Наши четвероногие друзья
В начинающемся в 2018-м году, году "Собаки", хочется вспомнить добрым словом наших любимых, очаровательных, преданных четвероногих друзей и поговорить о них на страничке "Красота и здоровье". Хочется, чтобы юные читатели поделились своими чувствами и воспоминаниями об их собственных любимцах - те вполне заслуживают этого!
На старости лет я часто вспоминаю моих бессловесных друзей, подаривших мне столько радости в жизни! Вспоминаю и собак, и кошек, которые были полноправными членами нашей семьи в г. Шуя, в Иванове, в далёком Владивостоке. Это дворняга Бобка, овчарка Джильда, кошечка Маня, приблудный кот Васька... Вспоминаю своих друзей с Патрокла - собак Бима и Мишку, друзей и приятелей по огороду - собаку Рыжуху, двух кошечек Мусек; не забываю Джека с автостоянки, сопровождающего меня в моих тренировках на стадионе во Владивостоке, а также собак из сторожки и деревень Малое Горшково и Голяково, с которыми мы вместе ходили в дальние леса за Пежей.
Я помню всех, однако во сне мне является одна только Джильда - наша общая любимица - подружка моего детства. Во сне я чаще всего бегаю с ней по знакомым и незнакомым местам, катаюсь на коньках, на лыжах, на санках; мы вместе играем в её любимые игры с палочкой и мячиком, валяемся в снегу, на лужайке - вместе радуемся жизни, которая была такой счастливой на 1-ой Железнодорожной улице в г. Шуя, в доме № 82.
Моя Джильда
В конце концов мои лагерные страдания кончились, и я вернулся домой и вскоре был уже вместе с моей юной четвероногой подружкой. Да, это была уже моя собака, и я больше, чем остальные члены нашей семьи, дарил ей свою любовь и заботу, хотя она стала общей нашей любимицей. Мы долго думали, как назвать красавицу. Не хотелось давать ей какое-то банальное имя. И бабушка предложила назвать её Джильдой, по имени известного персонажа из столь же известной оперы «Риголетто», которую мы совсем недавно слушали по радио.
Бобка встретил нового члена семьи равнодушно – не враждебно, но и без особого восторга, по-моему, даже с какой-то грустью. Его собственная жизнь близилась к закату: как-никак уже 12 лет! – собачья старость. И он, конечно, чувствовал это, сожалея об ушедших годах своего весёлого детства и юности и видя, как на смену ему приходит новое поколение четвероногих. Он не принимал участия в воспитании малышки – в привитии ей собачьих навыков – и не участвовал в её незатейливых поначалу играх. Он больше лежал в тени у своей будки и чаще дремал, погрузившись в свои собственные собачьи воспоминания. Возможно, видя резвящуюся перед ним Джильду, он вспоминал свои забавы и развлечения, здесь же, в этом же самом дворе, среди тех же кустов шиповника и сирени, среди вишнёвых деревьев, зарослей смородины и малины; вспоминал свою постоянную войну с курами, копошащимися в наших грядках, с котами, приходившими на свидание к молоденькой Муське.
Джильда быстро подрастала. В скором времени освоила всю нашу квартиру и постоянно стремилась расширить свою территорию. Как только открывалась наружная дверь, она сразу выскакивала во двор и носилась там, как угорелая. Шалила и проказничала красавица непрерывно. То жевала мою школьную тетрадь, почему-то вдруг оказавшуюся под столом. То трепала пуховую подушку, которую сама стягивала с кровати. То сдёргивала на пол оконную штору, считая её своей собственностью. То уносила куда-то и надёжно прятала мой мячик, с которым тоже любила играть не меньше, чем я. Казалось, не было предела выдумкам и выкрутасам этой шалуньи, и невозможно было предвидеть, что натворит она в следующую минуту. Однако держать её приходилось дома, хотя во дворе уже была приготовлена вторая, большая будка, предназначенная для неё, когда она подрастёт.
