Более полусотни лет назад, 12 апреля 1961 года, тоже была среда.
Обыкновенный сероватый весенний денёк, когда снег уже сошёл, а земля ещё не высохла.
Всего лишь несколько недель назад, на Пурим ( еврейский праздник) , Сокиряны просто утопали в роскошных снежных сугробах.
К счастью, старшая группа детского сада, куда я, крепко не выспавшись после ночного празднования Пурима в нашей семье, отправился на лыжах, находилась всего метрах в пятидесяти от нашего дома - на противоположной стороне улицы Горького.
Праздник начался для меня необычно.
Ещё с вечера, в большой столовой комнате, которая отделялась от моей спальни неплотно прикрываемой дверью, собрались одни мужчины.
На столах тускло поблескивали графины с вином, бутылки с водкой и тарелки с угощениями.
Тору читали по очереди, передавая друг другу после каждого прочитанного отрывка.
Начинал строгий и седой как лунь дедушка Абраши (так в детстве называли моего дядюшку Аврума Вайнзофа). За время войны, только ему, Ицику Аронзону, удалось сохранить бесценный ветхий экземпляр Торы.
Белая-белая редкая борода Ицика подрагивала в такт молитве, а глаза были красными и слезились. То ли от старости, то ли от слабого освещения, выдаваемого обыкновенными стеариновыми свечами и небольшой керосиновой лампой с изумрудно-зелёным стеклянным резервуаром.
Электричество в Сокирянах тогда отключали ровно в полночь.
Бабушки Роза и Рива напекли все заранее и ещё с вечера позволили мне вдоволь насладиться умынташ, флудн и штрудл ( печенья, пирожные и штрудель, идиш), начинёнными нашим фирменным вареньем из самых ароматных в мире роз, произраставших только в палисаднике нашего дома.
Во время летнего сбора, я бережно отрывал прохладные лепестки, медленно наполняя ими свое любимое детское ведёрко и мигом взлетая по ступенькам с очередной порцией благоухающих драгоценностей.
На фоне глубокого синего цвета внутренней поверхности ведерка, нежно-розовая дрожаще-рассыпчатая кипень из, казалось, шевелящихся лепестков, смотрелась особенно приятно.
Сломя голову, я нёсся к бабушкам, колдовавшим на кухне, в конце длинного тёмного коридора.
Мне чудилось, что даже самая маленькая задержка, хоть на минуту, приведет к тому, что ласковые лепестки могут утратить всю свою утреннюю свежесть, удивительное очарование и еще что-то очень важное и ценное для вкуса и аромата будущего волшебного варенья.
После Ицика Аронзона, Тора переходила к моему отцу Ихилу ( Ихиэлю) Бланку, которого в школе, где он преподавал, более привычно называли Ефимом Львовичем.
Через минут десять, приступал к монотонному чтению и краснолицый сосед Дахис, сидевший рядом, затем мой дед - одноглазый лысый Лейб, которого я слегка побаивался из-за пустой темной глазницы и седой небритой щетины, нещадно коловшей мои детские щеки.
Улыбчивый Абрам Зицер - родной брат моего деда Менделя, маминого отца, погибшего в гетто, старался прочитать свою часть текста как можно быстрее.
При этом он бережно укладывал на стол, рядом с Торой, свою руку, пробитую пулей на фронте и вечно одетую в чёрную кожаную перчатку.
Меня всегда пугала мертвенная бледность кожи , когда Абрам вынужден был стягивать ту рукавицу и массировать место, постоянно нывшее от боли.
Он все время отвлекался. Приходилось уделять особое внимание коротко подстриженному гостю в строгом костюме и галстуке, назначенному грозным райкомом партии надзирать за процессом непонятной и потому потенциально опасной праздничной молитвы.
Наотрез отказываясь от любого угощения, он всю ночь только попивал простую колодезную воду и с показным подозрением зыркал по сторонам своими бесцветными глазками, наглухо застегнутыми мелкими пуговичками зрачков.
Время от времени, Абрам отвечал на его короткие вопросы, задаваемые с брезгливо-отчуждённым выражением каменного лица.
