6.
Однажды он решил вздремнуть после обеда и отправился, незамеченным, «примерить» свой гроб, попривыкнуть, так сказать. И заснул в нем!
Дети целый день искали дедушку, где только можно, и нашли, наконец,- в гробу, спящим! После первого испуга все очень удивились, когда он, бодрый и выспавшийся, встал из гроба. Об этом случае дед сказал, что умирать тоже надо учиться. Дед моего отца умер только спустя несколько лет после этого, совсем мирно и тихо.
Так я узнала о жизни моих предков, спокойной и счастливой, в деревне Мюнхен до революции. Действительно, чудесные времена были, когда можно было позволить себе «роскошь» умереть в преклонном возрасте естественной смертью.
Но вернусь в 1919 год. После того, как большевики отняли у нас землю и расстреляли моего дедушку, они организовали Советы- орган управления деревней- и поделили всю экспроприированную землю между бедняками. Каждый получил кусок пашни одинакового размера – надел. И семья убитого деда тоже. Вся тяжесть по обработке земли легла на плечи моего отца, которому едва исполнилось восемнадцать лет. Он заботился еще о шести братьях и сестрах, а также о слегшей от горя матери. Но в двадцатом году его насильственно забрали в Красную Армию, что считалось почетным долгом в молодой советской республике.
С тяжелым сердцем отец покинул свое голодающее семейство, умирающую мать,- на долгих четыре года службы в армии.
7.
Только после армии, вернувшись уже 24-летним мужчиной домой, смог он взяться за развалившееся хозяйство, за воспитание подросших, но почти беспомощных и осиротевших без него сестер и братьев. Он женился на маме- Маргарете Метц- и завел собственнуюсемью. В том же двадцать пятом году он заложил наш чудесный фруктовый сад, о котором у меня остались прекрасные воспоминания. За короткое время папе удалось привести в порядок постройки, засеять наш кусок земли. Семья росла, сад радовал нас первыми фруктами... Но советское государство продолжало насильственную политику «обобществления». Нас ждал новый удар...
Моя мама лежала уже в предродовых схватках, ожидая второго ребенка, а ее муж Иоханнес задерживался. « Обещал же прийти поскорее! Эти вечные собрания... В этот раз речь шла о коллективизации. Что теперь хотят у нас забрать власти? Каждый день приходили агитаторы, уговаривали вступить в колхоз. Надеюсь, он не поддастся агитации и не подпишет вступление в вечное рабство. Тогда придется отдать все нажитое и работать за «трудодни» на общественном поле.
Нет, это, еще не рожденное дитя не будет, не должно жить, как попрошайка!»- так думала мама, корчась от невыносимых болей.
Я появилась на свет 27 мая 1928 года. Время коллективизации всего сельского хозяйства и закладки колхозов.
Прилагались все силы, чтобы вынудить крестьян «добровольно»вступать в колхозы. На серядняков, таких как мои родители, которые не были богатеями, и другие имущие крестьяне, оказывалось такое массивное давление, что они сдались и в тридцатом году вступили «добровольно» в колхоз.
До конца тридцатого года молодая советская республика раскулачила и депортировала, в общей сложности, пятьсот тысяч человек, среди них пятьдесят тысяч немцев.
8.
Немецкие поселения особенно пострадали от царившего при коллективизации произвола, ведь немцы слыли очень рачительными и состоятельными хозяевами. Их подворья, даже снаружи, выглядели очень приличными и ухоженными. И, в основном, немецкие деревни считались «сплошь кулацкими», а сами немцы – все до одного кулаками и обособленцами.
Чтобы ускорить «добровольное» вступление еще оставшихся после физического истребления середняков в колхозы, они были обложены
такими высокими пошлинами, что не могли заплатить. Пошлины, как правило, были больше, чем стоило все крестьянское имущество вместе взятое. Если кто-то все же осиливал уплату и начинал работать «на себя», то сразу появлялись дополнительные налоги, после чего хозяин окончательно разорялся.
Акция «добровольности» вступления крестьян в колхозы прошла настолько успешно и стремительно, что Сталин уже 2 марта 1930 года указал в газете «Правда» местным руководителям на настоящее «Головокружение от успеха» раскулачивания.
В один из дней тридцать второго года, точно не помню, к нам ворвались люди из ГПУ и реквизировали все, что имелось ценного в доме: мебель, посуду, одежду, кур и гусей. Они тыкали ломом в пол и стены, искали спрятанное зерно. В конце, собрали лопатой и вынесли даже корм для кур. Дом опустел.
Единственное, что осталось нам,- детская колыбелька, стоявшая посредине и выглядящая совершенно сиротливо. В ней лежали новорожденные близнецы- мои сестрички Евгения и Филомена, и обе кричали от страха после всего происшедшего. Их плач отдавался эхом в опустевшем доме, множился и превращался в невыносимый оркестр, который, в итоге, звучал как единый бесконечный пронзительный вопль. Таким было мое первое воспоминание о детстве...