Мы с нетерпением ждали, когда у Джильды встанут уши, как положено овчарке. И наконец это свершилось. Вначале поднялось одно ухо, затем второе. И вот мы увидели в ней настоящую немецкую овчарку, почти точную копию своей матери. Это произошло, кажется, ближе к осени. И именно в это время мы лишились нашего Бобки, верного друга и преданного сторожа, который до конца выполнил свой собачий долг, защищая нас ночью от проникших во двор бандитов. И его место пришлось занять совсем ещё юной Джильде, которая сразу поняла свои задачи и ответственность, свалившуюся вдруг на неё в связи с изменившейся обстановкой.
Но она была ещё маленькой и, как все юные создания, очень любила всякие игры и беготню. Я, со своей стороны, полностью разделял её стремления и составлял ей прекрасную компанию, радуясь возможности совместных развлечений… У нас с Джильдой было много любимых игр – и собачьих, и человечьих, и тех и других вместе взятых. Мы носились по саду и огороду, гоняясь друг за другом, как бы играя в ловишки. Играли с палкой и мячиком, когда я кидал эти предметы и требовал принести их обратно. Шалунья стремглав бросалась за ними, но вот приносить и отдавать мне не спешила, предпочитая играть с ними сама. Ей явно доставляла удовольствие эта игра, когда я гонялся за ней, стараясь догнать и отобрать ту же палку. И даже тогда, когда я стал обучать проказницу правилам правильного поведения и послушанию, она, понимая мои команды («к ноге», «дай», «принеси» и прочее), специально не выполняла их, лукаво поглядывая на меня и хватая вновь положенный к моим ногам предмет, как бы предлагая продолжить нашу интересную игру вместо таких скучных занятий.
Когда игрунья стала постарше, подросла и окрепла, я утраивал с ней и силовую борьбу, хватая палку с двух сторон и пытаясь отнять её у шалуньи, или хотя бы перетянуть её к себе, и Джильда ни в какую не хотела уступать мне в этом соревновании. Любили мы и игру в прятки. Правда, прятался я один, а она искала меня по всему саду и находила довольно быстро, несмотря на обилие моих следов по всей этой территории. Обнаружив меня где-нибудь под кустом смородины или в сарае вместе с курами, она сразу начинала весело носиться вокруг и радостно лаять, показывая тем самым, что дальнейшее сидение моё уже совсем бессмысленно и пора начинать игру заново или же заниматься ещё чем-нибудь интересным.
Если же я нарушал условие и прятался в недоступном для неё месте – на дереве, на сеновале, например, Джильда, не найдя меня, начинала бегать по всему участку с непонимающим и огорчённым видом и лаем, призывая меня скорое выйти из укромного места. А потом укоризненно смотрела на меня, как бы упрекая за нарушение правил. И сразу отказывалась от продолжения игры, предпочитая оставаться в одиночестве. Приходилось просить у неё прощение, и собака сразу вновь становилась весёлой и жизнерадостной, прощая мою выходку и понимая, что делаю это я ради общей нашей забавы…
Джильда оставалась страшной игруньей и в старшем возрасте. Мы с удовольствием носились и резвились с ней до моего отъезда из Шуи в 1954 году, а также и во время моих каникул в последующие годы. Играя со мной на равных, Джильда признавала во мне своего хозяина и выполняла мои команды и требования. В других членах нашей семьи она видела также своих старших повелителей, очень добрых и заботливых, и тоже слушалась их во всём. Однако взрослые с ней мало играли, и ей с её характером было с ними не так весело. Поэтому большую часть времени она проводила со мной. Часто лежала у моих ног, когда я готовил уроки. А если я уж очень долго засиживался, предлагала прерваться, принося мне свой любимый мячик или палку. А то и просто начинала лаять на меня или клала лапу на колени, привлекая к себе моё внимание.
