Почта

Все действующие лица, места, события и обстоятельства рассказа выдуманы автором и никогда не случались на самом деле.
Российская Федерация и Президент Путин – реальны.

Вот и сходил, вашу мать, за хлебушком! - грустно думала
голова Берлиоза, глядя вслед уходящему трамваю…

Уважаемый  Президент Российской Федерации, Владимир Владимирович Путин! Я обращаюсь к Вам с просьбой о политическом и правовом убежище, а так же с просьбой о получении гражданства Российской Федерации.
У себя на родине я не могу считаться политическим заключённым, но обстоятельства моего дела таковы, что мой статус сегодня фактически соответствует статусу Жертвы Политической Репрессии.
Моя специальность – детский писатель, и я много лет проработал в Журнале Патриотического Воспитания для самых маленьких «Смешные картинки для детей», создавая подписи к иллюстрациям и небольшие детские рассказы, многие из которых всемирно известны и не раз издавались в России.
Благодаря моему вкладу в патриотическое воспитание в нашей стране патриотические чувства и любовь к Родине начинали проявляться уже в самом раннем возрасте. Это было отмечено не только Комитетом по делам Патриотического Воспитания, но и самим Президентом Вяккенбрюмером.
Я никогда не совершал правонарушений, никогда не состоял ни в каких антиправительственных и оппозиционных партиях, никогда не был замечен в связях с неблагонадёжными элементами и никогда не получал никаких переводов из-за границы. Я очень благонадёжный элемент!
Я всегда был терпелив и сдержан, всегда благожелательно относился к окружающим, всегда старался помочь ближним. По вероисповеданию я отношусь к ортодоксально-православной церкви и всегда посещаю богослужения – даже, и особенно, сейчас, находясь в местах лишения свободы.
То, что я попал за решётку – это недоразумение. Но, проведя здесь несколько лет в надежде, что это недоразумение рассеется и я снова обрету свободу и свой прежний статус добропорядочного гражданина, я понял, что в нашей стране это невозможно. В ней, в течении моей жизни, произошли изменения, которые сделали жизнь рядового гражданина непредсказуемой и опасной.
Я отправляю Вам, Владимир Владимирович, это письмо не с помощью наших почтовых служб, а тайно, с доверенным человеком, который должен передать его Послу Российской Федерации с просьбой передать его Вам. Я очень надеюсь, что Вы его получите, прочитаете и отнесётесь к моей просьбе со всем присущим Вам вниманием и чуткостью.
Кроме Вас, я не вижу в этом мире больше никакой надежды.

Теперь я изложу свою историю, которая показалась бы мне необычной, злобной  и вздорной выдумкой, призванной опорочить мою Родину ещё несколько лет назад, когда я работал на своей должности детского писателя и не подозревал, что жизнь простого человека в Гореландии на самом деле подвержена множеству превратностей, не только не зависящих от него, а противоречащих здравому смыслу и провозглашаемым у нас принципам человеколюбия,  демократии и полной защищённости населения от преступности и произвола.
Теперь я полностью уверен в том, что всё произошедшее со мной – это неизбежный результат правления того преступного режима, который пришёл к власти двадцать лет назад и довёл нашу, когда-то процветающую Родину до такого, воистину скотского и примитивно-дикого состояния, при котором все государственные службы, призванные по своей букве духа заботиться о человеке, превратились  в свою противоположность.
В момент, перевернувший мои представления о моей стране и её правительстве, нашей власти и системе власти в целом, я жил в нашей столице – Амбар-Даунсе. О том, где и кем я работал, я уже говорил. В тот день я отправился в наше почтовое отделение, расположенное возле моего дома, чтобы купить открытку и конверт, подписать её и отправить своей невесте, которая живёт в небольшом городке, неподалёку от Амбар-Даунса.
