообразных реклам. Там кипела жизнь, там жили люди. Жили, а не выживали, как мы. Да, там тоже был холод, но не везде и не всегда. И люди радовались тому холоду и снегу.
Но ответа на свои вопросы я не нахожу, только запутываюсь еще больше. Что могло погубить тот мир? Что же такого произошло, что некогда прекрасную планету заполонили монстры всех мастей?
 
На исходе второй недели дверь бункера распахивается, и я вздрагиваю от неожиданности. Я так давно нахожусь в одиночестве и безопасности, что забываю закрыться изнутри. Наружу выхожу лишь для того, чтобы подышать свежим воздухом, оправиться и взглянуть на то, что осталось от мертвых тел. От них не осталось практически ничего. Последним утащили тело батюшки. Лишь на том месте, где когда-то лежал Ник, одиноко лежал кусок бечевки, который я подобрал.
 
Рука тянется за мечом, прислоненным к столу, за которым я сижу и не встаю. Факелы я потушил давно, чтобы не расходовать горючее, фонариков, найденных в бункере, хватило на неделю, зато на самой верхней полке совершенно случайно обнаружилось несколько связок толстых восковых свечей. Которые я сразу же задуваю, едва слышу, как кто-то спускается по ступеням. Мне хватает и тусклого света Солнца, проникающего в открытую дверь. А вот моим незваным гостям придется долго привыкать к темноте. И это мне на руку.
•         Хм, никого, - удивляется женский голос, - Тим, ты не ошибся? Когда решил, что Вик должен быть здесь?
•         Гана, я никогда не ошибаюсь, - отвечает добродушный мужской бас, - напился, видать, твой Вик, как всегда.
Они пришли за своим заросшим товарищем. Сидя за столом, я вижу, как на ступенях показываются женские ноги. Очень интересные ноги, они вывернуты коленями во внутрь и их обладательница имеет странную, подпрыгивающую походку.
Через пару секунд за балку цепляется женская рука с вывернутыми локтями, и вскоре я вижу хозяйку этих странных конечностей. Она всматривается в темноту бункера огромными глазами навыкате, делает глубокий вдох, и...
- Ти-и-и-м, здесь Гончий! Тот самый!
От ее резкого неприятного голоса меня передергивает. Признаться, не ожидал, что посетители так быстро освоятся в темноте, хотя от мутантов можно ожидать всего, что угодно. И ночного зрения тоже. Ее спутник проворно спускается вниз, присоединяясь к вывернутой в разные стороны самке и довольно произносит:
- Так-так, а где остальные?
- Тим, убей его, - самка дергает его сзади за куртку, сшитую из зверинх шкур, - убей, я же знаю, что ты можешь.
Самец, которого назвали Тимом, резко оборачивается к жаждущей моей крови посетительнице. То ли шутейно, то ли всерьез, но он поднимает правую руку и берет растопыренными пальцами голову своей спутницы. Ого! А пальцы-то у него нереально длинные. Настолько, что голова Ганы оказывается полностью в ладони Тима.
- Молчи, женщина, - шипит он, и самка сразу замолкает.
Тим подходит ко мне, нарочито играя мускулами на широкой груди. Он гидроцефал, и огромная, заросшая рыжими волосами, голова венчает его плечи. Не удивлюсь, если своей башкой он способен пробивать стены словно тараном. Мясистые губы, похожие на кровавые куски мяса раскрываются в жуткой ухмылке, обнажая глубокий провал рта. До меня доносится его смердящее дыхание. Видя, как я морщусь, Тим ухмыляется еще шире и взгляду моему открываются остро заточенные клыки. Идеальное приспособление для того, чтобы рвать плоть безо всяких подручных средств. Чью плоть они рвут, мне узнавать не хочется.
Поэтому, крепче сжимаю рукоять верного клинка, упрямо свожу брови и смотрю на своих незваных гостей, не отводя взгляда.
- Тим, - обеспокоенно произносит самка, - он тебя сейчас прирежет.
- Не успеет, - отзывается ее спутник, - я завсегда быстрее их буду. Тем и живем, парниша.
Кажется, моя челюсть ударилась о стол, когда я увидел, как этот монстр мне подмигивает. Оставшееся до меня расстояние он преодолевает одним шагом. С грохотом отодвигает стул и садится напротив, уперев громадные кулаки по бокам стола. Мы буравим друг друга взглядами. Безмолвная дуэль. Мой спокойный против его холодного. Ватиканская сталь против дубинок с привязанными к ним камнями. Рыцари-наставники против вожаков диких стай.
