то, что нас определяет или то, что нас может определять, чем-то мы должны определяться.
Вкусом, потребностями, неприятием, неприятелем. Не бросить ли пару взглядов по сторонам, и далеко, и темно! Можно поближе, вокруг себя, здесь? Кухня, обычная часть жизни. И даже так, есть наша кухня, есть наша жизнь, на деле? Должно быть наоборот, если есть наша жизнь, есть и наша кухня. Есть одно, есть второе. А мы позволяем себе менять местами, первое и второе. Пока есть жизнь. Эта жизнь включает кухню, как свою часть. Однажды часть эта отделяется, обособляется, не возражаем. Тем самым дает возможность обособиться и нам, чем нередко и пользуемся. На этой обособленной части?
1.
пока есть жизнь, могут быть даже посторонние, не лучший вариант,
к сожалению, гарантий нет. Обычно это означает, мы здесь лишние, уже лишние, встать, выйти. Лишние, на своей-то кухне! Почему бы нам не самоопределиться, я здесь лишний, встал, вышел, благо дверь распахнута. Есть откуда-то такая твердая уверенность, чем-то мы должны определяться, чем? Надо проверить, для чего надо отделиться, просто отделиться. От стены, от кухни, заодно и от ближнего. Нужно лишь выбрать подходящего ближнего, выбрал, отходи, дальше, дальше. Черты стираются, что-то проступает. Выясняется, жизнь состоит из разных частей. Иногда эти части разделены, бывает перемешаны, чаще перепутаны. Их число можно свести к очень небольшому количеству, только необходимое. Иногда, так и говорят, необходимый минимум. Как узнать, в чем состоит подобный минимум, наверное, это и есть то, что нас определяет. Необходимое — есть то, что нас определяет. Не составляет, определяет! И тогда? Самое первое необходимое, это необходимость самого себя. Набраться решимости, признать, признаться, я необходим самому себе. Удастся ли такой нескладный переворот. Не мешать, не мешай себе, получится. Из этой необходимости следует, я должен быть где-то, должно быть такое место, какое?
…
На этой кухне, или в этом подвале, а то и вовсе на лавочке в осеннем парке.
На лавочке понятно, не сидеть же на голой земле, да еще осенью. Но почему в парке? Это говорит о чувстве прекрасного, есть в каждом. И благодаря этому чувству, в человеке все прекрасно, прекрасен в клятве, в гневе, в атаке. Даже в предательстве. Дать выход гневу, не доходя до предательства, остановиться, где? Почему бы тогда не вернуться на кухню, сколько можно кутаться на мокрых лавочках, валяться в сырых подвалах, или бродить по благотворительным пунктам в надежде на получение горячей пищи.
Кухня, это? Место, где есть стены.
Точнее, целых четыре стены, не в этом ли сходство кухни со сценой.
Место, где на одной из стен висит ковшик. А где должен висеть ковшик, где найдется место, там ему и висеть. Именно так, должен висеть, не должен валяться, так строго? Чтобы согласиться с таким категоричным утверждением, придется описать эту бытовую вещь. Как ее описать, = представить, не буду углубляться, в этом отдельном ковшике варилась каша. Остальное представить нетрудно. Каша? Предназначалась ребенку. Кажется, передо мной пространство, какое? Его можно назвать пространством жизни, понемногу расширяется. И верно, не кормить же ребенка, не отходя от плиты. На кухне — ковшик, поэтому там варится каша. А кормить, выйти, покинуть кухню. Перейти в другую часть жизни. Кухня, комната, ковшик, каша, = жизнь, она прекрасна? Не обязательно. Особенно, если смотришь на нее, приходится, со стороны. Не слишком приятно быть посторонним на празднике жизни. Жизнь входит, переходит в праздник. Обычная жизнь, и вдруг праздник! Быть на празднике не получается, приходиться быть в остальной жизни. Жить остальной жизнью. Жизнь без праздника, сплошные серые полосы, снизу серая земля, сверху серое небо. Две ленты, похожие на две безмерные, = безразмерные плоскости, смыкаются впереди. Эта серая смычка, что она обещает, может обещать, неужели вечность.
…
Где должен висеть ковшик, на кухне, конечно.
Кухня без ковшика будет неполной. Неполнота раздражает, завершить, завершиться. Именно так, ковшик дополняет кухню, не наоборот. Можно ли себе представить, хотя бы отвлеченно? Ковшик, который дополняется кухней. Чуть иначе, кухня, которая дополняет ковшик. Завершает? Часть жизни служит дополнением к ковшику, какое уж тут завершение. А если и там, в ковшике, часть жизни. Каким же должен быть ковшик. Или, какой же должна быть кухня. Одно сжать, второе в той же степени, раздать. И так жить, здесь сжимать, там раздавать. Глядь, далее пойдет само собой, первое будет сжиматься, второе раздаваться. Сначала поддаваться, потом течь, без усилий извне.
