Больше всего меня пугает хроническая протяжённость.
Тебе наверняка известно это чувство, ещё с детства, когда ты идёшь на какой-нибудь паршивый урок и утешаешься лишь отсчитыванием времени до звонка. Говоришь себе: «ещё пять минут, а там ещё три раза по пять». И нет никакого смысла в твоём пребывании на этом занятии, ведь ты всё своё внимание погружаешь в этот отсчёт…
Так вот, страшно, когда твоя жизнь превращается в этот самый паршивый урок. И ещё страшнее, когда ты теряешь всякую веру в то, что однажды услышишь звонок.
Это бывает так. Поначалу всё не так плохо, ты юн и, по всем правилам, полон надежд. Ты видишь красивые сны, в которых ты радостно бежишь домой, пинаешь портфель, смотришь мультики, а иногда даже приглашаешь домой свою первую школьную любовь – и впереди лишь солнце и вечные каникулы. Ты всегда наготове, тебе всё кажется, что вот-вот, в следующее мгновение, где-нибудь за углом, или на следующей станции метро, или в магазинной очереди - раздастся звонок. И даже если этого не случилось, перед сном ты как молитву твердишь: «Завтра. Завтра он обязательно прозвенит».
Не важно, сколько раз ты себе это пообещаешь. Для кого-то достаточно двадцати, кто-то теряет надежду на сотом, кого-то и тысяча не способна сбить с толку… Не важно, сколь много раз ты обещал себе завтрашний звонок. Потому что рано или поздно наступает такой вечер, который ты заканчиваешь уже не привычным обещанием, а ахматовской фразой: «иди домой и ничего не жди».
Конечно, окружающие замечают это изменение. Ведь раньше ты был яростным адептом секты завтрашнего звонка, ты пытался заверить каждого, и в первую очередь себя, что звонок неизбежен. Когда кто-то замечает, что ты больше не веришь в звонок, он пытается убедить тебя, что он слышал его где-то. Пусть краем уха, но слышал. Некоторые даже берутся утверждать, что звонок произошёл в их жизни. И ты не то чтобы не веришь им. Нет, дело совсем в другом, ты говоришь им: «какое дело мне до того, слышал ты его или нет? Мы с тобой вообще в разных школах учимся!». Но этим напыщенным свидетелям звонка мало – они начинают тебя утешать: «что же ты? Бедняжка, несмышлёныш, не теряй веру! Всё будет! Зазвучит, обязательно зазвучит твой звонок. Осталось совсем чуть-чуть, пережди, потерпи, ещё капельку! Я верю, и ты верь!». Тебя кормят этими жалостливыми репликами как ребёнка с ложечки…
Хотя есть и другие. Те говорят: «да выплюнь ты эту гадость! Не верь, они придумали этот чёртов трезвон для того, чтобы изранить тебя пустыми надеждами. Немедленно выплюнь, и встань в строй!». Такие умываются утром перед работой и пришёптывают сами себе: «хлеб насущный питает меня, а большего и не нужно». Ты наблюдаешь за ними и восхищаешься их силой. Когда ты попробуешь жить как они, поначалу тебя будет беспрестанно тошнить. Ты останешься лицом к лицу с паршивым уроком. И ты всё так же будешь отсчитывать время, но уже не в ожидании, а просто, чтобы не потерять рассудок…
Ты теряешь всякое самоощущение, всякую самоценность, всякое свободомыслие. Тебе говорят: «надо зарабатывать деньги». И ты пашешь. Говорят: «надо кушать». И ты жрёшь. Говорят: «надо любить того, кто тебе по зубам». И ты ****ствуешь.
Я не знаю, как с этой хронической протяжённостью справляются другие, но меня спасает моя писанина. Вовсе не тем, что она дарует ощущение выдуманного звонка, но, по крайней мере, тем, что вместо бесконечного отсчёта времени ты переключаешься на бесконечный самоанализ. Искусство похоже на самоопределение себя как своего собственного подопытного кролика – тестируешь новый вид душевной травмы – а потом детально описываешь клиническую картину. Это больно. Но это та боль, которая заставляет тебя почувствовать себя живым. Это что-то вроде того, когда ты щипаешь себя во сне, чтобы проснуться. Так искусство помогает мне хоть ненадолго скинуть с себя эту хроническую протяжённость. Оно моё единственное спасение…