Настроение у меня было хорошее, и ничто не предвещало тех невероятных событий, которые полностью перевернули мою жизнь и моё отношение и к любимой мною тогда родине – Гореландии, и её правительству, отчаянно противостоящему всему остальному враждебному миру, в том числе – и к России, которая лишь прикидывалась нашим партнёром, а на самом деле плела злобные козни против нашего бессменного Президента Вяккенбрюмера и всего народа моей многострадальной Родины.
То есть, это тогда я так думал, а сейчас полностью изменил своё мнение. Я смог посмотреть другими глазами на всё, что происходило до той поры вокруг меня, а главное, я понял, что никакие санкции и ограничения для Гореландии не объясняют тех изменений, что произошли в её жизни и характере и простых граждан, и власти, а так же представителей силовых, судебных – да и всех других государственных структур за последние четверть  века.
Привычно возмущаясь внутри себя замусоренными газонами и переполненными урнами на остановке монорельса, вокруг которых вечно лежали груды пустых бутылок и мешков с бытовыми отходами, держась подальше от стен дома, с которых то и дело отваливались куски штукатурки, поёживаясь на пронизывающем до костей декабрьском сыром и морозном ветре, я добрался до входа в почтовое отделение. Почему у нас на улицах так грязно, я тогда понимал исключительно так: многие граждане, поддавшись влиянию западной и российской культуры и пропаганды вседозволенности, забыли о простых библейских и православных традициях чистоты и скромности в жизни. Они слишком много покупают, и многое из купленного выбрасывают, отчего и получается столько мусора. А наши государственные службы, вынужденные из-за неизбежного в связи с санкциями, сокращения бюджета, сокращать и количество дворников, и техники, не справляются с этим непатриотичным поведением горожан. Штукатурка со стен, как я был уверен, сыплется по той же причине.
Враги не дают нам жизни и разлагают страну изнутри. Но я всё ещё верил в настойчивость и упорство нашего Президента Вяккенбрюмера, который, хотя и соглашался для вида с тем, что все другие страны мира, точащие зуб на нашу независимость – партнёры и друзья, на самом деле вёл хитрую, тонкую политику, чтобы перессорить их все между собой и доказать силу и величие Гореландии, которых она достойна с древних времён. Я знал, что эта тихая и мирная борьба в конце концов, скорее всего – очень скоро – завершится нашей победой, если мы будем доверять Вяккенбрюмеру.
Правда, зачем нужно было устраивать перед Новым Годом ремонт на почте, я не мог себе объяснить. Фасад, уже основательно заросший плесенью и мхом, на котором почти не осталось штукатурки, никто ремонтировать не собирался. Зачем-то решили провести косметический ремонт внутренних помещений, которые, на мой взгляд, не особенно в этом нуждались. Для этого, как мне было известно, мэрия выделила невероятную сумму – пятнадцать миллионов горемарок, на которую можно было бы построить два таких же новых почтовых отделения и в придачу разбить вокруг них по парку с аттракционами.
Но, несмотря на то, что я не мог себе объяснить тогда этих логических несоответствий, я от всей души считал, что так нужно, а возмущаться или задумываться над решениями власти – это то же самое, что и грех, причём смертный. Нам не дано понять замыслов Бога, мы люди маленькие, а власть – она всегда действует по божиему благословлению.
Вход на почту опять перенесли за последние два дня, и, чтобы попасть в нужное мне помещение, мне пришлось обойти её с торца, подняться по внешней лестнице на второй этаж, а там, следуя нарисованным на листах бумаги стрелкам, подняться на четвёртый этаж. Где я уткнулся в спину престарелой бабушки, изучающей приколотую к двери бумажку.
