Черный человек стоял возле колыбели, в руках он держал Егорушку. Своей правой десницей накинул на светлый лик платок и с силой сжимал его. Появление Настасьи не смутило душегуба, только дьявольский огонь вспыхнул в окаянных глазах.
Женщина в ужасе пала на колени и стремясь защитить дитя, ухватила убийцу за край камзола. Стараясь освободиться от нее, злодей взмахнул рукой и ударил женщину по лицу. Капли крови из разбитых губ рассыпались по земляному полу. В свете лампады сверкнул рубиновый перстень и горестное воспоминание острой болью ожгло сердце Настасьи.
Из груди вырвалось слово:
— Перстень! Ах! … Боже всемилостивый … Дитя родное, сын! … Неужели это ты ?! …
Рох не ожидал таких слов и опешил. Никто за всё жизнь не назвал его этим именем. А как сладко услышать это слово — сын. Даже в самой черствой душе под гнётом мерзости и лжи томиться чувство любви и добра, пусть маленькое, розово-голенькое тельце этого чувства хиреет год от года, но стоит лишь прикоснуться к нему, пусть даже чуть ветром донесёт до него какие-то, казалось бы, уже забытые слова, как оно поднимет голову, начнёт оживать.
— Зри, зри на меня! Не уж-то сердце не вещует, что женщина, что пред тобою — твоя мать. Мать, которая не своей охотою в блуде сотворила тебя. Принуждением барским зачала от не любого, силой взявшего честь её. Мать, в позоре своём выносившая тебя не за пазухой, а в утробе своей, и родившая дитём в лесу среди волков. Это я кинула тебя, своё дитятко, и сердце моё тут же разорвалось на части от разлуки и горя. Ах, горе, горе ты мое горькое! Дитятко ты моё родимое, оставила я тебя сиротинушкой по свету мытарится! … Не моей волею сохранилась жизнь моя горемычная, облечённая в волчью шкуру. Судьба обрекла на эти страдания. И только мне одной ведомо какая боль до сих пор в хранится в моей груди. Молю тебя, не губи младенца, не губи сына, брата твоего. Возьми вот мою жизнь. Пусть моя кровь смоет, насколько сможет твои горести. Во всём я повинна — убей меня, но не тронь дитя, не мсти кровью невинного. Всмотрись в лицо его белое, разве не зришь в нём свои черты, разве не едина кровь, что бьётся в ваших сердцах. А вот моя грудь, когда-то была полна для тебя молока, но его тебе не дано познать, грудь которую я отняла от твоих губ, грудь в которой застывшее молоко кололо сердце всю жизнь. Ударь своим ножом и выпусти то молоко ту застылую боль, — Настасия рванула рубаху обнажая тело. Струйка крови из рассеченной губы кровавым ожерельем украсила белые груди. — Суров твой взгляд и ужасен. Точно черным вороном вылетел ты из леса дремучего, кинулся на малу серу утицу беззащитную. Что тебе в крови ея? Пришел отобрать жизнь у своего брата за вину материнскую? Так наперво мать пореши, что обрекла тебя на худую судьбу. О, ты мой рок, ты посланец судьбы. Что же ты стоишь? Возьми свой злодейский нож и убей меня. Не медли, прошу тебя, не медли, ибо нет больше сил … Не прощение у тебя вымаливаю для себя, но жизнь дитя …
Несчастная женщина затихла лишившись чувств.
Рох глядел на свою мать лежавшую у его ног. Мать, о которой он никогда не вспоминал и не думал, правдивее было бы сказать, старался не думать. И вот…
В углу что-то зашевелилось. Он поднял взгляд. Из мрака выступила тень принявшая облик цыганки. Рох задрожал узнав её.
— Таня?! — с трудом разомкнулись его побледневшие губы.
— Помнишь ту ночь на реке? Когда моя грудь приняла поцелуй твоего кинжала. Видишь, вот его отметина. Не прячь глаза — смотри! …
Полубезумными очами глянул Рох на грудь чайори.
Бурая кровь истекала из раны и, извиваясь змеёй, пряталась в складках одежды.
