Сэнсэй - это человек, который живет, как дышит. В здоровом теле - здоровой дух. Поэтому он никогда не задумывается перед тем, как ответить на вопрос. “Да” у него - это да, а “нет” - это нет.
Все остальное - от лукавых.
А я? Я- то ведь тоже - лукавый!
Изворотливая, мерзкая дешёвка - эгоист с паскудно-животным инстинктом выживания. Вот расклад - Сэнсэя забивает, наверняка уже вусмерть толпа садистов в штрафном изоляторе. А я тут, понимаешь, шнурки себе наглаживаю, и думаю - куда бы мою денежку ловчее припрятать! Боже мой! Когда же я успел превратиться в эталонное воплощение того, что сам всю жизнь высмеивал и ненавидел?
Сейчас двину в нарядную, отмечусь в их амбарной книге временно мертвых - и на выход. К воротам отделяющим добро от зла. Свет от тьмы. Швобода.
А Сэнсэй? А что - Сэнсэй? Я его что ли заставлял ключицы отрядникам выламывать? Даже если этот мозгляк Баходыр письмо его жены другим отрядникам под водочку декламировал?
Вот взять меня - что мне Баходыр сделал - в прядильный сослал? А оттуда я в гады последние скатился, в сильвестры позорные?
И что теперь? Я стал, как Зорро, ему мстить?
Я подрезал его в темном подъезде тупым супинатором? Или когда завхоз ему мясо вареное на завтрак тырил - отметал я это мясо? Отметал или нет? Плевал ему в суп? Строил козни? Мстил по мелкому? Нет!
Так какого ты мне, Баев, здесь сейчас на совесть тут давишь? А?
Гори оно все синим пламенем!
Рванул до Бахрома - нача режима. Что он мне сейчас сделает? Я уже с самого утра вольный человек - просто у них порядок такой - отпускать после утреннего просчета. Под мою свободу надобно подвести бумажно-волокитную базу, будто, сука, у них двух лет не было, чтобы подготовится к моему празднику. Лишние пару часов мурыжат теперь. В аду.
А вы знаете, сколько стоят эти пару часов моей и без того короткой жизни в вашем суетном денежном эквиваленте? Суки!
Походу - о денежном эквиваленте… Ведь придется раскошелиться, а? Ну и хитровыебанный же ты бох, Кришна! Сначала, понимаешь, дал, а потом - взял! Да и хрен тебе навстречу - подавись!
Самое мутное - это процесс принятия решения. Поэтому принимать решение надо максимально быстро. Не взвешивайте варианты, как богатые евреи в дешевой лавчонке. Придет время - и вас самих будут взвешивать. Это суть. А остальное нет. Каков ваш удельный вес?
А дензнаки? Однозначно не суть! Бумага с изображением людей, которые также когда-то пороли чушь и лихорадочно дрочили перед сном. Теперь бумагу с портретами этих давно умерших людей можно обменять на рис , морковку и мясо для плова. Какие же мы продвинутые и изобретательные – потомки обезьян.
Вы, что и правда мечтаете, чтобы бумагу с вашим портретом обменивали на йогурт? Хотите, чтобы на газетке с вашим портретиком сантехники на привале селедочку чистили?
У меня вообще после отсидки стойкая аллергия на тиражирование собственного изображения. Пойдите - поищите мои фотки, следопыты фенимора купера.
Ладно. Теперь о главном. Главное, чтоб сейчас без выебона взял Бахром. Чтобы без ложного стыда и жеманства.
***
- Бахром-акя, калайсыз? Сох саламатмимысыз, башлык? Тут дело такое, гражданин майор,
- Товарищ! Товарищ майор - ты у нас, Шурик, с утра уже свободен, если не ошибаюсь?
- Товарищ майор! ( У меня по-военному изменилась осанка и тембр) Товарищ майор, тут в пятом отряде есть один великий каратэка. Статья - нормальная, любовника жены случайно мочканул, вы понимаете?
