22 декабря. 2018 год. Гостиница «Лучи Евпатории» при втором флигеле Медицинского училища №2». Поздняя ночь. « Каждый из нас живет тем, чем выбрал однажды, и каждый из нас смотрит на себя так, как он хочет, чтобы на него смотрели другие. Но порой все это ошибочно, и мы начинаем искать в себе того, чего нет. Кто-то хочет иметь красивую внешность, другим не нравится дуга бровей, а третьим не нравятся они сами. Мы поговорим не о душе, о ее великих и порой обычных свойствах, о том, как устроена она, мы писали уже сотню раз. А вот внешность!? Да, все начинается с нее. Каждая открытая книга бросается нам в глаза именно потому, что ее обложка либо привлекает нас, либо отталкивает. Скучные книги мы тоже, конечно, читаем, врем себе, что они хороши, начинаем убеждать свое истерзанное сознание. Иногда это приводит к чему-то хорошему, к полученному новому набору знаний, а порой и не приводит ни к чему. Так же, как и внешность, внешность, которая всегда является – иллюзией. Внешность есть не только у человека, у предмета, но и случая. Эта иллюзия так четко проявляет себя, когда мы забываем то, что делали. В пример можно взять любые бытовые разговоры, услышанные фразы, и даже цвет наших глаз, при встрече с другом он кажется зеленым, а завтра окажется голубым. И вы будете уверены, что он голубой, потому что то вы помните уже не так хорошо, как новое. Но новое не убивает старое, оно создает иллюзии, эти маленькие и тихие отголоски, которые так часто мы принимаем за настоящее. Есть ли в этом наша ошибка? Порой да, а порой нет, мы люди, не можем ручаться за то, что придумает наше сознание, что захочет оно увидеть, потому что сознание сильнее нас. Оно не сильнее сердца в плане физического, и далеко от действий как таковых, оно руководит мыслью, той, которая создает зеркала! Зеркала появляются всегда, мы смотрим на них, или мы смотримся в них – первая и самая большая разница. Ведь мы, не все, но большинство смотрим на стекло для того, чтобы увидеть отражение, подумаете только, наше отражение? А если оно окажется не нашим? Зеркала врут? Они, нет, они показывают явь, но мы ее приукрашиваем. Без этого невозможно жизнь, ее нет без иллюзий, мы заплетаем волосы в косичку утром, смотримся в него вечером, и уже нет никакой косички, ни малейшего на нее намека. Но вы помните, прекрасно помните, что утром была другая причёска. Стало быть, зеркало все-таки врет, опять-таки нет. Вранья вообще нет, кроме вранья самого себе! Но как это исправить, как не жить иллюзией, как принимать в зеркалах то, что есть? Может не вспоминать прошлое, но его нельзя оставить, потому что оно наше, ничье другое, не чужое, а наше прошлое. А если и его нет? Не было. А Вдруг?» - как странно, что на эту тему, мы рассуждали много раз, но всегда отводили ее в какую-то другую сторону. Аринка редко задумывалась о том, почему полюбила внешность Лешки, хотя она полюбила, действительно, сначала его облик, а потом и того, кто в ней жил. Первое впечатление? Нет, впечатление тоже не разрешит этот спорный вопрос, потому что я полюбила Татьяну не в первый миг нашего знакомства, а уже потом, через определённое количество дней, за чей период я смогла наблюдать за ее походкой. Вокруг этого можно крутится вдоль, да около и все отрицать, или принимать. Но только есть кое что похуже, чем любовь, та любовь, которую описывали мы, потому что порой весь случай мы видим не так, и я тоже увидела его так…