— Что же ты сейчас медлишь. Убей их, как когда-то меня и Янко. Не моей ли кровью впервые обагрил свои руки. В этом деле ты достиг совершенства и, наверное, мыслишь продолжить свой путь кровопролития. Но там, — цыганка указала глазами вверх, — поминают, что настал час покаяния! Долгое время ходишь ты по лезвию ножа и даже не помыслишь, отчего вдруг судьба бережет тебя. Не ввергает в геенну по грехам твоим. Ответ прост. Заступничество в твоем поясе хранится, с которым ты не расстаешься. Вещь та вшита внутри его, потому что видеть её ты боишься, а расстаться с ней не можешь. Хранишь как память, как свой оберег. А то монетка из моего монисто. Верю, что любил ты меня и сейчас любишь, но боишься себе в этом признаться. Есть значит у тебя в душе ещё живое за что Спаситель бережет тебя. Ты добровольно дал дьяволу обольстить себя и сам же добровольно должен освободиться из-под его власти, покаянием поперев его право обладать твоей душой.
А теперь посмотри — перед тобой твоя мать. Почти тридцать лет она провела в зверином обличии, как бы в наказание за свои прегрешения, одно свершенное не вольно, другое по неразумению, с горяча, безрассудно под воздействием обстоятельств. И только она обрела счастье, как явился ты и хочешь лишить её этого блага. Умерь гордыню свою, что делает тебя безумным и злобным, не вознеси себя над другими. Извлеки душу из заточения, высвободи совесть от рабских оков своих обид, ибо они руководят тобой, оправдывая дурные поступки. Ты сильный человек, но путь, тобой выбранный, путь греха — не праведный путь. Смирись и покайся! Пока не поздно. А теперь, прощай. И помни, пришло время для покаяния. В твоих руках не только твоя судьба.
После этих слов тело цыганки заколыхалось, словно отражение в воде, стало бледнеть, таять и, смешавшись с мраком, исчезло.
Рох стоя посреди земляной кельи держал младенца. Егорушка, пригревшись на его руках, безмятежно спал, улыбаясь своим снам. Руки, которые еще мгновение назад готовы были безжалостно раздавить его хрупкую плоть, нежно сжимали в своих объятиях. И тепло детского дыхания согрело остывшее сердце Роха. Волна горячей крови обожгла изнутри его грудь и разбежалась по всему телу, согревая и исцеляя.
Почувствовав в себе что-то новое, необычное он испугался и, не зная, что делать, озирался вокруг.
Женщина, лежавшая на полу, открыла глаза: сознание возвращалось к ней, но разум не спешил слиться с ним воедино, от чего взгляд был обращен в пространство.
Вдруг с наружи донесся не ясный шум и в землянку ворвались стрельцы во главе с Кирдяпой. За их спинами у кострища лежал связанный Елизар.
Ликовали служивые, ибо достойно выполнили царский приказ: царевича от погибели спасли и чародея с оборотнем изловили. Возложили спящего младенца в короб берестяной и хотели было возвращаться, но советник царский своей власть повелел дождаться утра. Словам его никто не воспротивился, всё одно дороги в этом урочище никто из них не ведал — округ тьма, лес да болота. Пленённых бросили в ямник* и, оставив стражу, расположились на ночлег.
Холодило. Ночная шаль медленно сползала с небесного свода. Драгоценные адаманты, его украшавшие, тускнели, прикрываясь поволокой заутренней зорьки. Болотные топи породили туман, скрывший тропинки и гати. Лагерь спал. Спала и стража на посту.
Рох приподнял голову. Рядом в коробе из бересты беззаботно посапывал Егорушка. По другую сторону, при сумеречном свете лампады, высоко торчала густая борода десятника, и вздымалась огромная, одетая в кольчугу грудь Кирдяпы. Еще двое стрельцов вповалку спали у входа. В руке атамана хищно блеснул нож.
Лёгким ветерком пронеслась тень по земляному жилищу и исчезла за дверью. Пламя лампады чуть колыхнулось и потухло.