У неё было не очень хорошее зрение, а на бумажке было написано весьма неразборчиво и мелко. По её просьбе я прочитал ей текст, из которого следовало, что нужный нам зал почтовой связи перенесён в подвал, где сегодня и в новогодние праздники будет производиться обслуживание населения. Заодно рассказывалось, как попасть в необходимое для спуска в подвал крыло здания, для чего нужно было пройти по коридору до конца, спуститься на третий этаж, и там, найдя помещение №35, возле него обнаружить лестничный марш, ведущий уже непосредственно в подземелье. А в самом низу нужно было найти ещё один такой же транспарант, который пояснил бы нам, как сориентироваться в подвале. В самом конце работники почтовой связи приносили извинения за доставленные неудобства и сообщали, что специально для слабовидящих здесь имеются специальные таблички с шрифтом Брайля, которые висят выше.
Я поднял глаза и разглядел эту табличку, которая была прикреплена над дверью. На высоте примерно двух с половиной метров. Табличка была хороша: из золотистого пластика с металлической окантовкой. Судя по длине текста, рельефно выступающего на ней, но совершенно мне непонятного, она должна была содержать примерно ту же информацию, которая была и на прочитанном мною только что затёртом тетрадном листке.
Мои планы быстренько заскочить на почту, отправить поздравление и побежать дальше на работу, кажется, накрылись медным тазом. Проскакать быстренько нужный маршрут горным козликом, бросив на произвол судьбы и бесконечные скитания по зданию бабулю, я не мог. И потому отправился в подвал, заботливо поддерживая её под локоток, и слушая её восторги относительно Вяккенбрюмера, благодаря которому она может сегодня придти сюда и получить пенсию. Не очень большую, конечно, хотя она всю жизнь работала, не покладая рук главным технологом на оборонном предприятии, но всё-таки, после оплаты коммунальных услуг и закупки пшена на целый месяц у неё что-то оставалось на необходимые ей таблетки от некоторых болезней, которые её преследовали.
То, что пенсия такая, в общем-то, маленькая, виноваты были, по её мнению, да и по моему тоже, разные враги, не дающие Вяккенбрюмеру навести в стране порядок. Особенно – министры в правительстве и самые крупные олигархи, которые обманывали нашего Президента.
Потихоньку, полегоньку, мы добрались до подвала, нашли нужный транспарант, который оказался куском обёрточной бумаги со стрелкой и словом: «Почта». Пройдя около ста метров по низкому и мрачному коридору, по которому тянулись под потолком обёрнутые в стеклоткань ржавые трубы, под ногами хлюпали лужицы и пахло крысами, мы достигли цели: новенькой металлической двери, недавно вставленной в древнюю стену, на которой были чем-то белым грубо написаны часы работы.
По моим представлениям, мы сейчас находились уже в совершенно другом здании, и даже на другой улице.
В отделении было полно народа – в основном, престарелых граждан, пришедших за пенсией. Получая свои пенсионные переводы, они сразу же расплачивались за коммуналку, что увеличивало время их обслуживания в единственном работающем окошечке вдвое. За стеклом стойки я, ничуть не удивляясь, наблюдал не одну, а трёх почтовых сотрудниц, одетых в новенькую форму Почты Гореландии. Судя по шевронам, одна из них была ещё стажёркой, одна – оберпочтмайстером, а работающая девушка – сержантом. Форма на них смотрелась несколько несоответственно их окружению. Прежде всего, при входе бросался в глаза яркий рекламный плакат с велосипедом, висящий под самым потолком и закрывающий единственное подвальное окно, которое, видимо, не было застеклено и из него отчаянно дуло.
Яркий, жизнерадостный и вполне достоверный велосипед на плакате гордо извещал присутствующих, что самый лучший день в жизни – сегодня. Видимо, это относилось к жизни велосипеда марки «Стеллс». Надпись была почему-то на английском.
Заняв очередь при помощи доставленной мною бабушки за какой-то девушкой в очках, боязливо жавшейся в угол, я пробился к стойке и кивнул неработающей младшей сотруднице с одним шевроном. Несмотря на своё младшее звание юберпочтенюнга, она была уже лет тридцати на вид. Прихлёбывая чай из кружки с гореландским гербом и квадроколором, она кивнула мне в ответ.
