Мне был постольку интересен лес,
поскольку свет, нечеток в нем и робок,
из каждой щели и лазейки лез
и с темнотой соседствовал бок о бок.
Так в этой обстановке, где у крон
служить задачей было крышей храма
соснового безумства, меж колонн
и хвоей, пробивался день упрямо.
Свет числился в помощниках – и я
рукой к тебе тянулся то и дело:
важнее всех законов бытия
мне было твое худенькое тело.
Я уходил, прощаясь, каждый раз,
казалось, в никуда и возвращался
к деревьям этим, радующим глаз,
но двигаться, как мы, лишенным шанса;
к прижавшимся к стволам камням – окрест.
В оптимистично выкрашенной сини
полутеней – мне был любой твой жест
напоминанием о нерождённом сыне.
К стене обрыва, гладкой, как скула.
Все это составлялось в оконечность
поляны – там, где ты меня ждала –
ждала, как женщины умеют, – вечность.