Любили мы с Джильдой и совместные прогулки, особенно за город, в «кустики». Там я спускал её с поводка, и она резвилась в своё полное удовольствие. Добегала до Сехи, забегала в речку, глотая на ходу чистую воду, а потом отряхивалась, обдавая меня холодными брызгами. Я надеялся, что она легко поплывёт на глубоком месте, и её не придётся специально учить плавательной науке. Но плавание у неё сразу не получалось. На глубине она почему-то подымала голову высоко вверх, прижимала уши и что есть силы молотила по воде передними лапами. В этом отношении она полностью походила на меня, освоившего данную науку годам к тринадцати.
Нравились нам с красавицей и зимние игры, когда мы вместе барахтались в снегу и носились по глубоким сугробам. Нравились и походы на лыжах, когда она везла меня по накатанной лыжне. Катала меня Джильда и на коньках по льду Сехи, на замёрзшем пруду и даже по утрамбованным дорожкам нашей улицы. В этих случаях я использовал длинный верёвочный поводок с широким кожаным ошейником. В период же её собачьей учёбы и при прогулках по городу я всегда вёл её на коротком поводке со специальным металлическим ошейником с тупыми «колючками», не дававшим ей особенно рьяно бросаться на встречных собак и кошек, защищая своего хозяина. Сразу следует оговориться, что подобное поведение наблюдалось у Джильды только в раннем возрасте. С начала учёбы она быстро всё поняла и шла рядом со мной уже спокойно, выполняя все мои команды.
Долгими зимними вечерами мы обычно сидели дома вместе. И было так тепло, хорошо и спокойно с ней, как ни с каким другим животным. С ней мне не было страшно оставаться одному на целый день. Играть в комнатах в шумные игры было невозможно, и мы чаще всего сидели рядом. Я гладил Джильду, чесал за ухом, теребил её бока, что ей очень нравилось. И она наслаждалась, улыбаясь и даже повизгивая порой от удовольствия…
Для породистых собак и, прежде всего, для овчарок в те годы была обязательна учёба в собаководстве. Все овчарки были на учёте и могли быть взяты на соответствующую «собачью» службу. Раз или два в месяц мы с Джильдой ходили на занятия. Разучивали команды: «Лежать!», «Сидеть!», «К ноге!», «Фу!», «Фас!», «Дай!», «Принеси!». Учились преодолевать препятствия в виде лестницы, бревна, барьеров и пр. Приучались не обращать внимания на других собак и кошек. Учился и я вместе с ней – как воспитывать собак, оберегать их от болезней, вырабатывать нужные черты характера. Однако дома я этим не занимался. Мне не нужен был цепной сторож, а нужен был просто друг, верный, преданный, готовый делить со мной радости и горе, нужна была просто добрая ласковая собака, какой и являлась для меня Джильда.
С таким другом я мог теперь гулять совершенно спокойно, не опасаясь окрестной старшей «шпаны», частенько проверявшей наши карманы, и даже совершать дальние походы в «кустики» и в лес за ягодами. Пару раз сборная шпанская команда с соседних улиц предпринимала попытки реквизировать мой земляничный урожай, но не смогла приблизиться ко мне ближе, чем на 5-6 метров. А когда я на всякий случай снял с собаки поводок и еле удерживал разъярившуюся и рвущуюся в бой Джильду только за ошейник, они быстро дали дёру, даже не грозя на будущее, и больше ко мне не приставали, в том числе и тогда, когда встречали в одиночестве.
У Джильды был удивительно мягкий и добрый характер. Она никогда не злилась и не огрызалась без особых причин. Морда её всегда светилась улыбкой. Она постоянно была готова к играм, взаимным ласкам, всегда радостно встречала знакомых, носясь вокруг них, прыгая и толкая лапами в грудь. Однако в случае необходимости могла становиться сердитой и даже злой, когда приходилось защищать свой дом от непрошенных гостей.
В те годы особенно часто напрашивались в гости цыгане, которые постоянно стремились в наши дома, как в свои собственные «хоромы». Обычно калитка у нас была на запоре, открыть который можно было только изнутри. Но иногда мы забывали запирать её. В один из таких дней к нам во двор и забралась кочующая по улицам группа в пёстром одеянии, орущая во всю глотку.