- Еще как понимаю. За такое надо было медаль дать.
- Ну так отрядный пятого, Баходыр, письма его жены читал, да еще и острил не к месту.
- Так и что теперь? Каждый вонючий зык будет мне офицеров МВД Узбекистана избивать? Это нездоровый прецедент.
- Бааахром-акя! Тут у нас спортзальчик есть - сэпэпэшный. Давайте, этот сэнсэй и будет там заниматься дополнительно. С офицерами МВД Узбекистана? А? Сколько пользы! Смотрящим его туда пристроим, а, Бахром-акя?
- Хм. Интересная мысль. А заявление в СПП он напишет?
- Нуу… Не сразу может быть… Но он тренер, профессиональный тренер, понимаете?
- Хорошо. Красиво.Ты - на свободу с чистой совестью. Костолому твоему - свой спортзал. А мне что с того?
О! Как же я ждал этого вопроса. И мечтать не мог о лучшем раскладе. С поклоном подскочив к Бахрому сбоку, медленно высыпал мою скудную столовскую выручку в ящик стола.
- Ну, хорошо, Шурик. Можешь идти.
- Нет-нет, что вы , Бахром-акя! Не могу идти - как же? Вы в изолятор позвоните, пожалуйста. Пока ему там не переломали все, что ломается.
***
К счастью, нас освобождается cегодня только пятеро. Иначе оформление у этих негодяев заняло бы долгие недели. Спешить тюремным чиновникам в этом поселке совсем некуда.
Хотя мы давно вышли за ворота, нас уже третий час фильтруют из одного казенного коридора – в другой, из кабинета с юртбаши в кабинет, все заставляют подписывать бумаги, формы, бланки, спрашивают - где собираемся “трудоустраиваться”, дают по нескольку тысяч смешных узбекских денег (Амур Темур - как обычно, скачет на лошади).
Реальную стоимость этого арабского скакуна мы откроем для себя сразу же у ближайшего, торгующего сигаретами и залежалым сникерсом, поселкового ларька.
Первый за годы ларек, где ты уже просто покупаешь, а не отовариваешься.
Мужички одеты похуже меня. У них не было таких возможностей. Весь их вид уже является нарушением столь ненавистного мне понятия “общественный порядок”. А мужички собираются купить, кроме сигарет, еще и мутноватой теплой водки. Свобода! Хотят, понимаешь, чтобы фиеста взорвалась немедленно. Настрой у мужичков искристый.
Зовут и меня, хотя вроде по понятиям с гадами пить неправильно. Помню последние пару месяцев совершенно незнакомый мне человек в лагере постоянно грозился при встрече. Найду я тебя, гадила, на воле ! Знаю, где ты живешь, найду! Вот посмотришь! Убей не помню, чтобы делал ему какое зло. Ну - пусть ищет и валит меня наглушняк, раз так ему угодно. Знает он - где я живу, шустряк! Да я сам еще понятия не имею, где жить стану.
Мне бы только до Москвы, а там уже рукой подать!
Похоже мужички на радостях простили не только меня, но и ментов, которые еще вчера погоняли их дубинками на промку, шмонали, крыли матом, а теперь вот трутся рядом в ожидании бесплатной выпивки. Амнистия. Люди быстро умеют прощать.
Мы уходим, а ментам еще отбывать тут до самой пенсии.Пожизненно.
Ну-ну. Нет уж, ребята. Спасибо. Отсидеть здесь столько лет, чтобы выйдя, на месте же нажраться с унылыми псами? Вам их рожи не осточертели, нет? А очнуться потом утром в клоповном зангиотинском вытрезвителе или в местной ментуре, если в ходе торжеств припомнятся вдруг старые обиды?
Найн! Как говорится, кто-куда, а я в сберкассу!
Пейте сами ваш трескучий арак.
Узнав у ментов где тут автобусная остановка “в город”, я, прикурив у знакомого прапора, направляюсь прямо туда.
Извините, но не могу. Никак. Меня ждёт царство.