- Вы что-то хотели?
- Да, скажите пожалуйста, у вас нельзя купить открытку и конверт?
- В очередь, пожалуйста.
- Да я, пока буду там стоять, надпишу, а потом отправлю. А то ведь придётся два раза стоять – вон сколько народу. Вы продайте их мне сейчас, а? А то ведь я и так на работу опаздываю…
- Не имею права.
- Девушка, почему у вас работает одно окошко? – за моей спиной нарисовалась дородная тётка, натуральная домоуправительница. – Что за безобразие? Вы тут чай пьёте, а люди в сыром подвале часами стоят? Куда только ваше начальство смотрит?
- Их начальство смотрит на вас! – к стойке подошла оберпочтмайстер собственной персоной, оторвавшись от перелистывания эротического календаря на следующий год. Возраст и весовая категория у неё очень даже совпадали с возмущённой Фрекен Бок за моей спиной. Я тихонько сдал в сторону, чтобы не оказаться на линии огня.
- Девушка стажёр, она не имеет права обслуживать почтовые отправления и платежи! Вам это понятно, гражданка? Она обучается! Перенимает опыт! Если вам необходим стиральный порошок или полотенца, то она вправе вам его отпустить, у неё есть разрешение на такие операции. Если вам нужно что-то другое – обращайтесь к кассиру! В общую очередь!
Только тут я заметил, что большая часть полок и пространства за стеклом стойки заставлена не открытками, конвертами, бланками и другими почтовыми аксессуарами, а самой разной всяковсячиной.
- Вы что же раньше не сказали! – горестно запричитала тощая тётка, как раз расплачивающаяся с работающей сержант-оператором и одновременно запихивающая в кошёлку три пачки «Гореландского айсберга». – Я целый час за ним стояла!
- А что вам бы не взять его в магазине? – спросил её кто-то из толпы. – Вы же десять минут его тут выбирали!
- А то, что в магазине он на три марки дороже! А у меня не такая зарплата, чтобы деньгами разбрасываться, буржуй! – гордо отрезала огорчённая покупательница порошка и начала проталкиваться к выходу, злая на весь белый свет.
Народ неохотно расступался, и, в конце концов, она исчезла за хлопнувшей дверью.
Вслед за ней, огорчённо махнув рукой – мол, чего тут стоять! – покинули помещение и семейная, как мне показалось, пара – муж, похожий на цыгана, и жена,  вполне европейского вида, оба лет двадцати пяти. Они явно были подшафе, и очередь облегчённо вздохнула.
Выяснив, что по шустрому мне никак не удастся отправить поздравление, я пробрался через толпу к своему месту в очереди. Под ногами путались какие-то дети, было одновременно душно, сыро, и зябко. Всё-таки буду стоять, работа сегодня подождёт – решил я. И так уже час потерян, всё едино опоздал катастрофически. Снявши голову, по волосам не плачут, когда молоко сбежит. Фрекен Бок продолжала свой бой с главой почты.
- А вы сами почему не обслуживаете? – наседала она. – Вы, что, допуска к маркам и открыткам не имеете? Стоит тут, календари листает!
- Мне не положено! Я заведую и контролирую! У меня другая должность! И попробуйте сами тут поруководить, когда такие зарплаты! Людей найти невозможно, тут не работают, как вы, в магазинах на обсчёте, тут сотрудники подвиги трудовые совершают за мелочь! Мы уже чёрт-те чем торгуем, чтобы зарплату сделать! А вы всю страну разворовали, торгаши!
Если честно, вид у оберпочтмайстера был далеко не бедный. Хуже и беднее всех сейчас выглядела оператор-сержант, отправившаяся к полкам, чтобы подать солидному человеку в роговых очках последний, без упаковки, витринный комплект из чёрной кожаной плётки и ошейника с поводком.