Морозный воздух едва вваливался в мои легкие, но не поселялся в них, а мгновенно вылетал. И при каждом ударе сердца, все тело, казалось, взлетало и задыхалось одновременно. И сколько бы я не пыталась поймать хоть частичку кислорода, она все равно убегала. А я настолько увлеклась погоней за ней, что не заметила самого главного, того, что оставив раненную Тишину, успела забежать в комнату, сорвать с крючка зеленоватого оттенка парку с пышным капюшоном, и не успев ее застегнуть, выбежала на улицу, захватив еще какой-то мятый листочек. На нем были неровным подчерком выведены святые слова, слова, заключающие в себе адрес, номер автобуса, и еще какие-то узоры, которые я вывела при первом же разговоре с тобой. Да, сжав крепко этот листок в кулаке, я помнила, твой голос, немного грустный, как всегда чем-то озадаченный и спешащий. Я тогда не понимала, куда ты спешила, когда все было, и было четко. А теперь поняла, как мало оставалось часов, или их не было уже вообще, но душа рвалась, рвалась так сильно, что я едва могла удержать ее там, где ей положено быть. Она метала мое тело из стороны в сторону, ерзало, когда мы сидели на мягком кресле в автобусе, шевелила мои дрожавшие ноги, и заставляла разум проговаривать номер комнаты, то число, которое странным образом вывалилось из моей головы, как только я нашла Алексея. Но пока этого не было, и метель усилилась, а я нашла на своих ножках тоненькие колготки, это число не давало покоя вместе с листком, который выхватил ветер. Нет, не тот, о котором вы подумали. Его не было или он смотрел со стороны, мысленно подгоняя свою опоздавшую девочку. Ветер суровый, обладающий сразу сотней струй во всех направлениях, и сбивающих с ног, так ловко унес мой листок, куда-то высоко, скорее всего, погнал его к морю. Решил намочить, отобрать то единственное, что осталось. И мы стояли, не я одна, а я и треть всех мыслей, стояли около входа в гостиницу « Лучи Евпатории» и наверно ожидали тех лучей, света какого-нибудь или знамения, града или пурги, но чего-то ждало наше сердце. Но душа вновь дала толчок, и ворвавшись в теплое помещение, я только в тот миг обнаружила, что при себе ничего не имела кроме монет в кармане и адреса, к которому вряд ли смогу проскользнуть. Но чудо все-таки есть, и когда на него не надеешься, тогда оно берет тебя в свои руки и остается только положиться на него. Душа искала сама, и нашла, она бродила в моем теле по совершенно незнакомым коридорах, в которых горел тусклый свет. Аринка бы все отдала, чтобы только пройтись по ним к нему, к нему. А я бы отдала все, чтобы отыскать ее, ведь знала, что либо у нее больше сил, либо ее нет вообще. Страх потерять ее, черноволосую девушку схватил меня уже позже. Но очевидно было ее отсутствие, иначе бы Тиша сказала. Ах, Тиша, Тиша, что с ней теперь было? Замел ли ее снег, укрыл ее несчастное тело, промыл ли ей раны, или уже летает ее душа выше и выше. Хотелось поднять голову, раскинуть руку и закричать, но разум еще не позволял, он бил по нервам и те утихали, и лишь привычное скоростное сердцебиение иногда сковывало конечности на замерзших руках.
Коридоры стелились все дальше и дальше, и все в них спало, и плохо горящие лампы, и потолок и не о чем не подразумевавшие люди, спавшие в своих номерах. О да, они спали, а я бродила, и почему-то на секунду позволила себе остановится, обдумать все в пятидесятый раз. А к чему я шла? К нему, но с чем? Абсолютно не с чем, и это терзало, это подталкивало к тому, что весь мой приезд казался абсолютным безумием. И тут же вспоминался пришедший дух Изондия Павловича, и слова Тиши, и все они утверждали одно, одно: ехать, ехать туда! И когда нужный номер был найден, и рука моя толкнула не запертую дверь в комнату Алексея, тогда задуло из-за плохо прикрытого балкона, тогда задуло и в моей душе. Открылась бездна, та бескрайнее вселенная, которую я старалась спрятать в себе, она распахнулась немного раньше моего разума, и потому не сразу обратились к нему, к – воображению! Моему спасительному другу.