Щедро снабдив вкусными печеньями и несмотря на отчаянное сопротивление, меня рано поутру все же отправили в садик. Идти тогда пришлось на лыжах. Снегу ещё было,-Ого-го!
А через несколько недель, наступило двенадцатое апреля 1961 года. Оно стартовало как обычный, ничем не примечательный день.
Я быстро перебежал от нашего дома на другую сторону дороги, по которой тогда, за целый день, проезжало всего три-четыре телеги, запряженных лошадьми или ленивыми волами. Изредка бывало, что по дороге проползали и один-два автомобиля, сопровождаемых неизменной стайкой восхищенных ребятишек.
После завтрака, состоящего из горячей манной каши, в которой некоторые наши детсадовские гурманы любили находить и разжевывать плотные вкусные комочки, все высыпали во двор. Из него я легко мог наблюдать за бабушкой, носившейся по своим многочисленным хозяйственным делам вокруг нашего большого десятикомнатного дома.
Ей приходилось бегать довольно резво. То кур покормить, то обед приготовить, то в огромном огороде повозиться. Ведь уже к трем часам дня, надо было, приодевшись, кровь из носу, стрелой мчаться в кинотеатр, где она служила биллетером.
Вдруг, бабушка заволновалась и стала зазывать меня домой. Одновременно засуетились и все воспитательницы.
Несмотря на бабушкин призыв, нас быстро завели в группу. Из радиоточки громко и торжественно вещал голос Левитана, всегда, ещё со времён войны, вызывавший тревогу моих близких. Он сообщил, что работают все радиостанции Советского Союза.
В те времена мы - пятилетние, уже вовсю гордились, горячо обсуждая и наш первый спутник, и здоровье запущенных в космос собачек Белки и Стрелки.
Их изображения не сходили со страниц тогдашних газет, журналов , календарей, почтовых марок, поздравительных открыток и даже спичечных коробков. Но, вдруг..
- ПЕРВЫЙ ЧЕЛОВЕК В КОСМОСЕ !
Нашу детскую группу вместе со всеми нянечками и воспитательницами буквально вынесло на улицу, по которой уже спешило, натянув на себя все, что попалось под руку, все десятитысячное население нашего районного городка.
У людей был обалдевший и радостный вид.
- МЫ ПЕРВЫЕ!
Многочисленные обещания будущего Счастья, Коммунизма, Равенства, Братства, Дружбы, как в волшебной сказке, казалось, исполнились все, в один момент.
Все обнимались и целовались намного сильнее, чем на Пасху. Было впечатление, что в одночасье , все стали близкими братьями и сёстрами.
У буфетов, чайных, ресторанов быстро выстраивались очереди и выпивались тонны спиртного.
По центральному и единственному у нас стадиону, впервые за всю историю, шли СТИХИЙНО образовавшиеся колонны.
Руководство нашего городка, на зависть всем не Юрам , торжественно объявило, что сегодня всех мальчиков, которых зовут Юр, Юра, Юрка, Юрий и Юрочка совершенно бесплатно будут стричь во всех парикмахерских и, что самое главное, бесплатно запускать на все киносеансы
Все мальчишки Сокирян сразу кинулись, конечно, не в парикмахерскую.
Все бросились в кино.
Благодаря монументальной фигуре и незаурядной физической силе, моя бабушка Рива смогла сдержать первый радостный напор мальчишеской толпы. Она держалась целых пять минут.
Все мальчишки, в сотни ртов, кричали, орали и клялись, что с самого своего рождения, они всегда были только Юрами.
Махнув рукой и бессильно улыбнувшись, бабушка широко открыла входные двери, запуская бесплатно всех желающих, - и Юр, и не совсем Юр, и малых, и взрослых.
Фильмы шли без перерыва до самого позднего вечера.
Милиция в плен никого не брала. Был распущен весь медвытрезвитель, освобождены все задержанные за хулиганство и прочие мелочи.
Многие мальчишки старались добиться от родителей немедленного, - Завтра же,- переименования в Юриев.
Каждый раз, когда меня спрашивали о Счастье, я и очень-очень многие люди, кто прожил и до конца ощутил тот удивительный чудный день, навсегда запомнили то яркое светлое состояние всеобщего стихийного Триумфа, всеобъемлющей Радости и сбывшейся Мечты…