За моей спиной уже нет моего подразделения, а справа от меня не стоит Ник, готовый броситься мне на помощь. Нет и батюшки с его самодельными топориками и пустыми пистолетами на поясе. Нет даже веры и Того, к Кому я когда-то обращал свои молитвы.
Есть только я – преданный и предавший, и он – этот жуткий кошмар, это порождение тьмы и безверия, что когда-то накрыли  прекраснейший из миров.
- Не боись, парниша, - весело говорит Тим, - мы Гончих не едим. Уж дюже у вас запах… противный. Плесенью воняете.
Он абсолютно меня не боится, это я вижу, слышу и чувствую. Он смеется надо мной, хотя в глазах странного цвета грязного снега плещется ледяная волна.
- Но по шеям надавать завсегда готовы, - продолжает урод, - коли не скажешь, где потерялся мой дружбан Вик. Ага, - продолжает он, видя, что я вздыхаю, - тот самый – в волосах с головы до пят. Он пару-тройку недель назад сюда отправился со своей зазнобой. Такой же лохматенькой. Эх, хороша девочка. Не то, что моя – голытьба голытьбой.
Происходящее действие настолько нелогично, что я мотаю головой. Мне кажется, что если я сначала закрою глаза, а потом открою их, то сидящий напротив меня клоун исчезнет вместе со своей ненормальной подругой. И все это мне привиделось, потому что я слишком долго провел в одиночестве. Потому что редко выходил на свет и слишком глубоко закопался в старинные книги. Мы, Гончие, обучены не рассуждать, а действовать.
Но вместо того, чтобы рассыпаться в прах, мой гость мечтательно прикрывает глаза и грезит. Видать о подружке Вика – русоволосой пышнокудрой «прелестнице».
- Н-да, - протягивает Тим, - хороша. А у моей даже промежду ног гладко. Так где Вик-то?
Мгновение… половина мгновения… четверть мгновения, и он уже собран в одну группу мышц. Одно молниеносное движение, и он пробьет своей башкой мою грудную клетку. Нарочито дурашливый тон уступает место угрожающему.  И я понимаю, что весь этот спектакль одного актера был рассчитан исключительно на одного зрителя: меня. 
- Вик мертв, - спокойно отвечаю я.
- Ты убил?
- Нет, Гончие.
- А ты тогда кто?
- Дезертир.
Ну, вот я и нашел самому себе определение. Не ахти какое благородное, зато абсолютно верное. Да, верное. И это правильно: не оправдываться перед самим собой, не искать лазеек для жалости. Я предал, я ушел. И сейчас – просто мишень для тех, с кем раньше стоял плечом к плечу.
- Понятно.
Тим расслабляется и откидывается на спинку стула. Несчастная мебель отчаянно скрипит под весом его тела. Снежные глаза мутанта выхватывают бутылку коньяка на столе. Быстрым, почти неуловимым движением он хватает ее и тут же наливает полный стакан, который махом проваливается в его глотку.
Самка позади начинает нервничать. Она переступает с ноги на ногу, отчего становится еще больше похожа на какое-то диковинное животное. Тим опускает подбородок на сцепленные руки. Его взгляда я не выдерживаю и опускаю свой.
- Значит так, парниша, - слышу спокойный голос, - отсюда никуда не уходи. Через пару-тройку дней за тобой придут.
- Тим! – предупреждающе кричит самка.
Он не отвечает ей, он говорит дальше. И слушая то, что он говорит, я поднимаю голову.
- Все понял? – спрашивает он напоследок.
И я с облегчением киваю.
А потом они уходят, плотно прикрыв за собой дверь и оставив меня в темноте. Я полюбил темноту. В ней хорошо думается. О добре и зле, о любви и ненависти, о правде и лжи.
Я не строил планов, увлекшись доставшимися мне записями. Не рассуждал о том, что ждет меня впереди. Мне некуда и не к кому было идти. Не знаю, дошли ли до Ватикана слухи о моих последний подвигах, но даже если и не дошли, что я отвечу отцу-патриарху? Зачем пришел, сын мой? – спросит он меня. А я? Зачем я пришел?
А если продолжать свою битву до конца? После смерти Ника? Не уверен, что смогу поднять меч против следующего ребенка с татуированным бедром. А мне отчего-то кажется, что я таких еще встречу.
***
Ночью был снег. Он засыпал белым покрывалом остатки звериного пиршества, и сейчас уже ничего не напоминало о том погосте, что устроил я. Ничего не осталось ни от выпестованных в Ватикане охотников, ни от батюшки, ни от моего маленького дружка. Только снег от горизонта до горизонта и от края до края. Слепящий глаза белоснежный пух, еще не тронутый ни человеком, ни зверем, ни мутантом.