***
Сижу на остановке. Жду автобус. Закуриваю снова. Читаю надписи ожидавших автобус до меня и канувших в лету пассажиров: “Ассалом Бахтиёр!”, “Смерть ментам” и короткое - “Кут”. Мне становится близким агрессивный настрой пассажиров. Автобус тут редкий гость.
Сидеть снова совершенно не по силам.
Начинаю шагами, как Валерчик в камере-одиночке, мерять остановку по диагонали. А внутри все кипит звенящей радостью. В голове тоже бедлам полнейший. Хочется двигаться и орать. Воля!
А автобуса нет. Нет автобуса.
Вокруг меня только глиняные узбекские дувалы, которые, говорят, в Афгане наши умудрялись прострелить только бронебойным снарядом.
Ну, нет уже больше сил ждать. Еще пять минут и я начну биться в конвульсиях на заплёванном зелёным насваем бетоне остановки.
Я знаю, что до окраины Ташкента, до Сергелей всего то каких-то километров пятнадцать-двадцать, так какого же хрена? Пусть автобус теперь меня догоняет по пригородным колдоёбинам. Дорога в тысячу километров начинается с одного шага. Решительным маршем двигаюсь по пыльной дороге туда, где по моим расчетам должны быть Сергели. Если не просчитался – через пару часов дотопаю. Или не через пару. Дотопаю все равно.
Ментовский посёлок быстро остается позади. Прощайте. Я не буду скучать.
Кажется, что иду я слишком медленно, и шаг мой трансформируется сперва в трусцу, а затем в какую-то нервную рысь полузагнанной лошади Тамерлана. В зоне ноги отвыкают от расстояний, икры почти сливаются с костью, атрофируются. Издырявленная постоянным курением дыхалка тоже не ахти какой помощник.
Мне кажется, что дорога петляет, и я срываюсь напрямую, через поле с плохо убранной и теперь гниющей на грядках капустой. Запах капусты напоминает варочный цех, Рустама и его поварят. Прощайте микимаусы хреновы.
Когда, в очередной раз, поскользнувшись на вялом и осклизлом капустном листе, я чуть ли не пикирую носом в землю, невольно оборачиваюсь и вдруг вижу зангиотинскую командировку. Всю как на ладони.
Она оказывается такой несуразно маленькой!
Этот огромный, кипучий мир, зона - которая была моей вселенной и единственной реальностью два года, сейчас размером со спичечный коробок с муравьями внутри.
А еще издалека зона просто кажется чем-то мирным вроде пионерского лагеря или санатория с вышками, как в Треблинке. Маленькая бетонная коробочка на фоне бескрайних капустно-свекольных, бугристо-борщевых полей. Вспомнив в секунду все, что пришлось пережить в этой коробочке, я слегка вздрогнул.
Совсем туда не тянет.
День освобождения. Я ждал его шесть с половиной лет. Дня, когда отпустят и дадут бумажку, что можно уже. Бумажка - узкая и длинная, будто отмотана от рулона с туалетной бумагой. Она зашифрована на новом узбекском, так, что ни один освободившийся со мной узбек не смог толком разъяснить таинственный смысл напечатанных под копирку заклинаний. Внизу бумажки - мой старый знакомый - лысый и перепуганный фотовспышкой мудак.
Шесть половиной лет назад это был мальчишка, в розоватых соплях первой любви сперевший кассу из родного офиса. Теперь мы имеем готовый продукт исправительной системы - законченного негодяя, на которого негде ставить клеймо. Был ли я опасен для общества, когда садился и трепетал от одного слова тюрьма? Опасен ли сейчас? А вот, подождите, суки, скоро и увидите. Если я так нормально смог устроится на строгом режиме, думаете тут, в царстве мягкотелых граждан, не пробьюсь?
Стало темнеть, и тогда, далеко впереди, я увидел игривые огоньки девятиэтажок Сергелей. Только в тот момент мне стало наконец понятно, что я действительно на свободе, и , ежесекундно спотыкаясь через грядки, я рванул на своих макаронных ногах в сторону большого света.