- И ещё мне пару свечей.. И вон те консервы! – Крикнул ей этот человек.
Гореландская почта выживала, как могла. У меня в голове появилась крамольная мысль о том, что неплохо было бы хотя бы часть денег с идущего ремонта направить на зарплаты сотрудникам и обеспечить нормальную работу наших почт – ведь точно такое же творится по всей стране. Только в большинстве случаев даже без ремонта. Но эту мысль я подавил и отбросил, как несознательную. Видимо, так надо! Вяккенбрюмер – гений тонких политических манёвров, это знает даже вон та пятилетняя девочка-ангелочек, смирно сидящая на облезлом пуфике и разглядывающая очередь. И нам не дано понять замыслов Вяккенбрюмера, нашего Президента. Он не ищет лёгких путей ни для страны, ни для народа. Но он всегда находит пути правильные. Это знают все. И он ещё никогда не обещал чего-то плохого и невыполнимого.
Тут же в голове возник вопрос – а он когда-нибудь выполнял обещанное?.. Да вроде выполнял и выполняет, только вот не вспомнить никак, что и когда обещал и выполнил. И вообще – это слишком сложно, думать на такие темы в такой обстановке. И не нужно! Нужно верить в народ и Президента Гореландии!
Тем временем, рассмотрев плётку и ошейник как следует, мужчина расплатился и спросил напоследок оператора:
- Девушка, а сколько мне будет стоить отправить бандероль в Ригу?
- Это где?
- Это в Латвии, недалеко.
- Арабские Эмираты, да?
- Нет, Латвия! Это триста километров от нас!
- Подождите, мне надо проконсультироваться….
Девушка исчезла за шкафами минут на семь, и очередь, уже застоявшаяся в зале, начала роптать. Наконец, сержант появилась снова и обрадовала мужчину известием, что такое удовольствие будет стоить пятьдесят три тысячи горемарок. Носитель солидных очков аж подпрыгнул:
- Вы что, умом тронулись? Это же автомобиль можно купить и туда по почте отправить!
- Извините… - смутилась почтсержант и опять исчезла в подсобных помещениях, почему-то совершенно игнорируя возможность проконсультироваться с оберопочмайстером, с интересом наблюдавшей процесс поиска потерявшейся Латвии. Появившись ещё через пять минут, кассир-оператор радостно объявила, что это ошибочка, пятьсот горемарок это будет стоить примерно, приносите бандероль!
Мужчина кивнул и важной поступью направился к выходу. Хвосты плётки свисали у него из кармана пальто, как щупальца неведомой чёрной океанской твари.
Посмотрев на часы, я обнаружил, что стою в очереди уже более получаса, а передо мной за это время обслужили лишь троих.
- Мужчина! Подойдите сюда! – провозгласила оберпочтмайстер, ни к кому конкретно не обращаясь. Спустя полминуты она сфокусировала зрение на мне и добавила:
- Я вам говорю!
Я, озадачившись, подошёл.
- Вы открытку и конверт хотели, чтобы два раза не стоять? Вот, девушка вам сейчас их отпустит. А я проверю!
Видимо, такой ход в обучении стажёров почты был заложен в программу обучения – и я получил вожделенные разноцветные куски бумаги и картона. Подойдя к столику для заполнения всяких бланков, я обнаружил, что единственный пуфик, на котором можно было сидеть, занят той самой девочкой-ангелочком. Не сгонять же её… И я надписал открытку и подписал адреса на конверте, согнувшись в три погибели. Если бы я знал, чего мне это будет стоить в будущем…
- Дядя, а где моя мама? – спросила меня девочка, потянув за полу куртки. Я пожал плечами. Здесь, наверное, в очереди…
- Чей ребёнок? – спросил я, обращаясь сразу ко всем. Ответа не воспоследовало. Я ещё раз повторил вопрос, уже погромче. Неприметная старушка ответила:
- Эти, молодые, чернявый такой с ней, с девочкой этой пришли, я помню. Ушли они!