Лишь горбатые кусты, в которые превратились деревья, разрывают собой это бесконечное белое полотно. Ветки их тоже засыпаны снегом и кажется, что они зябко ежатся под колючими снежными пылинками.
От утреннего мороза мое дыхание замерзает прямо на губах, вырываясь наружу причудливыми облачками пара. Тишина вокруг стоит такая, что звенит в ушах.
Помню, в газетах читал, как дети, веселясь, лепили из снега фигурки. Устраивали игры и веселые покатушки. Может, это и красиво, и весело, но как же надоел этот снег!
За горизонтом кряхтя восходит стареющее Солнце. Еле-еле поднимается оно над нашей проклятой Землей, из последних сил посылая ей свои остывающие лучи.
Сколько еще продержится этот мир? Сколько еще мы сможем протянуть на чае из лишайника и мясе диких зверей?
- Сколько?! – кричу я опостлевшему снегу.
- Вообще-то долго, - говорит спокойно чей-то голос за моей спиной.
От неожиданности я разворачиваюсь. Привычным движением ищу у пояса меч и понимаю, что он остался в бункере.  Одиночество притупило чувство опасности. Обманчивое спокойствие заставило забыть  об угрозе, тишина в бункере оглушила настолько, что я не услышал скрипа снега за спиной.
Прямо в лицо мне открыто и без малейшей вражды смотрит рыцарь-наставник. Это я понимаю по шеврону, нашитому у него на правом плече. Ярко-желтое Солнце, перекрещенное двумя мечами. Символ того, что в наших руках находится будущее и только от наших мечей зависит когда оно наступит.
- Нашли все-таки, - не спрашиваю, а утверждаю я.
Вот и пришел конец дезертиру, поднявшему руку на своих же товарищей. Вот и настала последняя моя битва, в которой я неизбежно проиграю.
- Не все так просто, - говорит рыцарь, - в дом пригласишь?
И сказано это было так… непривычно мирно, будто мы не стоим посреди заснеженного поля на Земле, доживающей свои последние годы. Будто где-то там, вдалеке, не рыщут жуткие клыкастые твари, а в пещерах поодаль не живут гидроцефалы с женами, у которых вывернуты наружу конечности и гладко между ног. Будто и вправду я стою у калитки собственного дома, а проходящий воин просит испить воды.
В бункере рыцарь снимает с себя куртку, отстегивает от пояса оружие и проходит прямо к столу. Я остаюсь стоять на пороге, молчаливо наблюдая за его действиями. Его приход странен, ведь их сословие практически не выходит за стены Ватикана. Их работа заключена в другом – они воспитывают нас. Появление одинокого странствующего рыцаря так же необычно, как и татуировка на бедре мальчишки.
- Удивлен? – спрашивает посетитель. – Мы тоже удивились, услышав про твои подвиги. Обычно к нам приходят несколько иными путями. Где тело пацана?
И он спрашивает о Нике. Что ж такого интересного было в этом белобрысом мальчишке, что им интересуется каждый встречный-поперечный? Мне приходится рассказать, что тело Ника, как и всех остальных, я отдал на растерзание диким зверям.
- Скверно, - морщится рыцарь, - он был нам нужен.
- Да зачем?!
Мой посетитель не отвечает. Он отодвигает от стола стул, на котором сидел я, устраивается за столом, на котором разложены бумаги, и наливает себе коньяк. Пьет он так, что я понимаю – это он делает не впервые. Значит, тоже где-то нашел такой же бункер и распотрошил там запасы.
- Не понять тебе этого, Гончий, - наконец, произносит рыцарь, - пока не понять. Этого не объяснить в двух словах, это надо увидеть самому. Пойдешь со мной?

***

Засада встречает нас неожиданно. В двух днях пути от бункера на нас внезапно нападают. Три сугроба прямо перед нами словно взрываются, и из положения «лежа» на нас прыгают трое Гончих.
На их стороне фактор внезапности, на нашей – рыцарь-наставник, которого зовут Серж. Он выхватывает свой меч с такой скоростью, что оружие размывается перед глазами. Корпус рыцаря совершенно неподвижен, лишь руки действуют с бешеной скоростью, отражая атаки нападающих. Двое повисают на моем спутнике, один достается мне. Он моложе меня и гораздо сильнее. И в глазах у него я читаю свой приговор.
Злость толкается в виски несильным тупым ударом. Алое зарево вспыхивает перед глазами, заставляя вспоминать Ника. Ярость придает силы, мой меч начинает жить своей жизнью и рисует на бедре врага первую кровавую полосу.
