Мне понадобилось три месяца - ровно девяносто дней - чтобы стать законченным сильвестром столовой.
Не стану утомлять подробностями. Тем более вы должны помнить - ну, я рассказывал уже не раз про первый заезд в мою первую зону. Тогда с перепуга и под крылышком начальника оперчасти нам удалось запустить, как это модно сейчас говорить - эффективный старт-ап. Несколько лет довелось контролировать процентов шестьдесят всей торговли марихуанкой в одной отдельной взятой наманганской зоне. Было весело.
А здесь зона была столичная, крупной рыбы много, а я никто и зовут меня никак - все делишки мизерные мои. Покрывать торговлю ворованными из чужих мисок продуктами вовсе не так интересно, и гордиться достижениями на этой ниве крайне затруднительно.
Скажу только вкратце - сначала мне начал регулярно отстегивать мясничий, потом поварята, потом хлебораст, потом диетчик и, наконец, сам шеф-губернатор Рустам.
Хотя, нет - привираю - Рустам отстегивал не от страха, а за долгосрочную аренду розничных точек, кои мои злой гений создал в каждом секторе колонии.
Тут очень помог верный Баев. Представьте себе, в каждом секторе оказались либо глухонемые, либо слабослышащие преступники. Все эти мычащие бандиты хорошо знали сурдопереводчика Баева.
Баев был для них легендой, Робин Гудом, если хотите. Ведь он сидел и пострадал исключительно за то, что справедливо защитил глухонемого в суде. Ну что тут еще добавить? Разве что дружеский совет - захотите мутить чего по-взрослому, не задумываясь, смело работайте с глухонемыми. Они всегда молчат на допросах.
Ужин Сагиту с Греком теперь готовили умелые поварята Рустама, а я разве только накрывал на стол.
У меня от этих приятных хлопот быстро наметилось довольно заметное брюшко - которое плохо скрывал прикупленный по случаю, слегка подержаный физкультурный костюм.
Повязку СПП я больше не носил. Зачем? Меня в лицо знали абсолютно все, начиная с мелочных и падких на илик офицериков штаба - до последнего пидора-золотаря.
И тут в очередной раз я с горечью убедился, что достаток и материальная обеспеченность вовсе не являются залогами человеческого счастья.
Во-первых, деньги даже если вы их зарабатываете для последующего распределения среди бронзовых звездоносцев из зангиотинского кремля, деньги, они всегда любят тишину.
А какая тут нахер тишина, извините, если все как на ладони? Сильвестр столовой это подобие эдакого уважаемого государственного преступника - типа ташкентских салимов с гафурами или чубайса.
Все без исключения знают - этот вот человек - преступник и его рано или поздно должны засадить в тюрьму. Однако до поры отчего-то не засаживают, и даже низко раскланиваются при встрече.
Завхоз Сеня больше уже не дарил мне теплое нижнее белье. При каждой нашей встрече, перед тем как протянуть мне свою задубелую на российских лесоповалах ручищу, Сеня теперь делает хитрую рожу и грозит мне пальцем:
- Нуу, Шурик! Нуу-у аль-кайда ты херова!
Теперь сенин «братишка» приходит и берет, правда, сильно не наглея, все что ему заблагорассудится. А мне осталось только заискивать перед ним и ему подобными. Захотят - сдадут со всеми потрохами.
Я жил тогда с железной уверенностью - скоро запалят, совсем скоро, во как раз сегодня, скорее всего и прихлопнут. Как всем известного директора Елисеевского гастронома, меня ждала либо тюрьма - в виде штрафного изолятора, либо инфаркт. Это ожидание неминуемого провала может испортить сон и аппетит даже если у вас слоновья шкура. А я художник издерганный жизнью, сами знаете.
И все это я мог бы легко перенести, если бы не беда с источником света и жизненной радости - моей славной и взбалмошной татарочкой.
