Глава пятнадцатая. Смерть императрицы

Владимир Бахмутов Красноярский
               
    Историки чуть ли не в один голос пишут, что, что уже с 1756 года  Ека-терина готовила заговор против своего мужа,  для того де она и просила денег сначала  у Франции, - неудачно, а потом успешно у Англии.  Так ли это?
    Дело в том, что произошедшие вслед за этим события, в том числе и действия самой великой княгини, говорят о том, что, несмотря на  критическое отношение к своему племяннику, Елизавета  считала, что её наследником-императором  будет именно он, и никто другой.  Екатерина об этом  знала, и принимала это, как неизбежность. К документальному подтверждению этого тезиса мы обратимся чуть позже,  а сейчас попытаемся выяснить  отношение  молодой  княжеской пары  к императрице и происходившим в это время событиям.
   
    Большая часть исторических повествований об этом времени построена на  основе мемуаров императрицы Екатерины. Разумеется не без привлечения свидетельств иных её современников, но в значительной мере именно на её воспоминаниях, письмах, указах и иных документах, вышедших из-под руки Екатерины.  Писательницей она была весьма продуктивной, но задуманных ею воспоминаний в качестве послания потомкам  она, как известно, не завершила, поскольку умерла скоропостижно, явно не предвидя своей кончины.  И потому, кроме отдельных написанных ею документов более позднего времени, нам остались незавершенные «воспоминания», доведенные только лишь до 1759  года, да и то некоторые эпизоды в  довольно противоречивых вариантах,  порою  даже отличающихся   коренным образом.
 
    Всё это невольно наводят на мысль о необъективности этих «Записок»,  и даже вызывает прямой вопрос: где же здесь правда, и можно ли вообще верить  воспоминаниям Екатерины?
    Вполне может быть, что если бы она не скончалась так рано, и прожила дольше, то  навела бы порядок в своих черновиках, убрала противоречия и лишние варианты, продолжила бы свои «воспоминания» до более позднего времени. И тогда сведения из её «Записок» были бы более убедительными. Поскольку  гибель государя Петра Фёдоровича прямо или косвенно связана с честолюбивыми замыслами супруги,   содержащиеся в  воспоминаниях Екатерины сведения о муже, и их взаимоотношениях, никак  нельзя считать объективными.
 
    Предлагаю читателю, не удивляясь такой прихоти автора, мысленно представить себя рядом с ними в то время, с тем, чтобы дать собственную оценку их взаимоотношений.
   
    Молодая пара, сверстники, соотечественники, - и он, и она - немцы,  еще и родственники. Екатерина приходилась своему мужу  троюродной сестрой. Их деды (у Екатерины – по материнской линии, а у Петра – по отцовской) были родными братьями.  Общались супруги между собой, без сомнения, на немецком языке. В окружении русских надзирательниц и челяди, не знавших немецкого языка,  это, без сомнения,  доставляло им немало радости и являлось предметом разного рода забав. Например, можно было вольно, и даже язвительно комментировать действия не только слуг и надзирательниц, но и  передаваемые через них  указания императрицы, не боясь, что их поймут. Разве такие полудетские шалости не сближают?
    Петр Фёдорович действительно очень любил военное дело, особенно внешнюю его сторону, - мундиры, учения;  при этом образец для подражания видел в Пруссии. Екатерина, судя по всему,  смотрела на это подобным же образом, и это не удивительно. Ведь  прусская армия  считалась  тогда лучшей в Европе, не говоря уж о том, что это была их  родина. Не следует забывать, что она тоже была немкой, родилась и выросла в Пруссии, девчонкой бегала со своими сверстниками по улицам Штеттина, а её отец состоял на службе у прусского короля Фридриха II, был  комендантом, а затем и  губернатором этого  города.
      
    Можно ли думать, что в её душе не  было  никаких патриотических  чувств?  К тому же в  исторической литературе немало упоминаний о том, что она, вела тайную переписку со своей матерью, и  даже с  королём Пруссии Фридрихом,  как, к слову сказать,  и  Петр Фёдорович.

    Вспоминая, как  Петр  обучал военному делу своих лакеев, Екатерина  вскользь замечала, что, "кажется, и у меня был чин", признавалась, что в то время она была «поверенной» ребячеств Петра. Что она  поддерживала с мужем  «разговоры о подробностях по военной части», а он ставил её с мушкетом в караул  у двери между их комнатами  и обучал  военным упражнениям, благодаря чему  она научилась  исполнять «все ружейные приемы с точностью  опытного гренадера».

    Историки пишут, что она была страстной охотницей, при этом  часто охотилась вместе  с мужем, то есть это было тоже общим для них увлечением. Добавьте к этому,  что первую учебно-тренировочную крепость, построенную в Ораниенбауме, Петр Фёдорович назвал именем своей жены – Екатеринбург, а первый, сформированный им полк, - «Полком Герцогини», шефство над  которым он поручил своей жене - Екатерине Алексеевне. Одна из галер, действовавших на Нижнем пруду в паре с галерой «Елизавета» была названа им в честь своей супруги «Святой Екатериной».
 
    Разве всё это не свидетельствует о дружелюбном отношении великого князя к своей жене, искреннем её уважении? Проявление этого внимания не оставалось безответным.  Современники писали, что Екатерина не единожды устраивала празднества, в том числе красочные фейерверки, посвященные успехам своего мужа. Так что их отношения того времени производят впечатление вполне нормальных, а если и  с  эксцессами, то такими, какие бывают в любой семье.
 
    Даже в  конце 1750-х годов, когда их отношения по всеобщему при-знанию окончательно разладились, Петр Фёдорович распорядился  о строительстве двух небольших загородных ансамблей. Один, - для своей фаворитки Елизаветы Воронцовой;  другой - охотничий домик с уютным садиком, построенный по проекту известного архитектора А. Ф. Кокоринова, - для своей супруги,  великой княгини Екатерины Алексеевны. Да и сама  Екатерина писала позже о том времени, что  великий князь «еще имел ко мне невольное доверие, которое необъяснимым образом почти всегда сохранялось в нем, хотя он сам не замечал и не подозревал того».Это признание Екатерины находится в вопиющем противоречии со многими положениями оставленных ею «Воспоминаний», в которых Петр Фёдорович представлен в самом нелицеприятном виде.

    Из-за отсутствия в раннем юношеском возрасте светского воспитания, он, видимо, действительно не обладал аристократическими  манерами поведения, был часто несдержанным, легко возбудимым, вспыльчивым,  еще и  не по возрасту по-мальчишески шкодливым и язвительно-насмешливым. У него напрочь отсутствовало чувство дипломатии, - «брякал», не подумав, что ему приходило в голову, ничуть не заботясь  ни о том, какую это вызовет реакцию в его окружении, ни о последствиях своих слов, как лица официального, - наследника русского престола. Только лишь поэтому он действительно не подходил на роль правителя великой державы, каким являлась Россия.
 