***
Когда мой отец получил давно ожидаемое продвижение по службе, в месткоме предложили альтернативу – трёхкомнатная в Сергелях или трёхкомнатная на Юнус-Абаде.
В те далекие времена оба района были практически равнозначными городскими окраинами.
И, выбери тогда отец Юнус-Абад, стояло бы сейчас наше родовое гнездо в тихом центре сегодняшнего Ташкента, в тени узбекской версии Останкинской башни.
Но отец взял да и выбрал Сергели.
Поэтому, как жутко бы это не звучало, но большая часть моего детства прошла на кладбище. Маленьком, уютно заросшим сиреневыми кустами и ирисами, Сергелийском кладбище.
Помню смутно веселый день переезда – какой-то ЕрАз, был такой ереванский автозавод, почивший позже в неравной борьбе с тойотами и вольвами, друзья и подчиненные отца громко таскают мебель, и я волоку на пятый этаж такую тяжеленную штуковину, через которую тогда подключали телевизоры – “стабилизатор напряжения”.
Было мне от силы лет шесть, и этот стабилизатор запомнился образцом непомерной тяжести, страдания и бесконечной бетонной лестницы.
Похоже в тот день досталось всем, потому что в конце, когда весь скарб перекочевал из грузовичка в наш, тогда совсем еще не обжитой зал, товарищи отца махнули по двести пятьдесят коньячку с лимоном, да и заснули кто-где вповалку, на чем придется.
Мы переехали.
***
Я стряхнул с себя полугон воспоминаний и бодро вошел в Сергели.
Именно эдак, знаете ли, вступил – из каких-то сумерек прямо на залитую ярким светом фонарей крикливую сергелийскую ярмарку.
Около огромных тазов прямо на земле расположились узбечки, торгующие семячкамим и куртом.
Волной пряностей пахнуло от рядов, где кореянки торгуют хе, кук-су, морковкой и ким-чи. Сейчас я накуплю у них всего и лягу в тарелку лицом.
Пожилой узбек похож на Моргана Фримана. Выйдя из Шоушенка, Фриман, в традиционном советском, не первой свежести белом халате, продает из плохо сбитых не оструганных деревянных ящиков "Советское Шампанское". Правда, слова на наклейке теперь "Узбекистон Шампани" - но меня не обманешь.
Шампанское в ящиках на базаре продают, наверное, только в Узбекистане.
Представьте в Париже или Риме из грубых, неровных занозистых ящиков, какой-то негр продает на улице дорогой Муммс или Дом Переньйон.
А у нас в Ташкенте - вот оно, рядом с полуметровыми медовыми дынями и стылыми ножками Буша.
Именно этот нектар и стану пить в первый день свободы, а не теплую ларечную водяру.
Почти на все выданные в Зангиоте тысячи я купил две бутылки “полусладкого” в классических толстого зеленого стекла сосудах и, прибавив шагу, заспешил домой. Полусла-а-а-дкое. Звучит, как сорванный на бегу девичий поцелуй.
Уверен, что застану дома маму, она накроет всяких домашних вкусностей на стол, а я выкушаю прохладного шампанского и погружусь в пенную ванну. Парадайз.
Но меня ждет безумный и совершенно чудесный сюрприз. Подарок судьбы.
Дверь мне открывает девушка. Девушка! Понимаете?
Незнакомая и сразу безумно желанная.
У нее короткая стрижка, добрые карие глаза в полщеки как у Натали Портмен и очень мягкая гостеприимная на вид грудь. Я так и уставился на грудь. Утонул в ней с головой.
Слышу сквозь вату, как девушка поздоровалась, потом слышу, как она радостно призывает мать, а сам пялюсь на совершеннейшие формы этой груди, ее правильный размер, изгибы и начало ложбинки, ведущей в вечность ее скромного декольте. Тур де грудь.