Ее пост находился как раз напротив столовских ворот - через плац. Иногда я подходил к решетке и подолгу наблюдал, как она борется со сном, или читает свою вечную гиту, или шустрит выпуская из сектора нарушителей секторного режима.
Конечно же мое нынешнее положение сильвестра отразилось и на ней. Девчонка стала правильно питаться и теперь ее щечки украшали румяные розочки. Вся ее родня поднялась из Ташкента и съехала на историческую родину - в Казань.
Посылки татарка ловила крайне редко, а свиданок вообще лишилась. Это открывало мне неограниченые возможности.
Я обул мою подружку в добротные португальские ботинки Экко и подогнал почти новый ангорский свитер, который в силу тонкости легко было спрятать под гадской униформой. Вам приходилось, охраняя некому ненужный сектор, стоять зимой на улице ночью часов десять к ряду? Вот и не умничайте.
Но ее слабым местом были часы. Модница хренова! Подарил ей этих часов пар, наверное, шесть - на каждый день недели.
Иногда я так глухо загоняюсь от чувств к Рамиле, что даже подумываю что бы такое отмутить, чтобы остаться с ней тут, в Зангиоте до конца ее долгого срока. Как же я брошу ее здесь - одну, аки агнца среди волков? Просто безумие какое-то!
Конечно же я давно уже мог перевести эти почти осязаемые любования исподтишка на более плотский, животный уровень. Так наверное многие и поступили бы на моем месте - воспользовавшись опытом, разницей в возрасте и социальным положением.Например, Валерчик - прикормил бы слегка добротной жратвой, да и укатал в тепле сивку.
Хотя зря, зря я качу бочку на Валерчика. Одиночка пошла ему на странную пользу. От Бхагават Гиты, что пыталась через меня посеять в его душу Рамиля, он отказался наотрез. Но зато обратил взор своего третьего глаза к ортодоксальному православию.
Теперь экс-сильвестр отпустил окладистую бороду, а в его глазах то ли от туберкулезной атмосферы камеры, то ли от сошествия Духа Святаго, появился странный блеск.
Валерчик стал как две капли воды похожим на молодого Григория Ефимовича Распутина. Он подолгу эмоционально кается в грехах перед каждым, проходящим мимо его камеры, и даже, просунув ручищу в кормушку - норовит благословить прапоров крестным знамением.
***
А мою беду звали Грек.
Старший гад ночной смены передвигается по всей командировке, как ферзь. Ему нигде нет преграды. Так какого же хера он почти каждый час прётся на первый сектор к Рамильке?
О чем он так подолгу ей втуляет, как грёбаный Ромео? Почему эта сучка так часто звонко смеется, запрокинув голову и демонстрируя безупречные жемчужные зубки?
Что мне делать? Дождаться, когда Грек свинтит, побежать на сектор и закатить сцену ревности?
Тьфу, какое мелкое мещанство.
Я мечусь по картофельному дворику как маленькая пиранья в аквариуме зоомагазина. Плююсь, матерюсь, чуть не плачу от обиды.
С кем? Главное - с кем - с Греком? С Греком! Подумать только! Тьфу.
Убью. Убью её. А потом себя.
Нет!!! Убью Грека!
Грека! Выкручу в комнате диетчика одну из длиннющих ртутных ламп дневного света. Истолку лампу в пыль и приправлю ему последний ужин. Пусть ест.
Пусть ест, бляаааа.
А потом? А что потом? Что потом…
Потом - доем остатки ртутного стекла сам.
Его обнаружили утром уже в коме. Срок у парня оставался смешной и хозяин распорядился заложить без отлагательств бричку, и свезти умирающего в районную амбулаторию. Там, на жесткой синей кушетке в коридоре с запахом хлорки и остановилось его маленькое сердце.
А душа, его белоснежная, мятежная душа тихим облачком проплыла мимо гуашного плаката “Диккат- бруцеллез!” и унеслась в бесконечные туманности Млечного Пути.