Комната, открывшаяся перед мной, пролетела мимо расширенных глаз, а вот он, его тело, оно тут же колом вонзилось в меня и вытащить его было больше нельзя. Как давно я не видела его глаз, этих голубых глаз, скрытых под тяжелой шторой. Они спали эти глаза, лежали тихо и разбросанные, измученные руки. Их более никто не целовал, а тело его не укрыли пледом, его оставило даже тепло, прилетающее до этого с батарей. Все в нем замерло, как будто на один миг, но миг этот длился уже…А сколько он длился? Часы бежали, желая видеть не то проигрыш, не то победу. Но каким способом достичь ее, я так и не знала, и знать не могла. Все твердили вместе с душой, чтобы приехать, а что дальше. А поверить только, в голову не пришло ничего больше, кроме как склонится над бездыханном телом Алексея, снять с себя куртку и аккуратно подложить под голову ему свой немного сырой капюшон. Право, чувствовал ли он это? Вряд ли, но руки так и тянулись сделать его голове удобнее, а еще они притянулись и к цветам. Да, желтые, свежие, выбивающиеся из всей картины этой угрюмой комнаты, тюльпаны были разбросаны вокруг его тела, и коснувшись указательным пальчиком зеленого стебля, подняв с пола один, я проговорила внутри: « Цветы! Желтые цветы, как тогда, когда не было льда». Знакомый аромат попал в легкие, душа получила то, что требовал, запястья коснулся один из насыщенного цвета лепестков, и я улыбнулась, улыбнулась тому, что получила, что поняла эту подсказку, чье-то нарочное старание, старание великого гения и случайность. Нет, на случайность это было похоже мало, и к тому же не было времени что-то объяснять, кроме как не отправится туда, где мы ждали сами себя в той комнате, в том дне. А вы забыли? И я забыла, а память нет, она вытащила из меня сокровенные 2 слова:
- Туда! Туда!
На последнем слоге голос уже перешел в шёпот, и я плохо слышала последнюю букву «а», голова моя упала поперек его ног. И два тела, бездействующих, но живых, однозначно живых лежало на холодном полу. Они дрались за жизнь, за прошлое, за то, что когда-то отпустили, вернее, отпустила я. А теперь вспомнила как это, когда самый глубокий «сон» на свете забирает тебя, утаскивает в этот необъятный мир, где свет, где тень, где сходится невообразимое…
1977 год. 1 августа. Квартира на Малой Грузинской улице. День. Все было так, как должно было быть. Но мысли все равно колыхались так неумно, словно не желали свыкаться с тем, что их ждало. Они привыкли к плохому финалу, к грусти и им все время что-то не нравилось. Они все еще хотели отбросить меня назад, нет открыть глаз, они твердили, что все это глупость, что пустое вернуться туда, где все уже произошло. Но откуда они знали, почему были уверены в нашем проигрыше? Тогда получалось, что мы сошли на ступень назад просто так, чтобы убедиться во всем содеянном? Да, действительно, пришли на ум сомненья открывать ли глаза, распахивать ли по привычке слипшийся ресницы. Чем дольше я и мое воображение не было здесь, тем труднее было проснуться. Хотя был ли это сон? Но спят ли стоя? Сотню раз я задавалась подобным вопросом, приходя в себя, находясь в вполне человеческой, обыкновенной позе, сознания в которую возвращалась не сразу. Но оно строилось, все быстрее и быстрее частицы набирали силу, и, казалось, крепли с каждой секундой и они, и представление, которое вскоре откроется передо мной. Но пока было страшно, пока дрожало сердце и какой-то старый, сосредоточившийся в замкнутом, маленьком пространстве запах, проникал внутрь моих легких. Он проникал нарочно, позволяя дышать, позволяя нам, правда, не упасть. А упасть на что? На пол, который я знала, своими и босыми ногами и ножками в красных бывало босоножках я успела запомнить его, как запоминают глазами. Что за чувство? Это чувство ностальгии, когда сталкиваешься, лоб в лоб с тем, что потерял! И тут мое сердце прижали к задней части позвоночника все сожаления, которые говорили, говорили: « А ничего не вернуть!». Уверенность в них убедила и меня, что рано было радоваться бездумному возвращению, и Ольга, Ольга что-то прогадала с желтыми цветами. А может я находилась вовсе и не там? Не гул машин, не чириканье птиц, не надвигающийся маленьких дождик, ни тучки не плыло за окном, была бы она, был бы и ветер. О, Ветер! Он бы во всем разобрался, он бы нашел выход, который мы потеряли. Глаза уже устали зажмуриваться, они устали спать напрасно, они яростно кричали, пытались распахнуться, но не только они!