Это слишком для моей психики – свобода, Сергели, узбек с шампанским, девушка, сиськи. Нет, эдак лучше – СИСЬКИ.
Несколько лет лишения женщин, и вы становитесь беззащитным, как ребенок. У них между сисек возникает осязаемый многоцветный поток смертоносного феромона. Поток бьет вам в лицо и парализует. Кролик и удав. Тут, главное, чтобы в обморок не грохнуться.
Девушка быстро догадалась, что я уже в два счета ее раздел, лучше даже сказать – разделал и наскоро судорожно, по-собачьи, ебу ее милую уже прямо здесь, в коридоре родительских апартаментов. Щечки красавицы стали бордовыми, и она галопом рванула на спасительную кухню.
Я вздохнул, как стареющий лабрадор и, откопав в ароматной куче обуви старые отцовы тапочки, пошлепал за ней следом.
***
Девушку звали Таня. Татьяна.
Она была двоюродной сестрой моей мамы, и следовательно, моей тетей. Тетя Таня. Каким образом у меня оказалась тетя, на два года меня младше, и почему я ничего не слышал о ней раньше – не спрашивайте, у самого плохо с математикой.Особенно сейчас.
Но как же я рад, что у меня есть такая изящная, нежная тетя с красивой белой шеей, глазами бэмби и эталоном сисек. Именно такими они и должны быть. Сиськи я имею ввиду. Хороши. Хороши сиськи у тебя, Танюша. Я положу между них голову, а потом, как дикарь, добравшийся до целительного идола, стану прикладывать к ним другие части тела. Только инцест вернет мне потерянный покой и душевное равновесие.
Танин муж, другими словами, мой неведомый шустрый дядя, вот уже второй год завоевывает Германию. Ассистент механика в немецкой автомастерской. Пьет немецкое пиво и ремонтирует немецкие фолькс вагоны. У нашего Паши золотые руки!
Наш Паша регулярно шлет моей славной тете деньги, но вот с визой что-то там все никак не срастается. Таня живет на ренту от ремонта вражеской техники.
Вот и в этот раз Таня, собрав спортивную сумку, приехала на очередное провальное собеседование в ташкентское бундеспосольство из областного города Нукус, что в переводе с фарси вроде означает Девять****.
Романтическая тетя из города с романтическим названием. Красивая как ни одна другая тетя на земле. Одна ее ****а стоит девяти тысяч других ****. Пусть она окажется побритой до замшевого неприличия. Или пусть это будут джунгли власяницы. Я паду перед ****ой на колени и стану ей молиться.
Весь вечер посвящаю тете Тане самые теплые красноречивые взгляды, которые не обходит вниманием и моя наблюдательная мама. В конце концов мама ретируется к телевизору в зал, Танюшка начинает мыть посуду, а я, потягивая узбекское шампагне, овечьим взглядом робко прощупываю ее бесподобную попу под тонким трикотажным платьем цвета кофе-с-молоком. Интересно, почему не проступают трусики? И какой такой новомодной, затейливой формы эти трусики окажутся? Я натяну их себе на лицо и буду дышать. А может, а может трусиков там нет и вовсе?
Тетя уже два года не виделась с дядей, и думаю, станет сегодня легкой добычей. Мой первый день увенчается небывалым успехом у женщин.
Шампанское уже было – очередь за роскошной женщиной. Свобода, как гриться, вас встретит радостно у входа.
***
Первую большую ошибку в этой беспощадной партии, она делает, согласившись прогуляться со мной по Сергелям. Один ноль. Теперь ты, Таня, на краю пропасти. Анна Каренина уже на рельсах. Локомотив неминуемо на всех парах приближается.
Мы берем с собой пачку ментоловых "КЕНТ" и под понимающим взглядом мамы выпуливаемся во двор.
Кажется мы давно уже обсудили все детали на уровне взглядов. Остальное просто дело техники.
Самое главное, чтобы техника не сильно заржавела за бесцельно прожитые годы.