Дурдом. Маленькие трагедии большого города. Маленькое разбитое сердце маленького козла из СПП.
А ну вас всех нахер!
Сейчас просто пойду во внутренний теплый, отделанный черным кафелем туалет - туда из столовских ходить можно только Рустаму и вашему наглому покорному слуге. Пойду и передерну там наскоро в тепле. И как-то сразу же вся эта внутренняя молекулярно-корпускулярная поебень, которую воспевал Бальмонт, перестанет мучить несчастный мой мозг и, соответственно, мою душу.
Я задернул шторки и вытащил одну из половиц с краю, ближе к углу каморки поста. Пришло время ежевечернего чаха на златом. После всех выплат, взяток, уделений, откатов и утрясок - у меня собралось тут почти триста баксов - и вот хер, хер я их оставлю этой суке Рамиле. Сам потрачу на воле на настоящих баб. Классических.
***
За всеми моими шекспировскими страстями я совсем не заметил, как вдруг нагрянула весна. Это означало, что моя зангиотинская тысяча и одна ночь подходила к концу и скоро забрезжит свет малинового утра. И будет это утро только моим. И помнить его нежность я буду всю оставшуюся жизнь.
Помните как у Василь Макарыча?
«И вот она - воля!
Это значит - захлопнулась за Егором дверь, и он очутился на улице небольшого поселка. Он вздохнул всей грудью весеннего воздуха, зажмурился и покрутил головой. Прошел немного и прислонился к забору. Мимо шла какая-то старушка с сумочкой, остановилась.
- Вам плохо?
- Мне хорошо, мать, - сказал Егор. Хорошо, что я весной сел. Надо всегда весной садиться»
Когда до моего звездного часа оставались считаные дни - спецэтапом вдруг выдернули Сагита. Затребовал большой Ташкент. Поговаривали будто бы даже повезли главного гада всея Зангиоты во внутреннюю тюрьму службы нацбезопасности - ташкентскую Лубянку. Якобы, на разработку то-ли каких-то турков, то ли чечен - арестованных при попытке с оружием перейти через речку в Афганистан. Не знаю. Мне тогда не докладывали.
Сагит наш был крымчак, а крымские татары хорошо понимают говор турков. Может и врут насчет разработки. Разберись сейчас поди. Я лично никогда не видел от него зла и воспоминания о Сагите у меня остались самые теплые. Крымские татары - умный, немного хитроватый и очень душевный народ.
Руководителем секции сразу же поставили Грека и я с огромным облегчением и радостью передал Геше пюпитр и дирижерскую палочку сильвестра столовой. Соскочил. Удивительно легко. Без шуму и пыли - по разнарядке.
Грек вручил мне золотой парашют - пост временно исполняющего обязанности старшего гада ночной смены. Я делал короткий обход постов - подогревал чем мог пацанов-вахтеров и стремглав бежал на первый - к Рамиле. Мы оба знали, что я уже на подлете к свободе и редко касались этой грустно-радостной темы.
Я не знал, как быть дальше с Рамилей. Была бы она настоящей девчонкой - расписался бы еще до звонка, а потом ждал ее освобождения, а так…
Как же так? Тут тупик. Грустный тупик печальной и короткой истории любви. А может от этого она еще прекрасней? Как в "Фиесте" у Хемингуэя или в "Циниках" Мариенгофа? Разве любовь это обязательно постель? Обязательно свадьба? Обязательно - чтоб до самой смерти? Если вы и правда так думаете, мне до слез вас жаль.
***
Проторчав допоздна у Рамили, я выкатывал из парикмахерской старинное кресло и спал прямо под открытым небом, посреди плаца. Служба в СПП сделала из меня клаустрофоба - до сих пор предпочитаю находится на улице большую часть суток, будто гад на смене.
