Пролог романа "Пленники страстей или Тургеневская женщина"
ПРОЛОГ
Нежна, стремительна, прекрасна..
О, Дева-птица, ты богиня.
И с первых нот поэту ясно,
Что он от страсти здесь погибнет,
И будет где-то в Буживали,
Мечтать о трепетных восходах,
О, как же вы очаровали,
Какому дьяволу в угоду.
И только тихо улыбнется,
Не ведая, а что творила,
И к мужу хмурому вернется,
Как будто бы про все забыла.
И там, у ног ее, в Париже,
Уже не ведая о чуде,
Я снова сон тот странный вижу,
И обступили виллу люди.
О русском гении твердили,
Она жестока и невинна,
Лишь тени трепетно кружили,
Над виллой там грустит Полина.
И ничего ей не простится,
Ни страсти трепетные звуки,
И ни дрожащие ресницы,
Ни эти песни, эти руки.
А Бужеваль смотрел смиренно,
За миг до гнева и печали,
Как эта дивная сирена
Его навеки укачала.
И что там все иные звоны,
И песни, слышанные где-то,
Когда уходит он, влюбленный,
Осилив мрак, к сиянью света.
Когда душа в тот рай стремится,
Забыв про ад измен и плена,
Взлететь, чтоб там, в тиши, разбиться,
У ног Тургенева нетленна,
И так юна, как в миг разлуки,
И так прекрасна в миг печали.
Их песни трепетные звуки,
На страсть и вечность обвенчали.
ЧАСТЬ 1 НА КРАЮ
Пролог
Старик шел по пустынной дороге, высокий, седой, немного сутулый старик с богатырской осанкой. Он все еще был силен и крепок, хотя сдал уже значительно. Он только что навсегда расстался и попрощался с любимой женщиной, с любовью всей его жизни, понимал, что Полины больше нет, и никогда не будет. А что же оставалось в его жизни, в его реальности? Только незримые тени, странные и далекие. Женские силуэты, которых он не мог разглядеть, как ни старался. И все-таки упрямо всматривался в туманную даль, казалось – вот-вот еще немного, и она откроется, она появится перед ним – молодая женщина в белом. Но тени и блики метались и исчезали бесследно.
- Не может быть, - словно заклинание повторял старик и не мог поверить, что все для него закончилось, так и не начавшись.
- Всю жизнь около чужого гнезда.
Ему показалось, что Лаврецкий вместе Рудиным шагнули к нему навстречу, а за их спиной стоял и усмехался Базаров, и смертельно бледный Инсаров едва держался на ногах. Они умирали, снова умирали молодыми, без семьи, без своего гнезда, ненужные, лишние люди, как назовут их критики и критиканы, которые не перестанут никогда издеваться над ним и над его героями.
Вот они все тут – его герои, такие притягательные и странные одновременно. Но где же женщины, не те девушки, легкие и прекрасные, которые не обрели и не могли обрести с ними вместе счастье, а именно женщины, спокойные и счастливые, подарившие наследников, и готовые идти до конца, жить долго и счастливо и умереть в один день.
Старик знал, что останутся его девушки, что те, живые, настоящие, реальные захотят подражать тем, которых он написал, о которых мечтал. Но ведь самого главного не случилось в его жизни, и теперь не случится, поздно.
Какой-то черт рогатый, отделившийся от толпы героев говорил:
-Ты не смог главного, защитить своих девушек, подарить им счастье, показать счастливую женщину, потому они все так несчастны и одиноки, неужели не нашлось для них лучшего места, чем монастырь или тихий омут?
Он и на самом деле не мог, потому что не видел и не знал их – счастливых женщин. Сначала это не казалось такой уж большой бедой. Ведь он верил, что будет новый день и новый роман, и Лиза Калитина станет той самый женщиной, матерью и женой.
Он уже забыл о том, что отправил ее в монастырь и вряд ли такая упрямая и гордая как она, захочет оттуда вернуться. Не захочет, да и не сможет, и у него не осталось сил и времени на то, чтобы написать новую Лизу, совсем другую, жену, мать и бабушку в окружении внуков.
Старик остановился, ему показалось, что все герои дышали ему в спину и требовали, чтобы он изменил их судьбы. Они хотели, чтобы их любовь была, если она была полной и красивой, а не таким уродцем, которым он их одарил в процессе работы.
Могут ли герои что-то требовать от своего создателя? Наверное, могут, и он отвечает за всех, кого создал. Не потому ли с такой опаской и настороженностью будут относиться к его миру, к его личной жизни, все, кто сталкивается с ним сегодня, и потом, когда его уже не будет, а творения его останутся жить своей жизнью.
Он все равно их любил, холил и лелеял, но могли ли они сказать спасибо ему за то, что он сотворил и натворил?
- Мне нечем помянуть мое детство, матери я боялся как огня, - заговорил неожиданно он – ни дня не обходилось без наказаний, и я даже не знал, за что меня наказывают.
И это была попытка оправдания.
Но они не слушали и не слышали его оправданий. И автор замолчал. Он хотел им многое сказать, то, что ему неоткуда было взять мысли и чувства и сделать их другими. Все так, только вряд ли им было до этого дело.
И тогда он поплелся по дороге дальше, больше не глядя на них и не слушая их ядовитых или тихих упреков. Осталось ли ему еще что-то в этой жизни? Может быть, только рассказать свою историю. Последняя попытка оправдаться, ведь он все-таки дал им жизнь, и это лучше, чем, если бы ее не было вовсе, так лучше или хуже? Он не знал этого. Он только шел вперед и слышал какой-то странный шорох за спиной.
Но пора бы уже начать ту самую историю о писателе и женщине, которой не было ни в жизни, ни в его романах.
И только тень, легкая неуловимая тень, которая была легка, пленительна, прекрасна, все еще парила над ним и неизменно ускользала, не в силах приблизиться к барину, которому ничего не оставалось в жизни, как только писать свои странные романы, где и остались ускользающие тени, так и не сумевшие воплотиться.