- Как так – ушли? – вырвалось у меня.
- Да так, забыли видать, девчонку! На радостях оне! – прокомментировал какой-то дед. – Новый Год же на носу, вот и отмечают…
- Это не дело – детей забывать! – провозгласила недовольная Фрекен Бок. – За такое дело надо в ювенальную бюстицию их!
Она так и произнесла: «бюстицию». Кто-то хихикнул,  но веселья не было. В Гореландии вообще редко смеются. Народ у нас серьёзный, смех не любит.
- А девчонку куда? – крикнул кто-то. Оберпочтмайстер сразу же исчезла за шкафами, и все поняли, что она пошла запрашивать соответствующие ведомства. Девочка снова подёргала меня за куртку и опять спросила:
- А где моя мама?
- Придёт, не беспокойся! – ответил я ей. Я совершенно не умею разговаривать с детьми, хотя я – детский писатель. И мне точно известно, что детям мои небольшие стишки и короткие сказочки очень нравятся. Но с детьми говорить я не умею.
Оберпочтмайстер не появлялась минут десять, и все опять начали беспокоиться. Стажёр- юберпочтенюнген, уже освоившаяся на кассе и отпустившая за это время четыре конверта и три календаря, сообщила нам, что начальница отбыла домой, наверное. И вряд ли она будет куда-нибудь звонить, потому, что девочка, а точнее, её родители, потерялись не на территории почтамта. А стало быть, это не в её компетенции. Возникшее естественное недоумение по поводу территориального вопроса она рассеяла заявлением, что здесь, в подвале, к почтамту относится лишь половина комнаты за стойкой, а та часть, где стоит народ, относится совсем к другой организации, скорее всего, к коммунальщикам.
Поэтому с девочкой-потеряшкой, у которой уже вовсю тихо лились слёзы из глаз, должны разбираться граждане. А работницы почты – при исполнении, им не положено!
Раз девочка обратилась ко мне, то мне и заявлять в  полицию. Я достал телефон, но связи не было: мы находились в подвале. Почтарки давать городской телефон наотрез отказались: не положено. Телефон для почты, а не для заявлений в полицию по гражданским делам. Во если бы пожар, или ограбление почты – тогда да. А так – нет!
 Значит, мне придётся выйти наружу – и лучше вместе с девочкой, чтобы по телефону, если что, полиция могла её спросить напрямую. Я прикинул, что, прежде чем дойдёт моя очередь на взвешивание открытки и за марками, я  успею подняться наверх, позвонить и снова спуститься, чтобы здесь уже дождаться специалистов по потерянным детям.
Почему бы не сделать доброе дело? – была такая мысль.
Почему бы мне не перестать их делать вовсе? – теперь я думаю так.
Вместе со мной и девочкой отправилась женщина из очереди, как раз получившая перевод, посылку, купившая две банки сайры и потому очень довольная. Всю дорогу по страшному подземелью она уговаривала Натали – так звали девочку – не бояться, и убеждала её, что папа и мама обязательно найдутся! Я был уверен в том же.
По дороге нас чуть не убил электрик, когда мы пролезали под раскоряченной через коридор третьего этажа лестницей-стремянкой. Он, приказав нам проходить аккуратно, в этот момент держался за ручку заклинившего в потолке отбойника. Отбойнику внезапно выпал, и с грохотом и щебнем, с пылью и рабочим, с матами и лестницей всё это грохнулось на пол буквально за нашими спинами. Электрик чудом остался цел, а мы живы. Нормальный гореландский ремонт.
Телефон не схватывал сеть до тех пор, пока мы не выбрались из здания наружу. Довольная жизнью тетенька-оптимистка с площадки лестницы углядела вдали свой вагон-монорельс и, попрощавшись, бодро ссыпала дробью каблуков вниз, балансируя своей посылкой. На бегу она оглянулась, крикнула нам «С новым Годом!» и припустила к остановке.