Гончий злобно шипит и отскакивает от меня. Во взгляде его читается бешенство пополам с ненавистью.
- Вероотступник, - бормочет он и вновь бросается ко мне.
Но здесь я уже спокоен. Спокоен и подготовлен к его броску. Сбитый с толку полученным ранением, он теряет хладнокровие и просто нанизывается на мой меч.
- Браво, - слышу я слева.
Это рыцарь, который уложил двух своих противников и спокойно стоит поодаль, наблюдая за нашей схваткой. Н-да, это не Макс и не Дэн, те уже побежали бы ко мне на помощь. Несерьезная какая-то засада. Трое на Гончего и рыцаря? Причем, ждали они явно именно нас, потому как не каждому бросают в лицо прозвище «вероотступник».  Это, как я понимаю, предназначалось персонально мне.
Мы с рыцарем почти одновременно вкидываем свои мечи в ножны и делаем первые шаги дальше. Пройти далеко не успеваем – из-за валуна поднимается четвертый Гончий. Чуть напрягая зрение, я вижу, что это не мой собрат, это тоже рыцарь. Он держит в руках… ружье, нацеленное в грудь моего спутника. Только какой смысл в этой железной рухляди? К нему давно нет патронов, в Ватикане так и не научились делать порох.
- Чем он стрелять будет? – обескуражено спрашиваю я.
- Патронами, - отвечает Серж, - их там полно. Все они умеют, только вам не говорят, боятся.
- Бросайте мечи, - приказывают нам, - руки за голову и подходите ко мне.
Серж послушно выкидывает свой меч. Чем безмерно меня удивляет. Ну, огнестрел, ну ружье, пусть даже и заряженное. И что? Обойти с двух сторон и прыгнуть, пригнувшись. Взяли бы его вдвоем в «клещи», он даже выстрелить не успел бы. Однако, Серж не просто выбрасывает оружие, он поднимает руки и закладывает их за голову. И только тогда, когда пальцы его смыкаются в замок, я вижу, как он мне подмигивает. Мол, делай как я.
И я тоже выбрасываю своей меч, сцепляю руки замком на затылке и подхожу к валуну вслед за Сержем. Рыцарь с ружьем обходит свое укрытие, не опуская ружья. Подходит к Сержу и начинает говорить:
- Зачем ты ушел? Зачем предал Господа? Зачем примкнул к мутантам? Мало того, до чего довели прошлый мир, еще раз захотелось?
Во всем этом бреде я ничего не понимаю. Кто куда ушел? Кто к кому примкнул? Кто чего хочет? Похоже, меня держат за идиота.
- А знаешь что? – вкрадчиво говорит Серж.- Мало иметь ружье, надо уметь с ним обращаться.
Одним неуловимым движением колена он выбивает оружие из рук нападающего. Мигом, пока оно не коснулось земли, подхватывает его, разворачивает к себе прикладом, и вот уже смертоносная точка дула смотрит в грудь чужака. Минута истины, я даже жду, когда раздастся оглушающий выстрел. Ни разу в жизни не видел, как стреляют, только знаю это по урокам истории.
Но Серж ослепительно улыбается и переламывает ружье посредине, на белый снег вылетает одинокий патрон.
- Так и знал, - говорит Серж, - всего один заряд и то дробь. Отцы-патриархи себе не изменяют. Ты кого этим напугать хотел, брат?
Мы оставили его там же, у валуна. Бледного от страха и растерянного от непонимания. Мы не взяли его жизнь, хотя могли.
- Вооружить-то его вооружили, - сказал мне Серж, - но пользоваться оружием не научили. Думали, что я испугаюсь одного вида. Глупцы, ей-Богу.
Похоже, мне достался весьма странный спутник. На все мои вопросы он предпочитает либо отмалчиваться, либо отшучиваться.
А путь все продолжается. И вот уже третью ночь подряд мы разжигаем костер и ужинаем захваченной в бункере тушенкой.
Поначалу я не слишком доверял Сержу, все-таки мы оказались по разные стороны правды. Но я впервые встретил рыцаря-наставника за стенами Ватикана. И он пришел ко мне и за мной. Ровно так, как меня предупреждал тот рыжий, с огромной головой. Не думаю, что на поиски моей персоны Ватикан мог отправить своих бойцов.  Не велика птичка-то. Нас, Гончих, за церковными стенами не считают и не отдают почести.
Значит, этот рыцарь, который не бросается мне на помощь, шел именно ко мне. И за мной. И шел он не менее трех суток.