Рука, моя рука что-то явно сжимала во вспотевшем кулаке, та самая рука, у которой в прошлый раз затекло запястье. Сейчас я испытывала подобное, и мизинец, как нарочно оторвался, отпрыгнул и захотел побегать по гладкой поверхности стола, но другие пальцы не пускали брата-шалуна, а я бы отпустила! Но они не слушали, и все пытались мне сказать, что, что они сжимали так крепко, и что хотели отпустить! Я открыла глаза, но тут же обернулась, привычные стены чуть склонились в бок от мгновенно поворота, ресницы ликовали, а я обомлела! Зрение быстро показало ту картинку, которую мы думали, забудем, а она вернулась такой же ясной, и в левой раскрытой руке я нашла стеклянную ампулу, ту, с которой все началось, с которой мы бросились в омут, и ту, которую давно истратили в реальности! Но здесь она была, именно она, с плохо пропечатанными, маленькими синими буквами, а помимо нее и те душистые цветы в хрустальной вазе. Желтые цветы, раскрывшиеся после выступления на вчерашнем, июльском его концерте. Их головы кивали мне, они тосковали, они скучали, и я наклонила к ним свою лохматую голову, вдохнула тот же аромат, этот сладкий запах, который навсегда останется предвестником счастья! Через миг же я отстранилась от них, провела частью кулака по столу, и твердо поставила на него то, что не должна была брать. И вот и не было ничего, ничего, ни привязанности Лешки, ни любви к нему, ни нашей печали и бессонных ночей. Там значит, мы все жили как-то по - иному. Скорее всего, я даже не познакомилась с Татьяной, но главное, главное, он был жив или нет? А как же другие стекляшки?
Я могла задавать себе еще сотню вопросов, если бы не солнце, взошедшее над душным и усталым городом солнце. Оно пришло так неожиданно, когда стоявшее в пол оборота мое тело вдруг ощутило прохладу, утреннюю летнюю прохладу. Ожил ветер, он был где-то рядом, но из-за слепившего солнца, единственное, что я могла разглядеть была белая дверь балкона нараспашку, балкон уходил в лето! А мы оставались где-то между, хотела двинуться, но остановила себя, пока солнце не заиграло еще сильнее. И уже не золотом оно светило, а святыми, белыми лучами, теми искренними, настоящими! Я подняла руку, что коснуться хоть одного из них, не поймать, а только коснуться. Но они резвые все обступили со всех сторон, раскрылись так, как обычно раскрывают стороны веера, и в середине этого веера показался силуэт. Черные, как смоль кудри, уже не были такими, они немного выцвели в рыжеватый цвет, и были убраны назад, крупные они касались ушей и с любопытством выглядывали из-за них. Человек, или не человек это был, представился в черно белом обличье. Черный плащ нараспашку закрывал собой белоснежную рубашку, чье рукава богато прикрывали его худые запястья. Одну руку, по-моему правую он положил на край стены, шедшей на открытой балкон, а другую поставил на пояс, как рыцарь, выигравший в бой, и спасший свою принцессу. Но он был один, хотя при себе имел! Ох, что он имел! Не шпагу или саблю, как могли бы предположить многие, а новые, лакированные, сверкающие сапоги! В них-то Ветер пришел, он подошли ему, в пору спустя столько лет его безуспешных поисков, он, наконец нашел то, что надо. И видно было, как эти сапоги, идущие по внешнюю строну обмотанные серебряной цепочкой с болтающимися на них тремя медальонами, приводили его в восторг, и не меньше его, и меня! Он нашел их тут, в 1977 году, в котором никогда не искал, испытывая какую-то болезненную неприязнь к этому времени. А, всем известную неприязнь, но стертую из нашей памяти. Он, напомним, никогда не искал их здесь потому, что всякий раз находил грустное лицо Тишины и ее отказ ему.