    Екатерина это быстро увидела, оценила,  и сделала из этого свои выводы. В свете  её собственных устремлений,   такие качества  мужа великую княгиню вполне устраивали,  поскольку это возвышало её в глазах дворцового окружения и иноземных посланников.  Правда, тщеславия у великого князя было ничуть не меньше, чем у его жены.  При  главенствующем его положении в семье, как наследника престола, это часто проявлялось в форме диктата и упрямства, сопровождаемого грубостью. Это как раз и было той «больной мозолью»  в  семейной жизни великой княгини, которая предопределила её неприязнь к мужу и последовавшую его нелестную характеристику в её воспоминаниях.

    Были у Петра Фёдоровича и другие недостатки, уже чисто житейского свойства, -  любил  прихвастнуть, не чураясь при этом и выдумки,  курил, был склонен к неумеренной выпивке, но самое, пожалуй,  главное – был трусоват, терялся в неожиданной и сложной ситуации. Можно  даже сказать больше –  был  лишён качества, свойственного большей части сильной половины человечества, - мужества и стойкости, что, в конечном счете, его и погубило.

    Вместе с тем современники отмечали его простоту, дружелюбие,товарищеское  отношение к приставленным к нему слугам, особенно к его камергеру -  Сергею  Салтыкову, с которым, как уже говорилось, у него сложились весьма доверительные дружеские отношения.
 
    Что же касается того, что «у него было много женщин», как пишут некоторые историки, то это, конечно же, выдумки. Какое может быть «много», если, как на то жаловалась Екатерина, он и со своей законной супругой  должным образом управиться не мог. Может быть, где-то на балу и «приволокнулся» за кем-нибудь по примеру иных кавалеров, но – платонически. На большее он вряд ли был способен, и в этом тоже была его «немужская» особенность.

    Пусть читатель не заблуждается, считая, что Екатерина в отличие он него была скромной и послушной пай-девочкой. У неё недостатков тоже хватало: она была транжиркой, вечно нуждавшейся в деньгах, капризной и упрямой женой, заядлой картёжницей, еще и табачницей.
 
    Нет, Екатерина не курила, и не увлекалась крепкими напитками, обходясь слабыми наливками и фруктовой водой, зато пристрастилась нюхать табак. Петр Фёдорович не раз  распекал  жену за эту вредную привычку, но добился лишь того, что она стала брать табак левой рукой, поскольку правую руку часто подавала для поцелуев кавалерам.

    Да, Екатерина была умна, но это был ум дьявольский, иезуитской направленности. Нуждаясь в чьем-то содействии, она находила способ приблизить, «приголубить» этого человека, но, получив желаемое, выбрасывала его из своего окружения подобно изношенным перчаткам. Это качество её ума, столь ценимое в делах политических, вряд ли можно считать положительным в обстановке обыденной семейной жизни. А будучи рассерженной, она становилась злой, и в перепалке с мужем вряд ли уступала в грубых выражениях, как ему самому, так и Елизавете Воронцовой, о которой писали, что она ругалась как солдат. Именно на злобный её характер жаловался Петр Фёдорович своей тётушке в памятную ночь с допросом Екатерины о письмах Апраксину.

    Но сейчас речь не об этом, а о том, как относились  Екатерина и Петр Фёдорович к своей «тётушке»,  - императрице Елизавете Петровне.  Было ли у них  чувство сердечной к ней привязанности, или они относились к ней по-иному?


    По духовному завещанию матери Елизаветы Петровны – императрицы Екатерины I,  преимущественное право на русский престол имела не она,  а  сын ее старшей сестры Анны  Карл Петер Ульрих, - теперь великий князь Петр Фёдорович. Об этом знал и он сам,  и его супруга и, без сомнения, они не раз обсуждали эту тему.

    Трудно сказать, не провоцировала ли Екатерина великого князя  на какие-либо активные действия в этом направлении. Но известно, что когда в начале 1749 года Елизавета Петровна приболела, она, опасаясь чьих-либо  конкурентных действий со стороны,  сообщила мужу, что у нее есть полк Чернышева, назвала имена нескольких капралов лейб-компании,  на которых они могут рассчитывать.
Одним словом, было немало дел, в которых интересы Петра и Екатерины совпадали. И потому более позднее  заявление Екатерины Великой в её  воспоминаниях, что «… наш образ мыслей и наши взгляды на вещи были до того различны, что мы никогда ни в чем не были бы согласны, если бы я часто не прибегала к уступчивости…» вряд ли соответствует действительности.

                *
   
    Н. М. Соротокина в своей повести «Императрица Елизавета Петровна. Её недруги и фавориты»  пишет, что Екатерина «нетерпеливо ждала смерти этой «колоды», как она называла  императрицу в кругу единомышленников.  Это невольно вызывает вопрос: а ждала ли? Не принимала ли она мер к тому, чтобы сократить это ожидание?  Во всяком случае, как говорят юристы, у неё был для этого мотив, и уже одно это требует рассмотрения такой версии.

    В «Записках-воспоминаниях» Екатерины немало места уделено тому, как она любила Елизавету Петровну,  как она оплакивала её кончину, но всё это, без сомнения, ложь, направленная на то, чтобы скрыть  свои действия в этот период. Впрочем, рассуди сам, читатель. Та же Екатерина не единожды писала в своих «Записках», что «одно честолюбие меня поддерживало…»,  «рано или поздно я добьюсь того, что сделаюсь  самодержавною русскою императрицею»; «Дело матери было выдать меня замуж. Но, но правде, я думаю, что русская корона больше мне нравилась, нежели его (мужа-наследника)  особа …», «зная его свойства, я бы не пожалела  его, но к  короне русской я не была так равнодушна …». А теперь, подумай,  каково ей было при её-то самолюбии  в течение долгих семнадцати лет ждать этого счастливого момента, - момента достижения своей цели.

    В феврале 1745 года Екатерина получила от императрицы один из первых выговоров.  Другой выговор, более серьезный, касался её долгов. Как-то императрица сказала, - писала Екатерина, - «что я чересчур обременяю себя долгами, что все, что я ни делаю, глупо;  что при этом воображаю, что я очень умна, но что я одна так думаю о себе; что я никого не обману, и что моя совершенная глупость всеми признана …».

    Есть в «Воспоминаниях» и такие фрагменты: «Ее (императрицы) антипатия ко мне росла с каждым годом», «Я была в таком сильном отчаянии, что … это заставило меня решиться покончить с собою; что смерть предпочтительнее такой жизни…».  Ну, что касается решения «покончить с собой», то это, конечно же,  явный перебор из той же серии придумок, что и  намерение покинуть  Россию и уехать домой, -  «к маме». Об  этом она, притворяясь «бедной и несчастной», стоя на коленях и заливаясь слезами,  молила  императрицу в 1759 году,  когда над ней стали сгущаться грозовые  тучи.
 