Дубовая крышка ямника отодвинулась, и над головами пленников открылось матовое небо рассвета. Скрипнули ступени: кто-то спустился в погреб, и звук вынутой из ножен стали прошил тишину. Некая тёмная масса двинулась на них. Лишенцы прижались друг к другу ожидая своей кончины ибо не чаяли уже пощады.
Ненасытная сталь взмыла к потолку и, опустившись, со звоном перерезала тугие путы узников. Не опасаясь стражи, прозвучал громкий голос.
— Вы свободны.
Елизар ничего не понимая помог жене выбраться из холодной ямы, и в предрассветных сумерках узрил неожиданную картину:
Возле потухшего костра рядком лежали шестеро стрельцов. Руки и ноги их были связаны. Широко раскрытыми глазами глядели они на человека, стоявшего в стороне с берестяным коробом. Человек тот, опустив державший в руках предмет на землю, отошел в сторону.
;
Сердце Настасьи наполнилось тревогой. Она шагнула, помедлила и вдруг, словно подхваченная вихрем, метнулась к коробу, упала возле и, с замирающим сердцам взглянула внутрь. Послышался плачь ребёнка. Мать, протянув руки, с нежностью достала дитя и, прижав к груди, со страхом возрилась в странного человека, стоявшего поодаль с горящими глазами.
Рох, а это был он, пересилив волнение, отвёл в сторону Елизара и, повестив о тайне своего рождения, раскаялся в своих грехах, как на исповеди. Елизар, потрясённый происшедшим, молча стоял перед страшным грешником, не в силах поверить в услышанное. Да и кто он есть, чтобы именем Бога даровать прощения. В то же время нельзя его и отвергнуть — он же спас их от верной смерти. Странный, загадочный человек, в душе коего истаяло зло и откуда-то из потаённых глубин пробился малый росток совести. И очищающаяся душа, взглянув на содеянные деяния, ужаснулась и пала на колени перед готовившейся жертвой, и воспротивилась алчущему преступлений остывшему в сиротстве сердцу.
Положил Елизар руку свою на плечо Роха, сжал крепко. Взглянул в широко открытые глаза его и узрил чрез них раскрывшуюся душу, что с мольбами обращалась к нему, прося помощи. И нельзя, не возможно было ему отказать. И Елизар с добрым движением сердца простил грешного Роха. Тем самым открыв ему пути к покаянию.
— Зла на тебя не держу, ибо сам грешен. Прости и ты нас. Прости мать свою не по своей воле толкнувшую тебя в омут сиротский. — И обнялись Елизар с Рохом. И видела мать, что простил сын отступничество её не со злым умыслом сотворённое.
Надоила Настасья козьего молока и накормила Егорушку. Предстоит им путь далёкий, неведомый, лесами дремучими, степями широкими. Знает теперь царь где они и не оставит в покое семейство их.
Не долгое время собирались Настасья с Елизаром, еще и солнце не утвердилось на мохнатых шапках елей, как они были готовы отправиться в путь в поисках счастья на новом месте. Думали и Рох не оставит их и примет как свою семью, однако бывший атаман возложил не себя суровую епитимью. Узрил он глубину пропасти куда низвергают его происки лукавого, и от увиденного сокрушилась его гордыня и смирилось сердце и отвратилось оно от греха. Собрав в себе все силы, разорил он сети бесовские и, выйдя на путь исправления, возненавидел грех. Твердо вознамерился Рох исправить свою жизнь, отнюдь не потому что убоялся суровости наказания за свершенное, а взалкала душа его чистоты и добродетели как путник в пустыне жаждет живительного родника. Испросил Рох у матери изволения остаться в их урочище и продолжить свою жизнь в уединении, чтобы не отвлекал суетный мир от постов и молитв, и получил на то разрешение.
Елизар и Настасья поклонившись хоромине своей земляной, простились с Рохом и отправились в дорогу. Маленький Егорушка, сидя на руках матери, видел через её плечо долго не сходящего с места незнакомого человека у которого по щеке одна за другой катились слёзы, эти солёные капли крови раскаявшейся души.