Катимся по лестнице вниз, и я узнаю каждый наскальный рисунок, слоган и даже царапину на стенах родного подъезда.
Я выпуливался отсюда когда-то в школу, мял здесь в восторге соседку Анюту, подглядывал под юбки восходящих женщин, пролетал галопом, несясь выгуливать нашу фамильную собаку, капал в обкуренные глаза нафтизин.
Теперь вот с прической “Три дня на свободе” дергано-жеманно спускаюсь с тётей Таней под руку. Строю в голове планы один грязнее другого.
Начинаем нарезать медленные витки по Сергелям. Мне все равно где гулять, лишь бы рядом с этим воплощением счастья.
Пускаю в ход все средства голодного мужского обаяния, и это падает на влажную благодатную внимающую почву. По взглядам Тани я вижу, что она тоже ждала меня всю жизнь.
Паша, дети, нукусы - все это было чудовищной ошибкой. Всю жизнь тётя ждала и любила одного меня.
Нежно обнимаю Таню за талию, слегка прижав руку к волнующим изначалиям ее жопы, где сейчас сосредоточился смысл жизни. Смысл жизни немного мешает мне идти, но мы перестраиваем ходьбу в ногу и плавно двигаемся дальше.
Все в Сергелях, как и в моем подъезде имеет символический смысл – вот окна Макса-шахматиста, там сегодня горит свет, вон Димона, Лешего, Альбы, корейца Игоря, сестрёнок-близняшек Наташи и Нади, открывшим нам всем по очереди сладостные глубины первого грехопадения.
Всем надо бы нанести визит. Но это завтра, завтра. Дайте мужику с этапа отдохнуть.
Сегодня есть дело поважнее. Дело все моей жизни. Так нам всегда думается перед первым заходом на очередную принцессу.
Когда мы с Таней поворачиваем в плохо освещенную тополиную аллею позади седьмой школы, я рывком разворачиваю тётушку, и гипнотически парализуя ее взглядом, очень нежно целую ее бархатно мягкие, чуть влажные губы. Она тут же откидывается мне на руку, и прерывисто дыша, возвращает поцелуй.
Совершенно теряю от этого голову, и единственная мысль, освещающая мрак пропасти, - куда я сейчас лечу это? Где же? Где же место чтобы спокойно сделать ей хорошо?
А? Где довести до конца начатое? Быстрей!
Точно не здесь, около седьмой. В двух шагах отсюда опорный пункт - где за время моей беспутной жизни в Сергелях сменилась плеяда кишлачных, приехавших покорять столицу участковых – сначала Копчённый, потом Дикой и наконец преподобный Кришнадаст Госвами, в кабинете у которого красовалась когда-то и моя “особо опасная” ориентировочка. Вы сами меня таким назвали, менты.
Ну что? Вести ее обратно домой? Зажать ей рот ладонью в пене ванной?
Так ведь мать еще неизвестно сколько будет ковыряться перед сном. А если я не обрадую Танюшку в ближайшие минут двадцать, жестоко заболит низ живота, знаю по юношескому опыту. Попадет вот какая-нибудь – обцелуется до распухших губ, а дальше –не-а, домой пора. Куда же мне Танюшку мою теперь тащить?
Сергелийское кладбище! Вот куда! Если пройти сквозь аллейку позади седьмой школы, перемахнуть через большую сергелийскую дорогу, обогнуть гигантский комбинат корявой кухонной мебели, окажешься прямо на кладбище.
“Сергелийская клаха” и “Умерших вспомним” неровными буквами синей половой краски там когда-то расписался убитый жарёхой Леший.
Вот куда мы сейчас рванем. По самой близкой дороге на кладбище.
Там, в тишине и покое, ты будешь так мучительно стонать, Татьяна. Жутковато немного, темно ведь уже, но уж больно невтерпеж.
Если прибавить шагу - доберемся минут за пятнадцать. Не переставая целовать, волоку, как вечно юный дракула, свою жертву на ночное кладбище. Там я тебя съем. Растерзаю. И восстали из могил злоебические силы!