Не выдержав, я подошла ближе, лучи уже успокоились и позволили мне увидеть появившуюся на его лице улыбку, и его слова:
- Ну, вот и встретились, Ада! Ты этому не рада?
Я молчала не потому, что удивилась, а изумилась я куда сильнее, чем думала, что могу изумляться. Я боялась спугнуть то, что видела. Боялась, что в один прекрасный миг пропадет его белый воротничок с черной пуговичкой, исчезнет и широкая петелька от этой пуговички. Но Ветер сошел чуть ниже, и оказался стоять подле меня, он вытянул шею, зажмурился и проговорил:
- Какой воздух, какие улицы нас ждут, и время твое они украдут!
Я с жадностью взглянула за порог балкона: чистое, голубеющее небо, такое, какого я давно не видело, оставалось целым и невредимым, не порванным. По нему не бил метеоритный дождь, и оно не содрогалось от страха, как все во мне. Оно, казалось, было не в рамках моего воображения, оно выходило из него. И было вовсе не натянутым обманным куполом, настоящим небом, тем, которое знали они, и пыталась познать я. Необъятное и бесконечное, никогда не замыкающееся, а всегда идущее вперед, оно пролетало над моими глазами, пока вдруг я не очнулась от задумчивости и не спросила у ветра, коснувшись его руки:
- Так, стало быть, я все вернула, и августовский аромат, и все теперь пойдет на лад! А он, он тоже здесь, он рядом весь?
Ветер ничего не сказал, а только кивнул куда-то назад меня, и я, предполагая, что увижу, обернулась так решительно, с таким восторгом, что само солнце брызнуло с более интенсивной силой. Позади меня комната стелилась дальше, справой стороны виделся темный коридор, в который солнце еще не добралось, и в которой не спешило, а впереди был он, Влатирский, как и тогда! Он замер ко мне спиной, но я узнала ее, ее нельзя было не узнать. Уже готовая дернуться вперед, к нему, Ветер задержал меня, словно прошептав внутри: « Не долго». Но я не хотела слышать ничего, и глотая знакомый, полюбившийся запах того времени остановилась в шаге от его силуэта. Глаза горели, а щеки, казалось, треснут на две части или больше частей от пробивающейся во мне улыбки. Обойдя его, я обнаружила что-то другое, не то, на что надеялась. Помимо чириканья птиц, не сновавших взад вперед машин, он тоже, как и они все, замер, стоял подобно восковой фигуре, и единственно живым в нем были глаза, эти синие, любимые глаза! Я не отрывала от них взгляд, и не в силах больше ждать чего-то, я бросилась к его фигуре, и обняла ее, горько смотря на Ветра. В лице его не было безразличия, скорее родилась какая-то недосказанность, которую я пропустила. Но его « не долго» еще не кончилось по моим меркам, и, не отпуская Влатирского, я прижалась к нему еще сильнее, ощутив тонкое, едва звучное биение сердце. Словно удар молнии прокатился по разуму, и я тут же подбежала к Ветру, восклицая:
- Так почему все здесь, как будто забрано глубоким сном? Не слышно шума под окном, и нет привычного устоя этих лет? Все здесь сулит прилет комет? Скажи, скажи мне милый Ветер, что значит стук в его теле, когда он словно мертв на деле?
Я горела нетерпеньем, а он спокойно и слегка с равнодушием слушал меня, до тех пор, пока не громко не сказал:
- Этот мир живёт в тебе, так ведомо Судьбе. Мы в нем лишь только гости, иногда ломаем свои трости. Захочешь ты, чтоб все жило, и будет жить, и будет плыть, и не оборвется временная нить! – на этом он протянул мне свою руку, я взяла ее, уже предполагая, что ничего еще не кончено.