Выскочившая из дома Джильда набросилась на всю эту орду сразу, прижав всех к забору. Услышав её неистовый лай, мы выбежали во двор и увидели истошно вопящий «цыганский табор», сбившийся в кучу у забора и отбивающийся от собаки сумками, платками, кошёлками. А на улице вторил им – далеко не в унисон – другой мощный ансамбль уличных кочевников, не решающийся прийти на помощь неожиданно пленённым соплеменникам.
Нам не скоро удалось отогнать нашу защитницу, усмотревшую в этом инциденте свой явный промах и пытавшуюся сейчас показать этим нахалам всю крепость своих клыков. Нам с дедом с трудом удалось схватить Джильду за ошейник, дав тем самым возможность этой диверсионной группе без потерь покинуть столь негостеприимную для них территорию. Те уже и не стремились к дальнейшему продвижению в наш лагерь, а скорее выскочили на свободу, потеряв дар русской речи и перейдя на совершенно непонятный для нас цыганский диалект. И мы слышали, как многоголосый хор быстро удалялся в сторону рынка и затормозил где-то в самом конце нашего квартала, всё же нанеся какой-то урон дальним соседям.
Наша защитница после этого случая хорошо запомнила цыганскую гвардию и при их приближении всегда подымала яростный лай. Те же больше не осмеливались заглядывать к нам во время своих челночных рейдов по улицам. А нам пришлось повесить на калитке предостережение: «Осторожно! Во дворе злая собака!» И это было вполне своевременно, так как Джильда к этому времени превратилась из породистого щенка в большую мощную овчарку, которая могла доставить неприятность любому несведущему или ищущему лёгкой добычи визитёру. Правда, через какое-то время эта надпись с чьей-то лёгкой руки приобрела дополнительное содержание. Кто-то из школьных сорванцов добавил к ней всего одно небольшое слово «как», в корне изменившее смысл написанного – «злая, как собака», что уже явно было направлено в сторону главной хозяйки нашего жилого комплекса и вместе с тем весьма строгого и требовательного педагога – нашей бабушки… Бабушка с достоинством восприняла юмор и быстро вычислила бедокура по почерку, проведя в классах контрольную работу. Вскоре – после контрольной – надписи той же невидимой рукой был возвращён первоначальный вид, а бабушку в школе и на улице стали уважать ещё больше – не только как строгого педагога, но и как классного сыщика.
Джильда мирно жила вместе с другими нашими домашними животными – курами, козой и кошкой Муськой. Кур, правда, она, как и в прежние времена Бобка, осмысленно гоняла с грядок. Те считали её за одну из своих хозяек и быстро выполняли все её требования. И даже гордый петух, который некогда позволял себе небольшие «шалости» со старым Бобкой, вскакивая на его спину для повышения своего авторитета, с Джильдой не решался на такие вольности. Попробовав однажды проделать подобный эксперимент ещё с молодой собакой в присутствии куриного гарема, он был тут же схвачен за хвост и какое-то время крутился в воздухе, не забывая орать и трепыхаться. Его пышный многоцветный петушиный хвост после трёпки стал походить скорое на куриный, да и то самой облезлой курицы. Кроме того, видимо от избытка чувств, петух полил его своим внутренним содержимым, полностью перекрасив в грязные серые тона. Отпущенный в конце концов на свободу куриный предводитель, продолжая орать, понёсся в сторону от Джильды, наткнулся на забор, повернулся и побежал обратно, и только когда снова увидел перед собой удивлённую собачью морду, догадался замахать крыльями и взлететь на крышу, чего, кстати сказать, раньше не мог сделать (выше забора он никогда не поднимался). Узрев с высоты своё озадаченное семейство, он попытался принять гордый вид и прокукарекать что-то петушиноподобное, но издал только слабый «сип», на который ни одна их его красавиц не обратила внимания… Так что Джильда всегда сохраняла перед этими низкими существами своё собачье реноме и в случае необходимости напоминала им о своём превосходстве.