    Можно ли в это поверить при  её-то уме, предприимчивости и самолюбии? Я уж не говорю о том, что это никак не увязывается с заявленной ею мечте о «русской короне». Так что нет, и не может быть  никаких сомнений в том, что Екатерина  была кровно заинтересована в устранение этого досадного препятствия на пути к достижению заветной цели.  Каким образом?

    На что намекает автор? - должно быть, подумает читатель, - уж не на то ли, что  великая княгиня Екатерина Алексеевна способствовала преждевременной кончине Елизаветы Петровны?
 
    Именно так! Мне даже кажется удивительным, что такая версия-предположение  до сих пор не нашла должного места в исторической литературе,  хотя для этого есть немало оснований. Разумеется, пытаясь выяснить подобный вопрос, не приходится рассчитывать на обнаружение исторических документов, в которых было бы прямо сказано о насильственном устранении Елизаветы Петровны с престола путем отравления. Такие дела исполняются тайно, причём по возможности без оставления следов. Но вот это последнее не всегда удается. И тайное порою удаётся обнаружить на основании косвенных свидетельств, тем более, если их достаточно много.

    Попробую  аргументировать выдвинутую гипотезу, рассчитывая на то, что читатель сам сделает выводы, но прежде хочу обратить его внимание  на то, что в «цивилизованной» Европе того времени взятка, а если она не помогала, то  яд, пуля и кинжал были  традиционным подспорьем в решении подобного рода политических проблем.

    В начале Семилетней войны едва избежал смерти французский король Людовик XV. 5 января 1757 года, когда  он заехал в свой дворец в Версале, там его ждала засада; он  был тяжело ранен ударом кинжала. Покушавшийся был схвачен и публично четвертован в Париже, но следствие  так и не смогло, или не захотело выяснить, кто, зная расписание поездок монарха, пустил преступника во дворец.

    Маркиза де Помпадур заболела кровохарканьем с «приступами лихорадки»  как только из любовницы короля  стала  его советницей в делах политических.  Надо сказать, что «лихорадкой» в то время называли общее болезненное состояние, часто не понимая его причин. Маркиза де Помпадур  умерла в 1764 году, - через год после окончания Семилетней войны, в возрасте всего лишь 42 лет. На этом фоне смерть Елизаветы Петровны, наступившая в результате направленных действий её недругов,  не кажется преувеличением.
 
    Странная её болезнь  своими симптомами весьма схожа с симптомами предсмертной болезни маркизы де Помпадур. Она, - пишут историки, не раз избегала яда благодаря верному  ей начальнику полиции. Иезуиты, якобы заботясь о «нравственности», пытались еще в 1756 году, - в начале Семилетней войны таким способом удалить маркизу от Людовика XV.
 
    Но, пожалуй, самыми интригующими являются сведения, оставленные потомкам знаменитой княжной Таракановой,  претендовавшей на  русский  престол.  О правдивости  её сообщений судить не берусь, поскольку в этом нет единства и у маститых историков. Однако  не могу  не рассказать о них читателю.
 
    При её допросе в Петропавловской крепости она  утверждала, что провела ранние годы в Киле у некоей госпожи Пере. В 1762 году в возрасте 9 лет, вместе с нянькой Катериной («немкой из Голштинии») какие-то люди вывезли её в Петербург, после чего  обещали доставить в Москву к родителям (Елизавете Петровне с Алексеем Разумовским), но вместо этого  отвезли к «персидской границе» и поселили у некой «образованной старушки». Там она  чудом осталась жива после попытки Петра III извести  её с помощью яда (не по наущению ли великой княгини Екатерины?). Она  осталась жива, но заболела неведомой болезнью.

    Современники утверждали, что в начале 1775 года, когда княжна Тараканова находилась в Риме, добиваясь встречи с кардиналом  Александром Альбани, её здоровье продолжало   ухудшаться. Из-за кашля с кровью и лихорадочных припадков ей всё больше времени приходилось проводить в постели. В мае 1775 года по приказу Екатерины она путем обмана была захвачена Алексеем Орловым, доставлена в Кронштадт, 25 мая  уже находилась в Петропавловской крепости, а 26 мая была подвергнута допросу.
 
    Если верить сведениям, оставленным  княжной Таракановой на пороге  кончины,  в которых   фигурируют и император Петр III в роли отравителя,  и действия императрицы Екатерины II, завершившиеся смертью  княжны, то нельзя не прийти к выводу об общности  интересов и согласованности их действий  в устранении этой конкурентки на русский престол.  А схожесть симптомов предсмертного заболевания Елизаветы Петровны, маркизы де Помпадур и  княжны Таракановой («кашель с кровью и лихорадочные припадки») невольно приводит к мысли об одинаковости их болезней, вызванных отравлением.

    Перечень странных смертей в этот период европейских монархов и лиц, близких к престолу, этим не ограничился. Иезуиты вознамерились  поднять мятеж в португальской Бразилии, предварительно устранив мешавшего им короля Португалии Жозе I Браганца. 13 сентября 1758 года несколько разбойников, нанятых королевским духовником-иезуитом, обстреляли из пистолетов карету монарха, ранив его. Он выжил и расправился с заговорщиками, разгромив иезуитское гнездо. Однако в том же  году, к изумлению испанцев таинственно умерла их 47-летняя королева Барбара Браганца, - сестра Жозе I.
 
    В этой связи не лишним будет задаться вопросом:а как относилась к деяниям иезуитов великая русская княгиня Екатерина Алексеевна? Так вот,-положительно! С сообщническим пониманием! Несмотря на бытовавшую среди русских людей дурную славу иезуитов, Екатерина, укрепившись на троне, предоставит этому гонимому по всей Европе обществу не только убежище в России, но  даст им немалые льготы.
   
    Такова была Екатерина. Основной принцип действий иезуитов – «для достижения цели все средства хороши» был основополагающим и в её действиях.
Подобно шахматисту-гроссмейстеру на сеансе одновременной игры  все эти годы она вела свою игру и с великим князем, и с канцлером Бестужевым; с Понятовским и англичанином Уильямсом; прусским королем Фридрихом и офицерами гвардии.  Сильно рискуя, играла с наиболее опасным для себя  соперником – императрицей Елизаветой, не уступавшей ей в уме и деловитости, но несравненно более доверчивой, не допускавшей со стороны великой княгини вероломства.

                *
               
    Вплоть до 1756 года, - свидетельствуют современники, Елизавета Петровна отличалась отличным здоровьем.  Но уже со следующего года её здоровье стало ухудшаться, что через четыре с половиной года привело к смертельному исходу. В свете рассматриваемой версии о причинах её заболевания и кончины  немаловажно проследить за тем, под чьим медицинским наблюдением она находилась всё это время.

    В 40-х годах её врачом был уже упоминавшийся выше лейб-медик Герман Бургав Каау. В 1753 году, после его смерти в Петербург по распоряжению властей прибыл Павел  Захарович Кондоиди, который был произведён в тайные советники и назначен архиатром (главным врачом при императорской особе) и президентом  Медицинской канцелярии.
 
