Продолжение. Начало см.
http://www.proza.ru/2017/11/29/421
Критика Марксом и Энгельсом современной им государственности имела позитивное значение. Она, как и критика иных демократических сил, была направлена на устранение негативных сторон буржуазной государственности и создание демократических институтов. Не случайно начало публицистической деятельности основоположников марксизма ознаменовалось революционным демократизмом, защитой демократических институтов, прав человека и т.п.
Но уже в «Манифесте Коммунистической партии» Маркс и Энгельс отождествляют «завоевание демократии с превращением пролетариата в господствующий класс». Точнее, они отождествили превращение пролетариата в господствующий класс с завоеванием демократии.
Завоевание «действительной», а не «мнимой» демократии казалось им средством обуздания насильственной деятельности современного государства, инструментом строительства нового, социалистического общественного строя.
Однако ни Маркс, ни Энгельс не раскрыли содержания будущей «пролетарской» демократии. За исключением характеристики Парижской коммуны, которая, по их мнению, являла собой образ «новой» демократии, демократии для «большинства», у основателей марксизма фактически ничего нет.
Общие положения о выборности, сменяемости и подотчетности должностных лиц, о ликвидации различных привилегий для чиновников государственного аппарата были высказаны впервые не Марксом и Энгельсом, а задолго до них буржуазными просветителями и революционными демократами, начиная с предшественников и лидеров первых буржуазных революций: Лильберна, Локка, Джефферсона, Руссо, Монтескье, Канта и др.
Следует признать, что оба основоположника идей диктатуры пролетариата не обрисовали сколько-нибудь систематически ни будущего социалистического общества, ни будущей структуры демократии.
Аналогично относился к будущему общественному и политическому строю Ленин. Не раз он писал, что дать характеристику социализму он не в состоянии, что он не знает, как будет выглядеть законченный (а тем более и незаконченный) социализм. И он не пытался даже набросать эскиз будущей государственной системы в труде, называющемся «Государство и революция».
Вот так: взялся строить социализм, не представляя себе, что это такое. Неудивительно, что этот так называмый «социализм» так бездарно рухнул. Интересно, доверил бы кто-нибудь строить дом человеку, который не имеет ни малейшего понятия, как это делается, и ни разу топора в руках не держал?
В одной из последних своих статей «О нашей революции (по поводу записок Н. Суханова)», продиктованной 16–17 января 1923 г., Ленин отмечал: «Помнится, Наполеон писал: «On s'engage et puis... on voit». В вольном русском переводе это звучит: «Сначала надо ввязаться в серьезный бой, а там уже видно будет». Вот мы и ввязались сначала в октябре 1917 г. в серьезный бой, а там уже увидели такие детали развития (с точки зрения мировой истории, несомненно, детали), как Брестский мир или нэп и т.п.» (45,381).
Ленин и считал, что главное – это разрушение всего прошлого, главное – ввязаться в битву. Но что может быть преступнее превращения огромного государства в арену для глобального социально-политического эксперимента, ставкой в котором жизни миллионов, десятков миллионов людей?
В пролетарском государстве, как оно мыслилось автору «Государства и революции», нет места для правового закона, его уважения и осуществления. Законы как нормативные акты (зачастую в форме декретов) есть, но цель их – прикрыть произвол и использовать всевозможные «законные средства» для подавления народа, насильственного управления им.
Если же закон не может выполнять в социалистической системе этих функций, если он препятствует власть имущим выполнять их задачи, его либо обходят, либо изменяют или отменяют.
Тщетно искать в ленинском сочинении о государстве признания человеческой жизни высшей ценностью. Не аморфной общественной личности, а каждой отдельной личности, каждого индивида. Этот вопрос не только не обсуждается, но даже и не ставится.
Впоследствии Ленин неоднократно будет говорить о должностных лицах, как о «казённом имуществе». Тем менее его интересовали жизнь и судьбы отдельных людей.
Диктатура пролетариата и пролетарская революция направлены против общепризнанных юридических и моральных норм. Для государства пролетарской диктатуры характерен правовой нигилизм. Но что это за государство, которое не связано правовыми законами? Это ленинское большевистское антигосударство.
В книге Ленина нет места морали. Все затмила догма насилия. Личность в этой книге отброшена. Ей там нет места, как и вообще ей нет места в идеях пролетарской государственности.
Но есть классы, классовый антагонизм, классовая ненависть, есть класс пролетариат, который согласно большевистскому мифу должен сыграть роль мессии, излечить человечество от тысячелетних недугов, осчастливить его.
Интересно, на каком основании сделал «вождь трудящихся масс» такой вывод? Почему упор сделан, скажем, не на учёных или инженеров?