Козу и кур Джильда, скорее, терпела как членов нашего большого семейства, но с Муськой жила душа в душу. Разрешала той валяться рядом, греясь зимой в своей густой шерсти, и даже вытаскивать лакомые кусочки из миски, чего не позволяла ни воробьям, ни курам. Летом спала вместе с ней в своей будке и рьяно оберегала от чужих котов, иногда наведывавшихся к ней в гости. Увидев чужака, она гналась за ним через весь сад, уже не разбирая дороги – через кусты, по грядкам и посадкам, отпихивая в сторону оказавшуюся на пути Муську. Незваные гости тут же улепётывали восвояси, опасаясь за свою шкуру и вообще за своё дальнейшее существование. Не знаю, как часто Джильде удавалось догонять свои жертвы, но однажды я застал такой момент.
В то утро в саду появился огромный сибирский кот, рыжий с белыми лапами и белым «воротничком». Он совершенно спокойно направлялся в сторону Муськи, которая в это время нежилась на досках у сарая. Котище двигался, будто не замечая бегущую к нему Джильду. Видимо, он не раз встречался с собаками и имел опыт борьбы с ними. А возможно, просто рассчитывал на свои габариты и весьма значительную массу, справиться с которыми могла далеко не каждая собака.
Джильда в первый момент действительно остановилась озадаченная, столкнувшись со столь необычным поведением рыжего нахала, который и не думал от неё бежать и даже не выгнул спину дугой, что положено делать всем котам при виде опасности. Может, он просто был потрясён видом нашей очаровательной Муськи и загипнотизирован её обаянием? Но недоумение Джильды длилось недолго. В следующий момент она ловко схватила котищу за шкирку – со спины, поперёк туловища – и начала трясти его из стороны в сторону, словно тряпку, бешено крутя головой. Покрутив так кота некоторое время и посчитав трёпку вполне достаточной для первого раза, она отбросила кота в сторону, словно потрёпанный мячик, будто в нём не было пяти-шести килограммов живого веса. Кот всё же сумел перевернуться в воздухе и встать на лапы и теперь уж припустил наутёк. Но то ли с перепугу, то ли полностью потеряв ориентировку, понёсся не к дыре в заборе, а в противоположном направлении – к нашему дому – и забежал из сада во двор. Такой наглости Джильда вытерпеть уже не могла. Она догнала беглеца и повторила вариант с трёпкой, только на этот раз крутила Муськиного кавалера уже с большей амплитудой и под конец, крутанув особенно сильно, забросила его на крышу нашего дома. Я даже подумал, что Джильда хотела перебросить кота на улицу через забор и немножко не рассчитала направление кошачьего полёта – при отсутствии соответствующей тренировки.
Обезумевший кот ухватился за железную крышу обеими лапами и висел так некоторое время, не способный забраться на гладкую поверхность. Под конец он всё же сорвался и упал на землю (опять-таки на лапы), но тут же взлетел на забор, пока я удерживал свою красавицу от дальнейших назидательных действий. Ясно, что после такой трёпки этот котище у нас во дворе больше не появлялся.
В более позднее время я видел, как некоторые собаки расправляются с кошками, и думал, почему Джильда не поступает так. Ведь она свободно могла поломать коту шею и рёбра, и даже спину, но довольствовалась значительно меньшим. Хотя антипатия к кошачьему брату у неё была выражена в достаточно высокой степени. По-видимому, мягкий характер и доброта собаки не позволяли ей переступить через черту. И она всегда в подобных случаях обходилась «малой кровью».
Кого ещё не терпела наша любимица, помимо соседских котов, так это всякую летающую и кусающуюся нечисть и, прежде всего, ос. В этом мы были с ней полностью солидарны. Как и Бобка, Джильда всегда пыталась расправиться с ними – и небезуспешно: всякий раз она ловко ловила осу «на зубок», и те ни разу не успевали наказать её за свою погибель.