    Среди русских медиков Павел  Кондоиди оставил  добрую память. По национальности он был греком с острова Корфу, но с детских лет жил в России и воспитывался у своего дяди, - суздальского епископа Афанасия. Дядя  заботился о достойном воспитании племянника. Медицинское образование Кондоиди получил в Лейденском университете,  там же защитил в 1733 году докторскую диссертацию. Свободно изъяснялся на немецком, французском, итальянском и других западноевропейских языках,  знал греческий и латынь.  Возвратившись в 1735 году в Россию, и выдержав в Медицинской канцелярии установленный экзамен,  стал военным врачом.
 
    С российской армией было связано более 10 лет его жизни, за это время он прошел путь от рядового лекаря до высшей в тогдашней военно-медицинской службе должности генерал-штаб-доктора.  Историки пишут, что он создал первый в России подвижной (походный) военный госпиталь; под его руководством было осуществлено становление научного акушерства в России, организованы школы  «повивальных бабок». Он ввёл русскую номенклатуру болезней, организовал медицинское делопроизводство включавшее ведение истории болезни («скорбных билетов»),  как обязательного документа; ввел клиническое обучение и доцентуру. Регламентировал обязательное вскрытие трупов и усовершенствовал прозекторское дело; издал первый российский список врачей,  составил  русскую фармакопею для полевых аптек и военных врачей; написал инструкции по лечению оспы, кори и других инфекционных заболеваний; организовал при Медицинской канцелярии первую публичную медицинскую библиотеку и учредил ученые врачебные совещания (первое в России медицинское общество).

    Большое внимание Кондоиди и его помощники уделяли подготовке преподавателей для госпитальных школ. На эти должности назначались наиболее способные их выпускники, которых  для совершенствования в науках отправляли за границу, -  в Лейден и Страсбург. Одним словом, Павел Кондоиди был  выдающимся врачом, реформатором  чуть ли не всех  областей русской медицины,  заложившим основы медицинского законодательства. Без сомнения он столь  же ответственно относился и к своей обязанности наблюдать за здоровьем императрицы.

    В том же 1753 году одновременно с Кондоиди при дворе появился  26-летний доктор Карл Крузе – зять умершего лейб-медика  Бургав Каау. Его назначили главным доктором войск гвардии. В 1756 году в «Комментариях Академии» он  напечатал исследование Г. Бургава о ртути, как лечебном средстве, и стал почетным членом Академии Наук.
 
    По  должности  главного директора Медицинской канцелярии Павлу Кондоиди,   приходилось заниматься общегосударственными медицинскими проблемами, в том числе и с выездами в другие города страны. Кто в его отсутствие   наблюдал за здоровьем Елизаветы Петровны, доподлинно неизвестно, но по всей вероятности - постоянно находившийся при дворе  Карл Крузе.


    В январе 1756 года был заключен Уайтхоллский  или Вестминстерский договор между Пруссией и Англией, направленный против Франции, Австрии и России. Одной из целей этого договора являлось  укрепление  позиций Пруссии в борьбе с Австрией  и Россией,  которую Фридрих рассматривал как  потенциального противника.

    В марте 1756 года Россия объявила Пруссии войну. А летом следующего года у императрицы появились первые грозные признаки неведомой болезни.  8 августа 1757 года при выходе из церкви она потеряла сознание. Историк А.Т. Болотов писал: «Государыня с самого уже начала прусской войны сделалась как-то нездорова,  и подвержена была часто болезненным припадкам и столь сильным, что не один раз начинали опасаться о её жизни».

    В ноябре 1758 года обморок повторился, а к февралю 1759 года у Елизаветы Петровны стали наблюдаться признаки духовного и умственного упадка. Пишут, что она стала в большом количестве употреблять крепкие наливки. Некоторые авторы делают из этого заключение, что она была склонна к употреблению алкоголя. Но это не так, - в середине 50-х годов, когда она была вполне здорова,  Понятовский писал, что Бестужев  «обыкновенно  оканчивал день, напиваясь с одним или двумя приятелями. Несколько раз он являлся  в нетрезвом виде к императрице Елизавете, которая питала отвращение к этому пороку, и это ему  навредило  в её глазах». Так что Елизавета Петровна стала принимать крепкие наливки, по всей вероятности,  в качестве средства  притупления болей.

    Врачи давали ей лекарства,  она их принимала, но когда они  требовали воздержания в пище и питье,  отмахивалась от них, как от надоедливых мух,  продолжала вести себя как прежде, отказавшись только от парадных обедов, балов и дворцовых выходов. К своему положению Елизавета относилась самокритично, с изрядной долей юмора. "Страдания мои слишком легки в сравнении с моими грехами", -  говорила она. После принятых мер, - пишут историки,  императрица « … оправилась и занялась делами».

     Благодаря чьему труду оправилась императрица? Не благодаря ли медицинскому опыту Павла  Кондоиди?  Я не без основания задаю такой вопрос. Дело в том, что   30 августа 1760  года Павел  Кондоиди вдруг скоропостижно скончался. Причина его кончины так и осталась неизвестной, не было и никаких сведений о какой-либо его болезни. Складывается впечатление, что его просто «убрали», как помеху.
 
    Среди его помощников и учеников, без сомнения, были опытные и надежные русские врачи,но 29 сентября 1760 года главным лейб-медиком при императрице был назначен англичанин Джеймс Монсей, а ему помощником - немец  Иоганн Штиллинг.

    Кто он такой – этот шотландец Джеймс (Яков Фомич) Монсей?  С этим  много неясного. Пишут, что он находился на русской службе с 1736 года. Чем он занимался в предшествующие годы, как он проявил себя «на русской службе», и кто рекомендовал его в качестве лейб-медика  императрицы,  никаких сведений нет. Он пользовал не только императрицу, но и наследника престола, - будущего императора Петра III и это даёт основание предположить, что его приставил к больной тётушке сам её племянник. Во всяком случае,  вступив на престол после смерти императрицы,  Пётр III будет безмерно хвалить Монсея и назначит его архиатром, то есть своим личным врачом,  и директором Медицинской канцелярии.
 
    Сам же Монсей после смерти Елизаветы Петровны, облагодетельствованный Петром  III, будет писать в одном из своих посланий: «…меня позвали ко двору, без всякого желания с моей стороны, и назначили первым врачом императрицы и государственным советником, что соответствует чину генерал-майора. Мне посчастливилось заручиться доверием императрицы, и проживи она дольше, я убеждён, что она осчастливила бы мою семью. Моё поведение во время её болезни, успехи в лечении и оправданность моих прогнозов увеличили мою репутацию. Так, после смерти императрицы я обнаружил, что завоевал доверие как правительства, так и публики…».