Не списать ли все на абсурд?
И даже так, на большой абсурд, разделить и здесь. Малый веселит. Большой уже несет, тащит. Жизнь на кухне отличается от жизни в комнате, и что? Не продолжить ли разделение, пусть кто-то поживет в комнате. А кто-то на кухне. Живут, не мешая друг другу. Слишком трудно, проще жить переходя, из комнаты — на кухню. Обратно, из кухни — в комнату. Одна жизнь, состоящая из двух частей. Почему одна? Потому что протекает здесь, только здесь, в этом ограниченном и отграниченном пространстве. Кухня — комната, остаться в нем? Понятно, такая ограниченность есть лишь возможность начать движение, выйти за эти пределы. Когда? На то и время, чтобы однажды выйти, придет, определит. Быть определенным, плохо ли, всегда можно сказать, время было такое. А если пройдет, мимо, как старый мим, не повезло.
2.
В глазах сплошная синева, все равно, что темнота, в обоих случаях ничего не видно.
Теперь ближе к человеку, который выбирает из: синева — темнота. Должно быть самый простой выбор. Он выберет; понятно, что он выберет, каждому известно из личного опыта. Приятно слепнуть по собственному выбору. Спросить, что нас определяет, все равно, что попытаться узнать, что нас выбирает. Или кто. Если эти «что или кто» поставить в один ряд, как всякий ряд и этот должен чем-то закончиться. А как же бесконечные ряды? Начнем движение к концу.
Воля. Сходство. Подобие. Слепой случай.
Вот такой случай и дает бесконечность. Не считать же бесконечной волю к бесконечности. Чего проще, быстро закрыть глаза. На деле, выбирать — уже следующий шаг, не буду делать этот шаг, пока. Проще завязнуть в определениях, копать, копаться без конца. Своего рода бездонный колодец, черпай и черпай. Пора зачерпнуть. Допустим, кухня есть. На этой кухне есть нечто, что доживает свой век. Было бы странно, если бы он доживал чужой век. Я опять о ковшике. Ну, не ковшик, кастрюля, сковородка, что там еще мелькает перед глазами. Перед открытыми глазами. Открыл? когда только и успел. Хорошо, пусть будет ковшик, аккуратный, серебряный, тонкий. Здесь должно следовать еще одно, популярное в наше время словечко, опущу. Одним словом, держать этот ковшик приятно. Когда висит, смотреть тоже приятно. Посмотрел. Подержал. Не странно ли, если ковшик доживает свой век, можно полагать, однажды доживет.
Подобно Гамлету.
Какой-то ковшик, пусть трижды серебряный, уподоблять Гамлету, уже не абсурд, маразм.
Но Гамлет всякий раз оживает, а вот оживет ли ковшик, хотя бы как воспоминание. Вещи, существующие через человека, а значит, существующие пока существует сам человек, какие это вещи. Одну подобную вещь указать нетрудно, постарались писатели, критики, комментаторы. Конечно, это авантюризм. Сами вещи, как это всем понятно, неспособны на авантюры.
…
А зачем вообще вещь уподоблять человеку. Хорошо, можно начать с другого конца. Обрадуйте Гамлета, он не умрет, потому как из тех, кто не умирает. Хочет, но не может, не дано. Вот пусть возьмет серебряный ковшик и ходит по сцене. Еще не знает, что не может умереть, пускай мечтает. Он уже не на сцене, на кухне, не зря же иногда говорят о политической кухне. Почему бы ему не быть хозяином кухни, внешне под стать ковшику. Аккуратный, не смотря на возраст. Серебряный, в силу возраста. А готов ли он стать, быть хозяином кухни. Быть таким хозяином? применять ковшик по назначению. Строго по назначению, ни шагу в сторону. Ведь и хозяин может быть строгим, там, где речь идет о необходимом минимуме.
Кажется, ему повезло.
Если есть кухня, есть и что-то еще, кроме душной кухни.