Мы никогда не ругали Джильду. Да её и не за что было ругать, разве что за её небольшие шалости и проказы. Ругать за то, что она бегала по грядкам, прогоняя чужого кота, что опрокинула стул, несясь навстречу знакомому, что громко облаяла пьяного прохожего? Или даже, что исподтишка стащила что-то на кухне? Последнее, правда, случалось очень редко – Джильда была умной и послушной собакой. Но вот что она считала своей собственностью – это урожаи нашего сада. И там она частенько промышляла, удовлетворяя свои потребности. Мы, конечно, не ругали её за маленькие проделки, но иногда просто стыдили: «Ай-яй-яй, Джильда! Что ты наделала! Разве так можно?! Как тебе не стыдно!»
И она отлично понимала, что провинилась, – поджимала хвост, понуро опускала голову, ложилась у твоих ног, а то и переворачивалась на спину, поднимая лапы кверху, всем видом показывая, что она не меньше нас переживает случившееся и больше никогда не будет этого делать. Если же она сразу не признавала своей вины, то стоило ей сказать: «Корись, Джильда!», как она сразу переворачивалась на спину и лежала так, пока её не прощали. Как только ей говорили, что прощают, она тут же вскакивала на лапы и в безудержной радости носилась вокруг тебя, уже не разбирая дороги – по клумбам, по цветам, по грядкам, за которые её только что ругали, среди кур, не понимающих, за что сейчас-то им достаётся. Она готова была уронить тебя на землю, прыгая на грудь вновь и вновь, и долго не прекращала свою пляску.
Как я уже говорил, Джильда была прекрасным сторожем, не пускавшим на нашу территорию ни котов, ни двуногих посетителей. В этом мы неоднократно убеждались. Но в какой-то год, ближе к осени, стали замечать, что кто-то всё-таки бывает в нашем саду и потихоньку тянет самые вкусные и самые спелые груши и яблоки. К тому же воришка порой оставляет недоеденные огрызки прямо на дереве, на месте своей трапезы.
Вначале, естественно, взоры были обращены в мою сторону – кто же ещё мог творить подобное? Но я-то знал, что в данном случае я непричём. Бывало, конечно, и я лакомился ещё недозревшими яблоками и грушами, но тщательно скрывал содеянное. Здесь же всё было выставлено будто напоказ. Моё юное самолюбие было уязвлено такой несправедливостью, и я горел желанием найти истинных виновников этих проделок. Вначале подумал на вездесущих ворон. Но, вроде, яблок они ещё не трогали, да и следы надкусов на остатках плодов были далеко не вороньи. И губа у воришек была не дура – они выбирали только спелые и крупные плоды… Можно было подумать ещё и на деда – он любил сладенькое. Однако тоже умел заметать следы, выбрасывая, в частности, разбитые чашки и блюдца в малинник под окнами, и вряд ли бы оставил такое вещественное доказательство… В общем, ситуация была интригующая.
Мы, конечно, обратили внимание нашего сторожа на непорядок в её ведомстве. Джильда виновато виляла хвостом, как бы понимая свои недоработки. А потом сама стала приносить мне из сада найденные огрызки яблок… Как-то раз, когда я готовил уроки в саду, усевшись на тенистой лужайке под яблоней, вдруг услышал какой-то шорох среди кустов, как раз в районе нашей великолепной груши. Я потихоньку стал пробираться в этом направлении и увидел удивительную картину: наша Джильда стояла под деревом и с аппетитом уплетала грушу, откусывая куски прямо с дерева, а потом сорвала её и доканчивала уже на земле. Я не двигался, стоя за кустом вишни, и продолжал наблюдать. Джильда наполовину доела грушу, потом оставила её на земле и стала выискивать на дереве следующую – очевидно, более спелую. Выбрав объект, висящий довольно высоко от земли, она пару раз подпрыгнула и сумела-таки сорвать грушу с ветки, безжалостно тряхнув дерево и сбив при этом ещё несколько плодов на землю. Тут уж я не стал дожидаться дальнейших действий нашего сторожа, выскочил к ней из укрытия и стал стыдить. Проказница сделала вид, что не понимает, за что. Схватила одну из груш и даёт её мне… Пришлось проводить разъяснительную работу с собакой, хотя грешно было запрещать ей делать то, что хочется. Ведь наш сад был и её садом. И все мы получали с него то, что хотели… Взрослые очень удивились моему открытию и тоже согласились с моим мнением, что не стоит ругать нашу красавицу. И она продолжала потихоньку таскать яблоки и груши, но уже так, чтобы никто не заметил её проделок.