    Каков лицедей!! – «успехи в лечении и оправданность моих прогнозов…»!!  Впрочем,  «русская служба» Монсея и «обнаруженное им доверие публики» продлится недолго, - после переворота и кончины его благодетеля Петра III он спешно покинет Россию.

    По иному сложится судьба Карла Крузе. 19 апреля 1762 года император Пётр III уволил его от службы,  но при воцарении Екатерины II Крузе снова был принят в службу на прежнюю должность. С чем  связано это благодеяние вступившей на трон императрицы, можно только догадываться.


                *

    В ожидании смерти императрицы  великая княгиня загодя написала  Петру Фёдоровичу наставление, по сути дела – пошаговую инструкцию, что он должен делать с момента известия о близкой кончине императрицы и до момента принятия им присяги  своих подданных, как вступившим на престол государем. Это наставление  написано заранее лично Екатериной  и сохранилось в ее бумагах.
Оно состоит  из 17 пунктов и перечисляет необходимые действия великого князя  и их очередность:  кого оставить возле почившей государыни,  кого вызвать на конференцию по такому случаю;  когда объявить дворцовой гвардии о смерти императрицы и своём восшествии на престол; что он должен приказать живущему при дворе дежурному священнику; в какой форме должны ему принести присягу солдаты дворцовой гвардии, и что для этого нужно подготовить;  какие необходимо дать распоряжения капитану лейб-компании; когда и как собрать вокруг дворца гвардейские полки; что ему предстоит сделать и объявить, когда соберутся члены конференции; порядок приведения к присяге гвардейских полков; какими должны быть действия Сената, когда и куда должны быть посланы курьеры с известием о произошедших событиях. И даже какова должна быть форма и содержание молитвы при принятии присяги государю в церкви.

    В дополнение к этому  Екатерина подготовила проект указа   императора с извещением о смерти его тетки-императрицы, его правах как наследника рода Романовых с повелением учинить ему присягу, как вступившему на престол самодержавному наследному Императору и Государю.
 
    Содержание этих документов поражает своим прагматизмом. Прошу читателя вчитаться и не торопясь осмыслить первые три вступительных  пункта этого наставления:
1. Является весьма важным, чтобы вы знали по возможности  точно о состоянии здоровья Императрицы, не полагаясь ни на чьи слова, но прислу-шиваясь и взвешивая факты, чтобы вы, если Господь Бог возьмёт её к себе, присутствовали при этом событии.
2. Когда это совершится, вы выйдите из ея комнаты, оставя в ней са-новное лицо из русских и умелое, чтобы сделать требуемые обычаем в этом случае распоряжения.
3. С хладнокровием полководца и без малейшего замешательства и волнения вы пошлёте за канцлером и другими членами конференции …».
 
    Всё это  явно говорит о том, что накануне смерти Елизаветы Петровны, то есть в начале, или даже середине 1761 года,  у Екатерины   не было даже мысли о перевороте, и своём вступлении на престол вместо Петра Фёдоровича. Она была намерена, как и планировал  Бестужев, стать его соправительницей, после чего, видимо,  рассчитывала подчинить его своей воле.
 
    Да она, по сути дела, этим наставлением уже  предпринимает такую попытку.  Вся тональность документа говорит о партнёрском отношении к Петру Фёдоровичу, но при этом  с изрядной долей снисходительности и покровительства, которые особенно ярко проявляются в третьем пункте, - «С хладнокровием полководца и без малейшего замешательства и волнения вы пошлёте  …».

    Деловитость и холодный расчет, которым веет  от первых  двух пунктов, вызывает ощущение, что Екатерина, несмотря на оговорку «если Гос-подь Бог возьмет её к себе», совершенно уверена, что императрицы должна умереть в ближайшее время.  Наставляя великого князя стать свидетелем  последнего акта  трагедии, она, тем самым, старается не допустить каких либо неожиданностей со стороны непосвященных лиц,  прежде всего иностранцев.
 
    Этот документ заставляет вернуться к  вопросу: если не для организации заговора против Петра Фёдоровича просила Екатерина  деньги у англичан, то для какой цели? Известно, что впервые она их получила еще в 1750 году.  И на какую помощь великой княгини   рассчитывали англичане, ссужая ей деньги,  не на осуществление ли заговора по устранению с престола Елизаветы Петровны?

    Вряд ли  Фридрих и его министр знали о честолюбивых замыслах Екатерины, - она в те годы это открыто не афишировала. Да и вообще, как известно,  король Пруссии весьма критически относился к «бабам на троне», и  не раз язвительно высказывался на эту тему, чем немало раздражал и Елизавету Петровну, и  маркизу де Помпадур, и австрийскую королеву  Марию-Терезию. Ведь не напрасно же историки в шутку называли Семилетнюю войну – войной  трёх разгневанных женщин.

    Как уже упоминалось выше,в голове министра иностранных дел правительства Фридриха II Генриха Подевильса, зародился план устранения Елизаветы Петровны с  заменой её Петром Фёдоровичем. На это ссылаются многие историки в своих публикациях.
 
    С чьей же помощью мог быть исполнен замысел прусского министра? Понятное дело, что в первую очередь  надежда была на  прусского посла Мардефельда, английского посла при русском дворе  Чарльза Уильямса и  долгие годы работавшего с ним Станислава Понятовского; ну и конечно на приверженца англичан канцлера  Бестужева. Само-собой рассчитывали они и на Петра Фёдоровича, кумиром которого был Фридрих. Могло ли быть иначе? Все эти люди были, как мы уже убедились,  ближайшими  друзьями  и   единомышленниками  Екатерины.
 
    В исторической литературе немало упоминаний о том, что Екатерина вела тайную переписку с прусским королём Фридрихом  и со своей матерью. Не следует забывать, что она тоже была немкой, и родилась и выросла в Пруссии.  Здесь, наверное,к месту будет  упомянуть имя талантливого математика–дешифровальщика  Христиана Гольдбаха, служившего в пресловутом «черном кабинете» канцлера Бестужева.
 
    Он великолепно выполнял свою работу, расшифровывая тайнопись иноземных посланников, но, ссылаясь   на то, что он родился подданным прусского короля,  отказывался расшифровывать переписку прусского посла Мардефельда, - из патриотических, так сказать, соображений. Разве не могло быть подобных чувств и у великой княгини Екатерины?  Вспомни, читатель,  как щедро  наделит она  Пруссию территорией, когда укрепившись на троне, разорвёт в клочья  Польшу, лишив её государственности.  Именно Екатерина в содружестве с Фридрихом положит начало единой Великой Германии.
 
    Все это даёт основания считать, что в это время  заговор действительно существовал, но это был заговор не против Петра Фёдоровича, а против императрицы Елизаветы Петровны.   Екатерина была участницей, если не  орга-низатором и вдохновителем  этого заговора.  Деньги, которые она получала от англичан, были предназначены для исполнения этого заговора.
 