***
Но вернёмся в палаты каменные, терема златом крытые, где царю донесли о происшедшем у городских ворот. Государь самолично пожелал вести дознание и по его велению схваченных воров доставили в подвалы тюремного замка. Раненого разбойника осмотрел лекарь и, найдя его рану не смертельной, дал добро на ведение допроса. Помощники палача тут же приступили к работе, и не прошло и четверти часа, как батюшка царь узнал всю подноготную. Токмо горькой оказалась та правда.
Раненый разбойник повинился и, покаявшись в грехах, раскрыл государеву суду ипостась новоставленного советника: поведал о сбежавшем атамане, о деяниях изменника и замыслах крамольных. Бранясь, рассказал, как уж было изловили братья ватажники отступника, но перехитрил окаянный. Обманул не только гулящий люд, но и фряжского купца, с казной которого и скрылся, переодевшись в одежды оного. Многих тогда своих собратьев на дороге уложил без причащения, но если не они отомстят за свои погубленные души, то пусть хоть царские слуги поймают изменщика, и извлекут из него иудину душу, а тело бросят в ров, псам на растерзание.
Услыхав такую правду, весьма огорчился царь-батюшка. Озябло сердце его и ноги задрожали в коленях. Удалился в палаты свои для страдания и не велено никому тревожить тоску его великую. Долга стала ночь для его озябшего сердца. Поглумилась судьба над ним, распорядилась по-своему теми минутами. День проходит, другой зачинается, не выходит царь. Рынды у дверей ни кого не пускают, с честью блюдут царское указание. Скопились бояре у дверей кованных, речи крамольные извергают из уст. Послали за царицей, а той не можется. Воевода своей властью призвал к порядку, привёл стрельцов с казаками и силою двери царские освободили от охраны.
Великое горе охватило вошедших. Вмиг осиротел народ, на колени пал пред увиденным. Тело царя батюшки лежало под иконами не движимое. Видно молился матери Богородице и в поклоне истаяли последние минутки его грешной души.
***
Отпустил пленников Рох, развязал узлы тугие и велел вынести из землянки четверых им убиенных и похоронить тут же возле жилья, что бы их могилы были вечным напоминанием его грехов. Позже достав свой безжалостный нож поставил стрельцов на колени и взял с них страшную клятву, что забудут они дорогу сюда на веки вечные и всё увиденное и услышанное оставят здесь. А чтобы отвести от себя беду расскажут как погибли их товарищи в топком болоте и не более. Поклялись служивые и никто из них не засомневался в том что нарушившего клятву найдёт сей нож. Опосля вывел испуганных людей к дороге и указал, как найти своих товарищей стоящих лагерем у леса.
Разыскал Рох скрытое место, где прятал награбленные сокровища и схоронил в той земле свой нож унесший многие жизни. И поставив свечу долго молился поминуя убиенных. Слова молитвы таинственным образом влагались в его сердце и уста изрекали до сей поры ему неведомые глаголы. И он не дивился этому, ибо в нужную минуту душа найдёт слова общения с Богом.
Место то под могучим дубом поросло всё вокруг папоротником и как гласит легенда, каждый год цветёт тот папоротник по осени в грозовую погоду, когда собираются тучи на небесной тверди, готовые пролиться горькой судьбиной на людские души. Приходит в ту пору к нему лесной житель и ставит свечу на помин загубленных душ. В тот момент распускается цветок папоротника и цветёт пока горит свеча.
И сей затворник чёрен волосами, бородою велик, сам в шкурах зверей диких. Суровое лицо затворника черно от солнца жгучего от ветра могучего, кожа на нём словно кора древесная; не просчитать на нём колец годичных, як на дереве. Глаза, под густыми бровями сокрытые, взглядом пронзают, словно кинжалом ложь рассекают, лишь истина ведома им. Ничто не скроется от взгляда сего. Десница корявая, словно корень у дуба, держит посох древесный, и слились пальцы с ним воедино, не отличить, где плоть, а где не живое и то есть Рох.
КОНЕЦ
* в иллюстрации использована репродукция с картины К. Васильева