Как известно, слово пролетариат происходит от лат. «proletarius» — неимущие. Представляется возможным, что Маркс, а за ним и Ленин сделали упор на пролетариат по той причине, что малограмотными людьми, не имеющими никакого имущества, проще манипулировать, то есть водить их за нос, выдавать чёрное за белое и т.п.
Ленин отмечал, что экспроприация средств производства открывает возможность гигантского развития производительных сил и тем самым ускоряет процесс отмирания государства. Но, как показали практика, сама жизнь, террор, экспроприация и «ничейная собственность» в результате экспроприации не создают стимула для гигантского развития производительных сил.
Ленин не считал отмирание государства в условиях социализма процессом очень быстрым.
«...Мы, – писал он, – вправе говорить лишь о неизбежном отмирании государства, подчеркивая длительность этого процесса, его зависимость от быстроты развития высшей фазы коммунизма и оставляя совершенно открытым вопрос о сроках или о конкретных формах отмирания...» (33, 96).
В другом месте «Государства и революции» Ленин писал: «Ясно, что не может быть и речи об определении момента будущего «отмирания», тем более, что оно представляет из себя заведомо процесс длительный» (33, 84).
В то же время этот «длительный» процесс не представлялся Ленину чрезмерным.
«Тому поколению, – говорил Ленин в речи на III Всероссийском съезде Российского коммунистического союза молодежи 2 октября 1920 г., – представителям которого теперь около 50 лет, нельзя рассчитывать, что оно увидит коммунистическое общество. ... А то поколение, которому сейчас 15 лет, оно и увидит коммунистическое общество, и само будет строить это общество...».
И Ленин продолжал, намечая сроки достижения коммунистического общества: «...Поколение, которому теперь 15 лет и которое через 10–20 лет будет жить в коммунистическом обществе, должно все задачи своего учения ставить так, чтобы каждый день в любой деревне, в любом городе молодежь решала практически ту или иную задачу общего труда...» (41, 317–318).
Таким образом, Ленин полагал, что коммунистическое общество будет построено через 10–20 лет. Это он обещал неоднократно. Но это значит, что тем самым отсчёт «отмирания» государства он видел в эти сроки, по крайней мере, отсчёт начала отмирания.
Вместе с тем, спустя полгода после написания «Государства и революции», Ленин на седьмом экстренном съезде РКП(б) говорил: «Когда ещё государство начнет отмирать?
Мы до тех пор успеем больше, чем два съезда собрать, чтобы сказать: смотрите, как наше государство отмирает. А до тех пор слишком рано. Заранее провозглашать отмирание государства будет нарушением исторической перспективы» (36, 66).
Подводя итог, можно сказать: Ленин не терпел утопий, как и Маркс, только на словах. Но вся его «теория» – утопия. Он предсказывал судьбу капитализма в близком и далеком будущем, перспективы быстрого построения коммунистического общества, судьбу коммунизма, не занимаясь чётким анализом социально-экономических и политических процессов XX столетия: изменением социального, экономического и политического облика капитализма, быстрого роста среднего класса, приобретения рабочим классом собственности, демократизации политической жизни и т.д.
Ни один из его кардинальных прогнозов не подтвердился. Он не видел и не понимал демократических возможностей современного ему государства. Он видел перед собой государство, демократию как насилие, кровавую революцию, баррикады, расстрелы, массовый террор.
Ленин во всем требовал беспощадности, самых суровых мер. В докладе на II Всероссийском съезде политпросветов 17 октября 1921 г. «Новая экономическая политика и задачи политпросветов» Ленин признавал: «В Красной Армии после долгомесячного митингования дисциплина была такова, что не уступала дисциплине прежней армии. В ней применялись строгие, суровые меры, доходящие до расстрелов, меры, которых не видело даже прежнее правительство. Мещане писали и вопили: «Вот большевики ввели расстрелы». Мы должны сказать: «Да, ввели и ввели вполне сознательно». ... Сентиментальность есть не меньшее преступление, чем на войне шкурничество» (44, 166–167).
В этих расстрелах, в массовом терроре и суть большевистской диктатуры, диктатуры охлоса.
А 17 мая 1922 г. в письме наркому юстиции Д.И. Курскому председатель Совнаркома Ленин писал: «Т. Курский! В дополнение к нашей беседе посылаю Вам набросок дополнительного параграфа Уголовного кодекса... Основная мысль, надеюсь, ясна, несмотря на все недостатки черняка: открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически-узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора...» (45,190).
Это спустя четыре с половиной года после октябрьского переворота. Сначала террор ввели, превратили его в массовый, а потом по указанию Ленина должны были подвести под него теоретическую базу.
После завоевания пролетариатом власти подавлять буржуазию и её сопротивление, писал Ленин, всё ещё необходимо. Но таким подавляющим органом является государство и потому пролетарская демократия не может обойтись без насилия. Насилие, насилие и насилие. Но, замечает автор «Государства и революции», это насилие большинства населения над меньшинством.