Из духоты — на свежий воздух. Если вспомнить почти забытого авантюриста, он сказал бы иначе, из темноты — на свет. То, что нас определяет, оно же и задевает. А свежий воздух? Задевает, иначе с чего бы мы позволяли себе театральный тон, где здесь окно, душно! Впрочем, бывают и просторные кухни. Особенность кухни, трудно выйти, не говоря уже о том, чтобы вообще с нее уйти. А войти? Кухня увлекает, бывает. Но как результат, такой увлеченный становится тяжелым человеком кухни. Буду считать, это первое. Значит, есть и второе. Значит, есть человек, о котором можно сказать — легкий человек. Для сравнения, в познавательных целях, тяжелый человек кухни и легкий человек бунта. Скажем, государственное лицо и лицо писательское. И как же Гамлету, будучи хозяином кухни, допустить такое нелегко, стать легким человеком. Неужели объявлять бунт. Необязательно, надо притвориться сумасшедшим. Даже пролетарская революция не может закрыть дома, где живут подобные люди. Как ни странно, они тоже знают, что такое кухня. Если не сама кухня, то повар. Быть сумасшедшим, для этого? Ничего, то есть говорить то, что говорил всегда. Вести себя так, как вел всегда, по совету известного литератора, быть собой. А если советоваться с обычным диктатором, что бы он посоветовал. Не столь важно, сразу притвориться сумасшедшим. Но ведь это означает? Что в кухне будет сумасшедший дом. Не обязательно, можно рядом с кухней, в комнате. Комната-пенал, в эту комнату можно перейти из кухни. Пока на кухне, неважно, государственная или писательская, нормальный человек. Как только перешел в комнату, не совсем нормальный. Ведет себя как всегда, почему же ненормальный?
…
Еще раз, если есть кухня, есть еще что-то, обычно это комната.
Представить несложно, два шага в одну сторону, три в другую. Поэт, юбилей которого через два года, говорил коротко, мои десять метров. Что здесь выделить, мои? или десять метров. Два шага, плюс половина. Четыре шага. Понятно, в плане прямоугольник. На одной стороне прямоугольника, короткой, можно проделать дыру. Сколько их было проделано. Интересно, когда самые обычные дыры стали непривычными окнами. Должно быть, когда эти дыры стали прямоугольными.
Мы определяем геометрию, или наша геометрия определяет нас?
Наша геометрия, странно. Отдельная комната, отделенная от кухни стеной, приятно знать, за этой стеной кухня. И наоборот, сидя на кухне помнить, за стенкой комната, пустая, совершенно. Из зала — в зал переходя, кавычки опущу, обычное движение. Из кухни — в комнату, в одну сторону, потом в другую, все одно — быть за стенами. А за ними?
Конечно, гам лета. Для общеизвестного Гамлета,
понятно, столь мирный шум, шелест, прочий шорох был недоступен. А как он ловил, пытался поймать, хоть какой-нибудь шепот. Чересчур вольное предположение? возможно, но продолжу. Можно позволить себе, благо никто не возражает, некоторый переворот, это Гамлет был недоступен человеческому гаму. Выйти из-за стен, естественное желание, но не проходить же сквозь стены. Одно влечет второе, обязательно повлечет. Если ты недоступен для простых человеческих дел, поступков, или решений? Тогда, может, замахнуться на нечто нечеловеческое. Звучит, надо сказать, не слишком приятно. Даже страшновато. Но ведь были люди, готовили пролетарскую революцию, ради лучшей жизни, ради совершенной жизни. Если бы кто-то сказал, и после вашей революции люди будут сходить с ума? Посчитали бы контрой, расчет не заставил бы себя ждать. Хорошо, не буду говорить о нечеловеческом, только о сверх-человеческом. Скажем, о бессмертии. Некто, как это бывало не раз, говорит, буду жить вечно. Но ведь это так по-человечески, верить в свою исключительность. Поверил, а кто откажется от креста веры, осталось?
Сотворить.
…
он был недоступен для человеческого быта. Не слишком ли я увлекся.
Если это так, он был единственным человеком, до которого быт не мог дотянуться, не смог. До прочих, до всех прочих, даже до самых больших тиранов, они же самые свирепые, рано или поздно дотягивался.
Необязательное приложение,
или Предмет сборки-1
Меня определяет?
Почему бы не спросить себя, у себя, рано утром или поздно вечером. Рано или поздно? Лучше на свежую голову. Но всякий раз это случается, когда накатывает утомление. В таких случаях говорят, подступает, куда именно, уточнять не берусь. Но дать некоторые ориентиры все же возможно. Очень коротко, если не по сути, то внешне, это небольшая подборка. Я бы предпочел сказать чуть иначе, сборка. Утомление подступает, начинает определять, предопределять, делит тело, а значит и жизнь на отдельные части. И каждая часть начинает жить сама по себе.
Давит в груди; сразу и давит, тревожит.
Дрожит в руках; не значит, что руки корежит.
Висит над плечами; вечернее солнце, оно их так яростно гложет.
Не странно ли, соотносить утомление с состоянием голода. Первое, некая насыщенность, пусть даже и усталостью. Второе, напротив, требует насыщения. Два предела, как они далеки — друг от друга! Но ведь оба ощущения свойственны человеку, может быть есть что-то общее? Безобразны настолько, что прочие различия тонут в этом окне безобразия. Почему в окне? Верно, скорее в огне, чем в окне. Но если согласиться, нужно будет признать, есть не только священный огонь, но и огонь безобразия.