Я смотрел и смотрел в небо, пока оно не начинало кружится медленной каруселью. Странно что где-то в мире была другая жизнь. Война, смерть, любовь, рождение детей - мысли начинали кружится вместе со звездами и я медленно улетал прочь из Зангиоты.
Тут за ночь до моего звонка меня и застукал ДПНК:
- Каму турма, каму дом радной, ссукя? - вопросил он, возвышаясь надо мной, как громоподобный Шива из Рамилькиных комиксов.
- Виноват, гражданин дежурный помощник начальника колонии, по жилой без происшествий! - соскочив и отряхнувшись в стойку смирно рапортовал я.
- И как ты знаишь, что бес проишествий, ***ний твой башкя? Лижишь тут, испишь, пирдишь пляц? Давай бегом нахуй псталовой – шеп-повар, Рустам-акя турген-чи, скажи пусть заптракь, яйца, масля-шмасля тудавой-сюдавой таерлаб куйген, мен попозже келаман – понял?
- Понял...
И бегом. Уговаривать меня не надо. Подальше от тебя, начальника, и прямой в столовую. Тут я уже как рыба в воде. Но это - в последний раз. Сегодня - звонок. Сегодня - домой!
Не смеем вас больше задерживать-с! Вернул все долги обществу. Сполна. Теперь домой. Теперь я этому занудному обществу ни хрена ничего не должен.
И-ээх, цыгаанка с каааартами...! Едемте в Москву!
Утренняя проверка длиною в саму бесконечность. Время просто остановилось. А может и движется, только так медленно как только может за пару часов до освобождения. Я слышу заунывный скрип каждой секунды.
Мои ноги не выдерживают и вдруг свинцово затекают как у ботаника-первоходочника. На строгом режиме на проверках всех без исключения сажают на корточки. Подавляют.
Первое время с непривычки аж встать не можешь после долгого просчета, в ноги впиваются миллионы иголок.
А потом, с годами привыкаешь, хоть бы и хрен, часами можно сидеть как в удобном кресле. Именно по привычке подолгу сидеть на корточках можно легко отличать на воле бывших янычар.
Но я вот быстро поотвык - пока в повязке ходил. Гады стоят с ментами в полный рост. После проверки одним махом распарываю институтский мой матрас, где давно уже ждут припасенные вольнячьи синие джинсы “Lee” и турецкий свитер «Гусси» с немного растянутым воротом. Их менты сняли со свежих этапников и продали нам в рамках акции-распродажи.
Я распорол тройную строчку в шаге джинсов и пытаюсь туда пристроить мой золотой запас американской валюты. Уж больно в жопу запихивать не хочется. За этим занятием меня застает Баев.
- Ну, что Санек, долгие проводы - лишние слезы, бывай, бывай, повелитель молчунов!
-Да погоди ты, Шурик! Беда у нас. Сэнсэя забрали в изолятор. Забьют они его. Он отряднику, Баходыру ключицу, кажись сломал!
***
Из военных сводок:
Положение талибов в осаждённом Кандагаре постепенно ухудшалось, и 7 декабря город пал.
Часть боевиков сумела бежать в соседний Пакистан, часть ушла в горы (включая и муллу Омара), остальные сдались в плен Северному Альянсу.
Внимание американского командования теперь было обращено к горному району Тора-Бора на юго-востоке Афганистана. Здесь ещё со времени советско-афганской войны располагался крупный пещерный комплекс, где, по данным разведки, укрывался Усама бин Ладен.
Сражение за Тора-Бору продолжалось с 12-го по 17-e декабря. На комплекс наступали местные вооружённые отряды, при поддержке авиации США. После взятия пещеры были тщательно осмотрены. Как выяснилось, бин Ладен успел покинуть его накануне сражения. Несмотря на это, продолжавшаяся два с половиной месяца военная операция США и Великобритании увенчалась успехом — движение Талибан было отстранено от власти и практически утратило боеспособность.