Джильда была, в общем-то, храброй собакой. Она не боялась ни людей, ни других собак, ни кошек. Но всё же было одно явление, которое её страшно пугало, – она панически боялась грозы. Боялась с раннего детства, боялась до ужаса. Она чувствовала грозу задолго до её приближения, а как только начинали сверкать молнии и грохотать гром, Джильда срочно бежала в дом и пряталась под кровать. И никакие наши уговоры и увещевания не помогали. И как я её ни ласкал, сколько ни делал бравый вид, что это, мол, пустяки, она не вылезала из укрытия, пока природа не успокаивалась и не выглядывало солнышко. И лишь однажды Джильда смогла перебороть свой страх, когда мы с ней попали в грозу во время прогулки по лесу. Тут уж она почувствовала, что мы оба оказались в беде и что её задача не убегать и прятаться, а быть рядом со своим хозяином и защищать его в случае необходимости. Она и находилась рядом со мной, только сильнее прижималась к моим мокрым ногам во время особо сильных раскатов грома и смотрела мне в лицо, надеясь найти уверенность во мне и самой несколько успокоиться. А после гордая бежала рядом – гордая тем, что мы всё-таки победили эту стихию… Однако и после этого случая в домашних условиях продолжала испытывать страх перед грозной неизвестностью и вела себя, как последняя трусиха. Она явно чувствовала, что этот страшный и невидимый зверь намного сильнее её и её хозяев, и уж лучше от него спрятаться, чтобы он тебя не заметил и прошёл мимо.
Ко всем моим друзьям, часто приходившим в гости, Джильда относилась тоже по-дружески и с удовольствием играла с ними. Особенно сильно привязалась она к моему лучшему другу – Стасе Сухову. Его она просто обожала, предпочитая забавы с ним всем остальным играм. Когда мы вдвоём ездили в лес на велосипедах и брали с собой нашу подругу, она носилась между нами, отдавая дань уважения и любви обоим. Но команды выполняла только мои. Мы часто проводили время втроём – в прогулках, в поездках, а также у нас в саду. И Джильда ни на минуту не покидала нас. Когда же мы ночевали в шалаше, она проводила ночь рядом с нами, охраняя покой и сон дорогих ей мальчишек.
К девчонкам с улицы Джильда не испытывала особой привязанности, в том числе и к моим подружкам. Она признавала их за своих у нас во дворе, но играть предпочитала всегда с ребятами. Когда же девочки проходили у нашего дома без меня и пытались остановиться у нашего забора, она даже рычала на них, давая понять, что дружба дружбой, но в чужие владения им заходить запрещается. А однажды она выскочила в приоткрытую калитку и успела оставить лёгкую отметину на заднем месте одной из моих подруг, пока я соображал, в чём дело. Почему ей так не нравились девчонки, что ей в них было неприятно – это осталось для меня загадкой.
Два или три раза у Джильды были щенки, которых мы раздавали своим знакомым и из которых вырастали великолепные овчарки. Джильда была прекрасной матерью, заботливо опекавшей своих малышей. Она беспокоилась даже тогда, когда я или кто-то из взрослых брал их на руки. Когда кутята подрастали, то устраивали дома такую карусель, что не выдерживал не только дед, но и привыкшая к шуму бабушка. Я же был ими страшно доволен и носился вместе с ними по всей квартире.