                *

    Однако вернёмся к умирающей императрице. Современники писали, что «… в начале 1761 года вновь встречаем известие о болезненном состоя-нии Елизаветы Петровны …. Резко изменился её характер, - появилась раздражительность и мнительность, иногда возникали странные конвульсии, после которых она теряла сознание, а приходя в себя, никого не узнавала». Весь 1761 год её мучила всё усиливающаяся астма, а время от времени – эпилепсия. Она уже практически не вставала с постели, но продолжала заниматься делами, - «… слушала доклады, лёжа в постели».

    18 июля 1761 года врачебная команда при  императрице была усилена. С пожалованием  чина действительного статского советника лейб-медиком к ней был назначен Карл Крузе, - тот самый "специалист по ртути", что был главным доктором войск гвардии и подменял Павла Кондоиди при возникновении  проблем со здоровьем Елизаветы Петровны в его отсутствие.

    С этого времени здоровье императрицы   начинает ухудшаться еще более стремительно, но она еще находит силы принимать решения по проблемам, встававшим перед страной. Свои приказы и повеления императрица передавала через братьев Шуваловых. Разумеется, ни Монсей, ни Крузе не могли этому воспрепятствовать.  В  октябре 1760 года соединённый русско-австрийский корпус вступил в Берлин и взял с города контрибуцию.
 
    Нас уверяют, будто осенью 1761 года она уже не занималась военными и государственными делами. Ничего подобного, - 21 сентября 1761 года, за два месяца до своей кончины  она подписала рескрипт Бутурлину – план ведения войны, полученный им 2 октября.  6 декабря 1761 года корпус Румянцева взял последнюю крупную немецкую крепость - Кольберг.  А 18 декабря Елизавета сместила слишком осторожного Бутурлина с поста главнокомандующего,  и отозвала его в Петербург для дачи объяснений. Преодолевая мучительное недомогание, мужественно исполняла свои обязанности.  И в этом действительно состояло её величие, о котором должны помнить потомки.

    Еще 20 декабря Елизавета чувствовала себя относительно хорошо, но на третий день, - 22 числа, в 10 часов вечера опять началась  жестокая рвота с кровью и кашлем; медики заметили, - писал Соловьев,  и другие признаки, по которым сочли своим долгом объявить, что здоровье императрицы в опасности». Какие такие «другие признаки» заметили встревоженные медики,  об этом можно лишь догадываться.  На следующий день началась агония, которая  «продолжалась ночью с 24 на 25-е, и больше половины следующего дня». В четвёртом часу пополудни 25 декабря 1761 г. 52-летняя императрица Елизавета Петровна скончалась.

    Ещё не зная о  кончине Елизаветы Петровны, Фридрих 29 декабря в панике писал своему брату Генриху: «Если, вопреки нашим надеждам, никто не придёт нам на помощь, - прямо говорю Вам, что я не вижу никакой возможности отсрочить или предотвратить нашу гибель».
    Что подразумевал Фридрих под «нашими надеждами» и на чью  по-мощь он рассчитывал?

    Французский посол де Бретейль сообщал в Париж уже 31 декабря: «… англичане возрадовались новому императору  -  Петру III». «Англичане почти воспылали радостью при смерти императрицы», -  вторил ему  один из французских историков.



    В  последние годы жизни Елизавета Петровна близко сошлась с Иваном Ивановичем Шуваловым.  Его называют последним её фаворитом, мно-гие историки – даже любовником. Трудно сказать была ли между ними любовная связь, - Иван Иванович был моложе Елизаветы на 18 лет. Внимательное ознакомление с его деятельностью  в эти годы заставляет думать, что он, хотя и  был его любимчиком, но их  отношения были  скорее, как отношения сына и матери.

    Необыкновенно  приятный, честный и образованный человек, он пользовался при дворе всеобщей симпатией.  В 1751 году был назначен камергером, но от дальнейших званий и почестей отказался, состоя до конца царствования Елизаветы Петровны в чине 4-го класса, и даже не приняв титула графа. Несмотря на своё высокое положение,  он никогда не просил милостей, говорил о себе: "Могу сказать, что рождён без самолюбия безмерного, без желания к богатству, честям и знатности".

    Иван Иванович был глубоко и искренне предан  Елизавете. Убедившись в его  бескорыстии и порядочности, она тоже к нему привязалась и безгранично ему доверяла.  В 1750-е годы и особенно в 1760—1761, когда Бестужев был отстранён от дел,  власть Шувалова распространялась на все области государственного управления, что оказало заметное влияние на внутреннюю и внешнюю политику России.
 
    Он  готовил многие указы и объявлял Сенату или губернаторам  повеления  императрицы в области внешней политики; активно содействовал развитию русской науки и искусства, оказывал покровительство учёным, писателям и художникам, поддержал многие начинания М. В. Ломоносова. Под его покровительством в 1755 году был основан Московский университет, а в 1757 году создана Академия художеств,  президентом  которой он был до 1763 года.

    Основываясь на  воспоминаниях Екатерины, историки пишут, что последние дни Петр Федорович  с великой княгиней  почти целиком проводили у постели умирающей, и что потом Екатерина с её слов «горько плакала толико о покойной государыне, которая всякие милости ко мне оказывала и последние два года меня полюбила отменно».
 
    Вряд ли это соответствует действительности. Более достоверными кажутся  свидетельства современников, что  императрица умерла на руках своего фаворита Ивана Шувалова. «Уже на смертном одре, - писали они, - Елизавета, мостя собственной душе дорогу в царствие небесное, амнистировала 13 000 контрабандистов и 25 000 несостоятельных должников с долгами менее полутысячи рублей,   велела  понизить пошлину на соль. Соборовавшись и причастившись, но еще находясь в сознании,  передала безутешно плакавшему И. И. Шувалову, не покидавшему ее ни на минуту, ключ от шкатулки, где хранились золото и драгоценности стоимостью в триста тысяч рублей». После смерти Елизаветы, - писали современники,  все ему подаренное он сдал в государственную казну, а  Петру Фёдоровичу передал миллион рублей - прощальный подарок императрицы.

                *

    Вопрос о причинах болезни и смерти императрицы Елизаветы Петровны, пожалуй, наиболее   подробно изучен Валерием Лазаревичем Пайковым, написавшим на основе  этого изучения очерк «Средь шумного бала». Валерий Лазаревич – профессор, доктор медицинских наук, журналист. Он родился в 1939 году и ко времени работы над  этим очерком обладал уже богатым профессиональным и жизненным опытом.

    По окончании армейской службы он поступил в Военно-медицинскую академию (Ленинград), откуда перевёлся в Ленинградский педиатрический институт. Защитил кандидатскую и докторскую диссертацию, прошёл путь от клинического ординатора до заведующего кафедрой педиатрии Санкт-Петербургской медицинской академии им. Мечникова. Работал главным детским гастроэнтерологом Комитета по здравоохранению Петербурга. (Гастроэнтерология - раздел медицины, изучающий желудочно-кишечный тракт человека, его строение, функционирование, заболевания и методы их лечения).
 