Мы шагнули в сторону балкона, а я все никак не могла оторваться от замеревшего Влатирского, и про себя словно умоляла, чтобы он ожил. Но наверно, я не так сильно хотела, как надо было! Ветер представил мне город, столь тихий и смиренный с восьмого этажа он будто вырос, и вдруг убрались другие этажи над головой и перед нами летели жилые дома, здания, театры, метрополитены и зелененькие автобусики, и то, отчего мне захотелось плакать. Я положила голову на плечо Свидетеля много, как мы «вернулись» на балкон, летняя духота постепенно спадала, и дышать становилось все легче и легче. Красную, алую штору позади нас трепал ветер, как я опомнилась, отпустила руку Ветра. Через миг, закинув ногу через перилла балкона, я перелезла через балконную перегородку и оказалась стоять на маленьком край.
- Ты со мной? – с блеском в глазах спросила я, ощутив себя невесомой, легкой, и пылающей желаньем, желаньем спрыгнуть и сделать это.
- Я твой покой! – он произнес это, тут же встав рядом со мной, и я посмотрела на его сосредоточенное лицо, на котором быстро проявились признаки радости, он вновь кивнул, и я счастливая прокричала:
- Живи, живи мой мир! ЖИВИ!
А дальше, дальше полет, не такой мгновенный, как описывает в книгах, а долгий, за который я успела закрыть глаза, ощутить, как подпрыгнули мои волосы, и как ветер зазвенел в ушах. Мы летели с восьмого этажа, а казалось, словно с огромного небоскрёба, которому не было ни конца, ни края. Приземлиться? Нет, страха приземления не было, наши ноги легко коснулись земли, именно земли. Посмотрев на своего друга, я нашла в его волоса застрявший зеленый листок, он чуть наклонился ко мне, я сняла и тут послышалась суета, доносились какие-то разговоры бабушек, мужской голос что-то пояснял маленькому ребенку, а тот вдруг захныкал, а какая-то еще одна женщина стучала каблуками по асфальту, и наконец, милицейская сирена промчалась в десяти шагах от нас. Мы приземлились в можно сказать палисадник, расположенный чуть ниже первого этажа дома Влатирского, и тут из окна какая-то дама, уставилась на нас огромными, карими глазами, от изумления они потемнели у нее, и я едва сдержав смех, принялась пробираться сквозь деревья на дорогу. Солнце все также не щадило день, зной царствовал над Москвой, а над моим сердцем – покой и блаженство.
Увидев, отряхнувшегося Ветра, которому досталось куда больше от полета, чем мне, я вновь схватила его за руку и проговорила с уверенностью:
- Сейчас 1977?
- Сейчас август 1980! Прости, но время не любит шуток, прибауток. – покорно ответил Ветер, прочитав на моем лице озорную улыбку, и подтвердил ее, - Но ты можешь вернуться и назад, ткнуть пальцем наугад. Но только обещай впредь ничего не брать!
- Обещаю! – твердо произнесла я, и направилась вперед, направилась по этой дороге, ведущей к метро, и на Красную Пресню. На путь стелился вместе с Ветром, он вдруг тоже засмеялся, а я прислонилась к нему и мы шли, как старые знакомые. Грусть ушла из моего сердца, лето такое теплое, вдруг стало нежным, перестало хотеться пить, и я прыгала, кружила вокруг него, забывая и о возрасте и о том, что меня ждало в реальности. По этому асфальту я была готова иди вечность, иди по Москве на встречу к тем, кого любила, кого ждала, без кого не могла, и кого поклялась больше не потерять…
…Утром 23 декабря, в необычайно теплое утро, по голове моей проводил уже не Ветер, оставшийся на чуть дольше в моем воображении, и том сладком мире, а Лешка! Он сидел надо мной, с собранными в букет желтыми тюльпанами, и держал мою голову, пока я вдруг не вскочила, не коснулась его ладони, не обнаружила его белоснежные локтевые сгибы, и не услышала от него эту ставшую любимой мою фразу:
- Не было ничего!
« В зеркале нет вранья, мы придумываем сами, что хотим! Не зеркала, а мы, и в этом наша вина, выдавать желаемое за действительное. Но иногда это слишком опасно, чтобы играться и иллюзиями, чтобы принимать их за настоящее. Ведь погнавшись за иллюзией, не исключено, что не потеряешь настоящее! Смотрите в зеркала ясно, не портите ум, не закрывайте глаз. Глаза нам даны для того, чтобы видеть! Видеть, что внутри нас самих!»