Я, наконец, набрал номер полиции. Меня выслушали и соединили с ближайшим участком.
Дежурный участковый ответил мне, что выехать он не может, он один тут, дежурит и охраняет временно задержанных и принимает заявления. Выслать кого-то к почте он тоже не может, в полиции сегодня аврал, все на эвакуациях по звонкам телефонных террористов. Лучше всего мне с девочкой подойти в участок и оформить её сдачу туда по всем правилам.
Тем более, что идти от почты всего ничего – сто метров.
И мы с Натали отправились. По дороге, чтобы она не так ревела – впрочем, она почти не плакала, держа меня за руку, - я ей купил шоколадку и ёлочную игрушку с лотка, если честно, она у меня её выпросила. Я, отчётливо понимая, что сегодня мне придётся выбирать между отправкой поздравления невесте и проведении небольшого остатка рабочего дня на рабочем месте, уже плюнул на работу окончательно. Набрал редакцию и сказал главвреду, что занят сопровождением девочки-потеряшки, потом из этого приключения сделаю рождественскую добрую историю, пойдёт на ура. Главвред и обрадовался перспективе будущего правдивого полурепортажа, и наехал на меня: всё-таки пару небольших, уникальных рассказиков нужно сделать сегодня. Очень не хотелось бы замещать текстовые блоки в текущем номере на картинки или – он это подчеркнул многозначительно – тексты других авторов.
Типа – незаменимых людей нет. Но, вроде бы, проскочило.
Так мы дошли до отделения полиции. В кабинете-приёмнике оказался не только дежурный лейтенант, но ещё и майор-полковник, который, судя по всему, заседал тут с самого утра, просматривая какие-то дела.
Не знаю, как пошли бы мои дела, если бы я так не нервничал из-за очереди на почте. Но мне сразу же подумалось – а почему господину майору-полковнику было так трудно прокатиться или пройтись до почты, чтобы разобраться с пропавшим ребёнком? И почему лейтенант мне просто наврал, что кроме него тут нет никого? В общем, я немножечко сорвался и высказал им, хотя и максимально корректно, всё, что о них думаю. И заодно – что думаю о нашей почте, на которой творится такое же не поймёшь что. Это я сделал зря, конечно, но сегодня я уверен, что моё молчание ничего бы уже не изменило.
Вместо грубого окрика «Ты на кого тут пасть раззявил, тварь?», приставления меня лицом к стене и надевания браслетов с битьём дубинкой по почкам – и это при ребёнке!, а потом швырянием меня в камеру-обезьянник, всё было бы сделано по-другому, но результат был бы тот же.
Меня продержали сутки, не снимая наручников. Папа и мама девочки нашлись уже через пять минут, причём Натали никто не спрашивал ни номер телефона родителей, ни как их зовут. Это я слышал: майор-полковник просто взял и позвонил, сказав коротко: приезжайте, привели.
Может быть, они звонили туда и раньше – кто знает? Но тогда почему мне об этом никто не сказал, что родители нашлись?
С моего телефона сняли последние номера и по ним сотрудники совершили звонки. Для уточнения моей личности, потому, что документов при мне не было. И заодно позвонили невесте, чтобы сверить адрес. На её взволнованный вопрос, что со мной, её успокоили, что я жив-здоров, но подозреваюсь в киднеппинге и педофилии. И поинтересовались, не замечала ли она за мной таких наклонностей.
Те же вопросы задали и главному редактору. А когда узнали, что я не просто писатель, а писатель детский, моя судьба была решена мгновенно.
На утро, когда меня выпустили из камеры и сняли наручники, мне предложили сразу же подписать признательное показание и дать ответ на вопрос. Зачем я похитил девочку?