    Пайков — автор пяти монографий, двух сборников научных работ по проблемам детской гастроэнтерологии, более двухсот публикаций в отечественной и зарубежной периодике. Участник первого Европейского конгресса педиатров в Париже, десятого Всемирного конгресса педиатров в Амстердаме, одиннадцатого Всемирного конгресса гастроэнтерологов в Лос-Анджелесе, целого ряда международных научных конференций по проблемам педиатрии и гастроэнтерологии в разных городах мира. Одним словом,  - весьма авторитетный специалист в этой области медицины.
   
    Валерий Лазаревич собрал и проанализировал  имеющиеся в литературе сведения о симптомах болезни императрицы,  развитии  заболевания, а также мнения на этот счет иных, писавших об этом медиков.  Мимо его внимания не прошло замечание специалистов, что «в ноябре 1761 год болезнь резко усилилась», то есть, что речь идет об усилении какого-то хронического заболевания, афишировать которое её окружение почему-то не желало. При этом с горечью констатировал, что «… скудность и противоречивость клинических данных  не просто осложняют диагностику, но  делают её похожей на гадание на кофейной гуще. Но, оказывается, что образы и узоры кофейной гущи могут что-то говорить знатоку. Это даёт мне, - писал он, - моральное право на свой анализ».
 
    И далее пишет: «основная причина смерти ясна: повышенная кровоточивость слизистых оболочек носа и желудка (рвоты с кровью), тканей лёгкого (кровохарканье), трофических язв голеней. Справиться с нарастающими рецидивами кровотечения не удалось. Императрица скончалась от невосполнимой потери крови. Но "потеря крови" - это симптом, а не клинический диагноз. … Обращает на себя внимание системный характер кровотечений. Это  позволяет выйти на группу именно тех болезней, которые проявляются развитием кровотечений из разных органов: геморрагические диатезы, лейкоз, отравление, сифилис, туберкулёз».

    После этого на основе детального анализа симптомов (не стану утруждать читателя медицинской терминологией) автор одно за другим исключает из этого списка туберкулез, лейкоз и  геморрагические диатезы, как не вполне отвечающие наблюдавшимся симптомам. Оставляет в списке лишь отравление и сифилис.

    Рассматривая отравление, как возможную причину смерти, автор вполне резонно замечает, что «сравнения клинической картины болезни императрицы  с таковой при отравлениях крепкими кислотами и едкими щелочами, соединениями мышьяка, цианидами (синильная кислота), скипидаром, спорыньёй, сулемой позволяют  начисто исключить эту гипотезу» ввиду того, что в этом случае  развитие болезни было бы «стремительным с быстрым летальным исходом».
 
    При этом  делает оговорку, что «из исторической литературы и научных фолиантов по алхимии известно, что человечество накопило огромный опыт по созданию композиций из отравляющих веществ, приводящих к гибели постепенно. Упоминает об опасности для организма многолетнего использования в те годы косметических средств, фактически являющихся отравляющими. И вдруг,  безо всяких для того оснований,  заявляет, что «в случае Елизаветы Петровны резкое ухудшение её состояния от начала до кончины продолжалось в течение, примерно, шести недель, что не укладывается в обе версии (острое и хроническое отравление).
 
    И сразу же переходит к подробному рассмотрению последней версии – заболеванию сифилисом, после чего  делает заключение: «Суммируя всю имеющуюся в моём распоряжении информацию о здоровье Елизаветы Петровны, я вынужден прийти к выводу, что она с молодых лет страдала "французской болезнью". В клиническом отношении всё, что пришлось наблюдать врачам, курировавшим её в течение многих лет, укладывается в картину поздней стадии сифилиса, для которой характерно вовлечение в патологический процесс центральной нервной, сердечнососудистой, дыхательной, пищеварительной систем, опорно-двигательного аппарата».
 
    Не правда ли, хлесткое заявление? Правда, с оговоркой, - «я высказал здесь своё мнение, не являющееся истиной в конечной инстанции. Несомненно, могут быть высказаны и иные гипотезы …».

    Воспользуемся этой оговоркой, задавшись вопросом: почему уважаемый автор обошел вниманием такие обстоятельства:
   -  что Елизавета Петровна была истинно верующим человеком (об этом множество свидетельств), и заповедь господня «Не прелюбодействуй» не была для неё пустым звуком.

   -  что одной из своих обязанностей императрица считала заботу о нравственности подданных.  Узнав о том, что в Петербурге есть "дом свида-ний", Елизавета Петровна 28 июня 1750 г. дала указание кабинет-министру Демидову разыскать содержательницу этого дома А. Фелькер (по кличке "Дрезденша") и "взять под караул в крепость со всею ее компаниею". Было поймано более 50 "сводниц и блудниц".
 
    1 августа того же года  передала через Демидова приказ Главной по-лицеймейстерской канцелярии "принять меры к поимке... всех непотребных женщин и девок". Руководство этим делом она поручила особый комиссии во главе с Демидовым, которая только в течение 1750 и 1751 гг. рассмотрела около 200 дел о домах терпимости, проституции, изнасилованиях, сводничестве, внебрачных связях и супружеских изменах.

    В 1750 году  личным указом императрицы предписывалось: «…непотребных жен, девок и сводниц смотреть и пристойным образом разведывать об оных, ловить и приводить в главную полицию, а оттуда присылать в комиссию».  А в  1755 году в «Учреждении об управлении губерния-ми» предписывалось «лиц непотребного, неистового и соблазнительного жития женского пола помещать в смирительные дома», при этом  за полученную от «невоздержанности французскую болезнь виновных наказывать батогами».
 
    Могла ли богобоязненная императрица издавать такие указа, будучи сама подверженной этой болезни?

   -  что личная жизнь императрицы с 1731 года, когда ей было 21-22 го-да, была интимно  связана всего лишь с одним человеком, - Алексеем Разумовским, с которым  к тому же по некоторым данным она  тайно венчалась.  Что касается Ивана  Шувалова, то с ним у неё, как уже говорилось, бы-ли совсем иные отношения. Правда специалисты утверждают, что  при тес-ном физическом контакте с больным  на определенной стадии заболевания может иметь место так называемый бытовой путь передачи заболевания.

    Но,  ни у Алексея Разумовского, ни у Ивана Шувалова (людей, с которыми императрица была особенно физически близка, уже будучи, по заключению В.Л. Пайкова, больной сифилисом  в поздней стадии)  не только не провалились носы, но они вполне благополучно дожили: Разумовский – до 62, а Шувалов до 70 лет без каких-либо особых болячек, замеченных современниками.

    Можно ли при этом считать заключение В.Л. Пайкова, как он выразился, «истиной в конечной инстанции»?  Разумеется – нет.
 