Наша любимица была, ко всему прочему, ещё и очень умной собакой. Она понимала многое из того, что я ей говорил. Без труда отличала грушу от яблока – когда я просил её принести то или другое, отличала мячик от палки – когда мы шли играть с этими предметами. Говорю: «Идём играть, Джильда!» – и она сразу бросается во двор, и приносит мне мячик. «Не хочу с мячиком, неси палку!» – она бежит искать подходящую палку. Бывает, принесёт очень маленькую. Приходится её расстроить: «Ну, Джильда, с такой нельзя играть, тащи большую!» – и она устремляется на поиски большой. Однажды, не найдя таковой, она принялась выламывать жердь из забора, отделяющего двор от огорода. Пришлось её останавливать. Тогда она побежала в сарай и принесла мне целую мотыгу на длиннющей ручке.
Команду «Куры на грядках!» она знала отлично и сразу бросалась очищать от них садово-огородную территорию. И даже когда мы просто говорили о курах, она сразу начинала прислушиваться, готовая в любой момент к действиям. О котах и говорить не приходится. Услышав слово «кот», тут же устремлялась на его поиски, проверяя все закоулки нашего довольно большого огородного пространства. При слове «гроза» сразу поджимала хвост и взволнованно начинала прислушиваться… Отлично знала, как зовут её хозяев. Когда я просил её что-нибудь передать взрослым, то точно приносила морковку или репку либо бабушке, либо маме. Не получалось только с дедом, который просто отвергал подобные подношения. А однажды ночью, когда мы со Стаськой Суховым заснули в шалаше, не потушив свечку, она разбудила дома маму и привела её в сад наводить в шалаше порядок.
Ещё одной способностью нашей умницы была её музыкальность. Она любила слушать музыку и даже «пела», точнее завывала порой вместе с нами. И, что самое удивительное, выла совершенно точно в нужной тональности. Правда, характера моей фортепианной музыки она всё-таки не различала. И даже тогда, когда я играл во всю свою юную мощь «Грозу» Бургмюллера. Однако стоило мне как-то сказать, что это гроза, она сразу начала волноваться и в последующем уже не желала слушать эту вещь, отворачиваясь от пианино и уходя из комнаты. Лирические же мелодии слушала всегда с большим вниманием и интересом. Смотрела то на меня, то на инструмент, чуть-чуть вертела головой и ушами, как бы прислушиваясь. Порой даже раскрывала пасть, пытаясь «солировать». Бравурная же музыка её совершенно не трогала.
...Джильда прожила у нас около десяти лет, умерла в 1958 году. Я не видел этой семейной трагедии, находясь в это время в академии. Однако ни длительная разлука с ней, ни дальнее расстояние не уменьшили горечи этой тяжёлой для меня утраты. Джильда была моим товарищем и другом, с которым я был постоянно вместе в течение шести лет жизни в Шуе, до 1954 года. И к ней я привязался как к родному и дорогому моему сердцу существу. Утешало меня только то, что жизнь её была у нас светла и радостна и не была омрачена какими-либо серьёзными неприятностями. Такой жизни могли бы позавидовать многие собаки. Она была окружена любовью и заботой всех членов нашей семьи, видела в жизни много хороших людей, приходивших к нам. А обязанности её дома не были связаны с серьёзными трудностями.
Я часто вспоминал Джильду в последние годы. Вспоминал нашу глубокую дружбу, любовь и привязанность друг к другу. Вспоминал наши игры и походы, длинные зимние вечера.
Несколько раз я встречался с нею во сне – то у нас во дворе, то на крыше малого сарайчика, куда она любила запрыгивать, взлетая туда с разбега, то дома, когда она лежала на своей подстилке у печки, греясь в зимнюю стужу. И я был вновь рядом с нею – то маленьким мальчишкой, то, вроде, уже и взрослым человеком. Но чувства, которые я испытывал при этом, всегда были светлы и радостны – как в том далёком детстве, кода мы были с ней вместе.