Когда до кладбищенской стены остается метров двадцать пять, у Танечки, что-то перещелкивает в голове, в их непонятной женской голове такое часто бывает, особенно у целок, и она заявляет:
- Отведи меня, пожалуйста, домой. Сейчас же.
- Домой?
Какие нахрен сейчас домой могут быть, думаю, когда мы почти у цели! И ведь не целка же! Дочка говорят растет на земле померанской. И не предавалась разврату вроде года два?
Чтобы снова настроить жертву на нужную мне волну, глубоко целую, из-за всех сил стараясь, чтобы она потеряла голову.
Не помогает. Ноет, как больной зуб.
-Ну, пожаааалустааа, ну не надооо, домой хочу! Отведи меня домой!!
Я не выдерживаю и рву на ней блузку брызгом пуговиц во все стороны. Я должен это увидеть! Я должен или не жить мне!
От вида ее груди моментально обалдеваю. Сердце рванувшись из горла падает к желудку микроинфарктом.
Кожа на Таниной груди нежная и какая-то атласная. Сами груди очень тяжелы на вид, совершенно круглые, как само счастье. Две или три непередаваемо правильно расположенные на грудях родинки доводят их до умопомрачительного совершенства.
Верхняя часть округлости упирается в черешневый сосок, и с соска же начинается изящнейший изгиб нижней. Какая красотища! Вокруг сосков гигантские розовато-коричневые, круги, а по краям кругов какие-то точки, слегка сами напоминающие соски, добавленные природой для завершения одной из самых лучших своих композиций. О, эти гросише русише сиськи!
А запах! Какой же мне в голову ударяет запах! Вы знаете, как пахнет подмышками у баб? Всегда суйте первым делом нос к ней подмышки. Шанель номер сто.
Я впиваюсь в сосок, как безумный, со всей силы сдерживая себя, чтобы его не откусить.
А она вполне серьёзно уже молотит меня руками по голове. Я знаю, если сейчас крепко взять ее за талию, можно резко наклонить ее назад и всей своей массой навалившись, бросить Танюшку на спину, так учил великий Сэнсэй. Легко. Потом сама расслабится и даст. И еще спасибо, сука, скажет.
Ну не могу же я насильно.
Не прет. Даже с голодухи и полного очумления от ее живой груди. Не могу и не просите даже!
Оттолкнув Таню резко в сторону, отбегаю к забору "Умерших вспомним", рву ширинку, двумя за годы привычными жестами, резко передергиваю затвор на бетон ограды.
Потом медленно вытираю о джинсы руки, прикуриваю и глухо говорю:
- Пошли домой...
***
Из афганского альбома.
Официально декларированные цели США в афганской войне:
свержение режима талибов, освобождение территории Афганистана от влияния талибов,
пленение и суд над участниками Аль-Каиды.
Однако по мнению некоторых журналистов, настоящей причиной послужил отказ талибов в прокладке Трансафганского трубопровода (Туркменистан — Афганистан — Пакистан — Индия) на условиях США. План вторжения США в Афганистан существовал ещё за полгода до взрывов 11 сентября.
Идея грандиозного проекта - Трансафганской трубы материализовалось в конце веселых девяностых годов прошлого века.
Заняв пьяного кремлевского дитятю демократизацией рынка, американские и британские нефтяные концерны по дешевке урвали превосходные газовые и нефтяные контракты в Туркмении и Казахстане.
Почти халявной нефти и газа стало вдруг так много, что возник естественный вопрос доставки этих вкусных и полезных продуктов в потребительские корзины белых людей. Транспортировка через Иран отпадала сразу - по понятным причинам.
Использование существующих труб - советских, которые вдруг превратились в новейшее самое мощное оружие Российской Федерации - отпадало именно по этой причине.
И тогда американцы, плечом к плечу с саудовскими братьями и, отчего-то бразильцами, чирканули фломастером через девственные маковые поля Афганистана.
КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