    В таком случае вернёмся к версии отравления, которую В.Л. Пайков отвергнул по причине, как он писал, развития болезни всего лишь в течение шести недель. При рассмотрении  версии сифилиса он почему-то изменил своё мнение и писал, что курировавшим её врачам пришлось наблюдать за нею  «в течение многих лет». Так «шесть недель» или «в течение многих лет»? Да и вообще, откуда вдруг взялись эти шесть недель? 

    Ведь из многочисленных публикаций известно, что первый приступ болезни     случился у неё 8 августа 1757 года, когда Елизавета Петровна при выходе из церкви потеряла сознание, а  скончалась императрица 25 декабря 1761 года. То если здоровье Елизаветы Петровны последовательно ухудшалось в течение почти четырёх с половиной лет, что вполне соответствует названной Пайковым версии «хронического отравления». Но по какой-то неясной причине он не желает делать такого заключения.

    Валерий Лазаревич, видимо, и сам почувствовал неубедительность отрицания версии отравления приведенными им аргументами.  И, пытаясь найти какие-то иные, дополнительные, «не медицинские аргументы» пишет:  «Говорили, что императрица была отравлена немецкими шпионами по приказу прусского короля, поставленного победоносными русскими войсками в ходе Семилетней войны в безвыходное положение …, но  редкие военные столкновения в ходе Семилетней войны между войсками России и Пруссии, дипломатическая изворотливость Фридриха II;  разногласия между членами антипрусской коалиции, а также отсутствие их заинтересованности в полном уничтожении Пруссии - всё это свидетельствует об отсутствии мотива у Фридриха затевать непростую операцию с отравлением Елизаветы Петровны.
    Фридрих был прекрасно осведомлен о том, что происходит во дворце российской императрицы, о состоянии её здоровья, о положении в россий-ской армии, и о том, кто в ней решает военные вопросы. Конечно же, версию об "отравлении" следует отнести к области фольклора».

    Вот те на!!!  Уж не знаю, кого имел в виду Валерий Лазаревич, говоря о «немецких шпионах», но тогда к области фольклора нужно будет отнести и упоминавшиеся выше:
-    план министра иностранных дел правительства Фридриха II Генриха Подевильса по устранению Елизаветы Петровны с  заменой её Петром Фёдоровичем;
-   паническое письмо Фридриха своему брату, в котором он в конце 1761 года писал: «Если, вопреки нашим надеждам, никто не придёт нам на помощь, … я не вижу никакой возможности отсрочить или предотвратить нашу гибель»;
-   свидетельства французского посла и французских историков о том, что англичане – союзники Фридриха «воспылали радостью при смерти императрицы».
-    неприязнь, если не сказать враждебное отношение, Екатерины к «колоде», как она называла императрицу, вполне определенно отразившиеся в её «Воспоминаниях». Жалобы на то, что «её антипатия ко мне росла с каждым годом»;  что «я  была в таком сильном отчаянии, что … это заставило меня решиться покончить с собою;  что смерть предпочтительнее такой жизни…».
-   описание Екатериной а своих «Воспоминаниях» поведения Петра Фёдоровича в день смерти императрицы, - «… был вне себя от радости и оной не мало  не скрывал, имел совершенно позорное поведение, кривляясь всячески …»; 
-    деньги, которые неоднократно и  неизвестно для какой цели полу-чала великая княгиня    от англичан, начиная с 1750 года;
  я уж не говорю о показаниях при допросе княжны Таракановой (их, возможно, и в самом деле следует отнести к «области фольклора»), в которых  Петр III выступает  в роли отравителя, а Екатерина – в роли его пособницы, успешно завершившей это дело;
-    ну, и, конечно, богатый опыт «цивилизованной» Европы того времени  в решении политических проблем  устранением  монархов и лиц, близких к престолу,  с помощью традиционных средств, - яда, пули или кинжала, на  фоне которого смерть Елизаветы Петровны, наступившая в результате отравления,  вовсе не кажется надуманной.
 
    Добавьте к этому, что и в 1757 году, когда у Елизаветы Петровны случился первый приступ болезни, и особенно в 1761 году на последней её ста-дии  её пользовал Карл Крузе – признанный  «специалист» по лечебным свойствам ртути, почепнувший эти знания в оставшихся ему в наследство бумагах умершего тестя - лейб-медика Германа Бургава.

    Ртутью (по терминологии алхимиков Меркурием) издавна лечили кожные болезни, включая проказу и чесотку,  - этот жидкий металл  втирали в кожу. Ртуть в качестве  средства для лечения сифилиса, предложил в своё время еще знаменитый Парацельс. На её основе  готовили мази, в состав которых  входили: свиное сало или сливочное масло, уксус, мирр, скипидар и сера. Полученную таким образом мазь втирали в язвы, которые порою разъедало  до костей. Пациенты при этом часто умирали от тяжелейшего отравления ртутью. Тем не менее, убедившись в эффективности этого средства и не располагая другими, безопасными для человека, ртуть продолжали применять.

    В медицине более позднего времени – в XVIII и вплоть до середины XIX века   использовалась уже не сама ртуть, а каломель — хлорид ртути. Ее применяли в качестве глазной мази, мазей  для лечения воспаленных ран. Таблетки с каломелью принимали, как желчегонное, слабительное и антибактериальное средство, при  лечении венерических заболеваний, в том числе сифилиса.

    Соединения ртути в качестве лечебного средства  применяли в течение более 400 лет. Специалисты пишут, что и в Советском Союзе вплоть до 1963 года препараты данной группы входили в клинические рекомендации при лечении сифилиса. Лишь в последние полстолетия присутствие ртути (даже от разбитого градусника)  стало вызывать тревогу и необходимость немедленных мер по  нейтрализации опасного вещества.

    Вполне может быть, что Карл Крузе осознанно  внедрил  в сознание  новоприбывших врачей провокационную мысль о том, что императрица поражена сифилисом. Тем более, что симптомы отравления и сифилиса действительно по признанию того же  Пайкова во многом схожи. Именно этим, по всей вероятности, объясняется встревоженность медиков, обнаруживших «другие признаки» болезни Елизаветы, о чем писал Соловьев.   Признаки, которые они не считали возможным обнародовать.
 
    Об этом и в самом деле нельзя было объявить, не компрометируя  им-ператрицу,  которая своими указами 1750-55 годов объявила войну «…непотребным женам, девкам и сводницам…, а  за полученную от «невоздержанности французскую болезнь виновных наказывать батогами».

    Зато насколько  расширялись при этом возможности сведения пациентки в могилу путём интенсивного её лечения от этой болезни общеприня-тыми для этой цели препаратами ртути.

    Такое предположение не лишено основания, если вспомнить о немалых деньгах, полученных Екатериной от англичан на подкупы, а также благодеяния, которые последовали после смерти императрицы: Монсею – от Петра Фёдоровича, Крузе – от Екатерины. Впрочем, читатель и сам может сделать заключение  о причинах болезни и смерти императрицы Елизаветы Петровны.