Её родители приехали в отделение с уже готовым заявлением. Работники почты отказались давать свидетельские показания. Само собой, никаких свидетелей из очереди не нашлось.
На месяц меня выпустили. Пока шло предварительное следствие и выносилось судебное решение о моей опасности для общества. Невеста перестала отвечать на звонки – я её понимаю. А главвред заявил психиатрам и следователям, что давненько подозревал меня в чём-то этаком. Что никакой нормальный человек не будет заниматься творчеством для детей, все детские писатели – педофилы и маньяки, и лишь притворяются нормальными. Но до поры!
Оказалось, что меня ловили в тот самый день до полуночи. И я был задержан в результате спецоперации, а никак не явился сам с этой девочкой.
В общем, после месяца ожидания и потери всего, мне было предоставлено право выбора: или переписать квартиру на родителей этого ангелочка, или идти по этапу со всеми вытекающими. Я переписал. Но не на них, а на человека, которого они привели – их доверенное лицо. Произошла фиктивная продажа.
Как раз после этого меня и повязали по полной. А продажа мной квартиры расценивалась как подготовка к бегству, что заведомо доказывало виновность – мою.
Потом уже, в изоляторе для особо опасных, я узнал от сокамерников, что эта парочка со своим дитятей уже примерно двадцать гореландцев таким образом прокатили. И с полицией у них взаимодействие отработано. И девочка эта – прекрасная актриса с малых лет…
Я не могу понять, почему так изменилось сознание граждан Гореландии, откуда в них появилось столько чёрствости, жестокости, боязни сделать хоть что-нибудь доброе. Как у нас появились и начали заправлять сверху донизу люди, для которых исчезают все нормальные, человеческие чувства и понятия, если они видят свою выгоду в их нарушении. Ещё не так давно, четверть века назад, помочь человеку у нас считалось само собой разумеющимся поступком. Сегодня, как я убедился на своём опыте, помощь ближнему приравнивается к ужасному преступлению. И я гораздо лучше понимаю теперь истинные мотивы поведения работников почты, не давших возможности позвонить, и окружавших меня граждан, отказавшихся от любых свидетельских показаний. Все они, несмотря на разницу в возрасте – новое поколение Гореландии
Я считаю, что в появлении такого поколения целиком и полностью виновны Президент Вяккенбрюмер и его преступный режим.
В наших СМИ по поводу моего дела была развёрнута беспрецендентная компания по очернению моего имени, можно сказать – это была травля. Все словно бы забыли о том вкладе, который я вносил в развитие гореландского патриотизма, в рост нового, демократического сознания. Ещё раз напомню – даже Президент Вяккенбрюмер за год до этих событий в личном благодарственном письме ко мне отмечал, что без неустанного моего труда  в течении последних двадцати лет страна не была бы той страной, которой стала. По его словам, я и мне подобные вырастили новое поколение гореландцев!
Владимир Владимирович, вы – Президент самой справедливой страны в мире, в которой невозможно даже представить себе такие факты, которые я ощутил на своей шкуре. Я сейчас расплачиваюсь за то доверие и то безмыслие, то нежелание видеть, как моя страна проваливается в нечеловеческую пропасть преступности и коррупции, которое позволял себе долгие годы.
Помогите мне выбраться отсюда!
С уважением и надеждой, с любовью к России и к вам – бывший законопослушный гражданин Гореландии и её бывший патриот, а ныне – прозревшая жертва нечеловеческого режима, детский писатель Муввислав Тоиртап. 
Я очень надеюсь на помощь России в Вашем лице. Если мне суждено будет благодаря Вам вырваться из этого заключения и снова продолжить свою писательскую деятельность, то я уверен, что смогу сделать достойный вклад в патриотическое воспитание самых маленьких жителей России.
Первоисточник с иллюстрациями: Табула Раса24.ру   При копировании или перепосте любой части произведения на любых ресурсах ссылка на первоисточник обязательна.