Но на деле пролетарская так называемая демократия подавляла вовсе не «ничтожное меньшинство», «кучку», а уничтожила миллионы людей различных классов, социальных групп и партий. А что касается «особой силы», то достаточно назвать ЧК, ВЧК, ГПУ, НКВД, КГБ, ГУЛАГи, революционные трибуналы и т.п.
В пролетарском государстве Ленин видел организованное насилие. Он с одобрением цитирует письмо Энгельса Бебелю от 18–28/111–1875 г., где говорится, что пока пролетариат нуждается в государстве, он нуждается в нём вовсе не в интересах свободы, но в интересах подавления своих противников.
Когда же становится возможным говорить о свободе, тогда государство перестаёт существовать как таковое. И Ленин заключает: при капитализме до конца последовательный демократизм невозможен, а при социализме отмирает всякая демократия. Что же остаётся? Остаётся неприкрытое насилие.
«Демократия, – писал Ленин, – не тождественна с подчинением меньшинства большинству. Демократия есть признающее подчинение меньшинства большинству государство, т.е. организация для систематического насилия одного класса над другим, одной части населения над другою» (33, 83).
Можно сказать, что после «Манифеста Коммунистической партии» Маркс и Энгельс были сдержанней. Ленин же сделал своей фундаментальной идеей идею насилия, отобрав из высказываний основоположников марксизма те, которые для этого были приемлемы. Во всяком случае, демократию он рассматривает только как государство насилия, но не как общечеловеческие и политические институты.
Отмирание демократии – это один из рефренов «Государства и революции». Еще один пример:
«Постоянно забывают, – пишет Ленин, – что уничтожение государства есть уничтожение также и демократии, что отмирание государства есть отмирание демократии» (33, 82).
И здесь выступает ещё одно противоречие, незамеченное обществоведами. В одном и том же случае Ленин говорит сначала об уничтожении демократии, а потом об её отмирании, хотя это у него разные понятия. Ибо «уничтожение» демократии есть процесс волевой, а «отмирание» – спонтанный.
Ленин с удовольствием цитирует Маркса, который «схватил суть капиталистической демократии», сказав в своем анализе Парижской коммуны, что угнетённым при этой демократии позволяли раз в несколько лет решать, «какой именно из представителей угнетающего класса будет в парламенте представлять и подавлять» (33, 88) угнетенных.
В созданном Лениным государстве даже что-либо решать не позволяли. Позволяли лишь голосовать за единственного кандидата КПСС или так называемого блока коммунистов и беспартийных. И на страницах «Государства и революции» появляются «вооружённые рабочие», за которыми легко угадать чекистов в кожаных куртках и которым автор труда уделяет много места и внимания.
«Чем полнее демократия, – писал Ленин, – тем ближе момент, когда она становится ненужной. Чем демократичнее «государство», состоящее из вооруженных рабочих и являющееся «уже не государством в собственном смысле слова», тем быстрее начинает отмирать всякое государство» (33, 102). Такова противоречивая позиция Ленина.
Ленин видел видоизменение демократии при переходе от капитализма к коммунизму в том, что пролетарская демократия – это демократия для народа и исключение из демократии эксплуататоров и угнетателей. И тут же противоречие в одной фразе.
Вместе с громадным расширением демократии для бедных, для народа, диктатура пролетариата даёт изъятие из свободы по отношению опять-таки к эксплуататорам, капиталистам (но их ведь уже нет, коль вся собственность становится государственной). Их, говорит Ленин, надо подавить.
Антидемократическая направленность в «Государстве и революции» очевидна. К чему привёл октябрь 1917 г., сегодня всем ясно – к бессчисленным насилиям над трудовым народам и, в конечном счёте, к распаду СССР и реставрации капитализма в его худшей форме. Во всей прошлой истории, при том, что она изобилует преступлениями, нет аналогии с тем, что происходило в бывшей советской империи.
Представляется, что «Государство и революция» – это апология не просто насилия и жесточайшего террора, но и апология тоталитарного режима, для которого малейшая, самая незначительная уступка демократии равнозначна его смерти.
Понял ли Ленин, что его план отмирания государства потерпел крах? Об этом он нигде не говорит. Молчат и его биографы. Но когда Ленин пришёл к власти, тотчас, фактически, на деле началось отмирание самой идеи отмирания государства. Потом Сталин придумал формулу: «Отмирание государства идет через его укрепление». А пока прагматик Ленин оказался выше Ленина «теоретика».
Продолжение см.
http://www.proza.ru/2018/01/30/505
Ссылка:
Розин Э. Ленинская мифология государства. М.: Юристъ, 1996.