1. Хороший сон, но увы, прерванный.
Снится, будто отрядили меня на ремонт здания НИХИ — Научно-исследовательского химического института при соответствующем факультете ЛГУ, где я тогда учился. (Фактически здание НИХИ в ту пору отнюдь не подвергалось никакому ремонту). И вот облачился я в старую одёжку, которую не жалко было порвать, испачкать известкой, мазутом, масляной краской, а потом выбросить, и иду я себе это на объект. Солнышко светит, птички чирикают.
Бегаю по зданию, ищу прораба, чтобы получить задание. Кругом - обломки кирпича, опилки, прислоненные к голым стенам двери и оконные рамы, штабеля досок, провода какие-то, ведра с краской, пыль столбом. Мужики носилки туда-сюда таскают. Девочки в косынках, под которыми спрятаны волосы, красят подоконники и выносят строймусор.
Прораб мне: — Вон, бери ведро с известкой, хватай кисть и бели потолок.
Ну, влез на "козла" и белю. Весь в брызгах извести, а на башке ничего нет — ладно, дома отмоюсь. Известка кончается, а где взять еще, непонятно. Я снова к прорабу. — Не приставай, — отвечает он мне, — бери ведро, марш на чердак, найдешь там мешки бумажные. Сам отыщешь, я занят.
Иду на чердак. Крыша частично разобрана, лупит слепящее солнце, аж глазам больно. И вот полутемный коридорчик, а дальше — вход в чердачное помещение. Почти ничего не вижу после яркого солнечного света, жду, когда глаза привыкнут к полутьме (это во сне-то!!) Не пройти — дверь завалена всяким хламом, а еще в этом проходе косо стоит штабель то ли щитов, то ли широких досок каких-то то, не понять под плотным слоем покрывающей их пыли и паутинным пологом. Надо освободить проход. Ставлю ведро, вцепляюсь в один из этих непонятных деревянных предметов и тащу.
Выволок и обомлел — картина оказалась! На картине — молодая обнаженная женщина. Казалось, она парит над землей, настолько стремительна была ее поза и так стройна и изящна была ее фигура. Потрясала воображение ее кожа — воплощение божественной чистоты, ее вьющиеся черные волосы, ее светло-голубые глаза, ее очаровательная улыбка. То, что грудь ее была великолепна — это ничего не сказать. Подобной красоты я не видел ни на картинах классиков, ни на обложках эротических журналов. Ни намека на складку под грудью, несмотря на всю ее пышность и полноту — грудь вызывающе "торчала", возбуждая во мне древние инстинкты самца. Поразительной была кисть ее руки — со стрелочками на тыльной стороне, являющими собой как бы продолжение блистательных пальцев, а изгиб кисти был таков, что ладонью она едва не касалась запястья — свидетельство невероятной гибкости ее тела.
Забыв о цели своего появления на чердаке, я пожирал взглядом изображенную на картине красавицу. Она была не идеалом, не воплощением мечты - она превосходила и идеал, и мечту.
Я лихорадочно начал вытаскивать следующий деревянный предмет. Это тоже оказалась картина — с изображенным на ней горным пейзажем. Я обомлел от потрясения. Рерих и прочие там Рокуэллы Кенты, подавленные изумительным искусством мастера, сотворившего эту картину, нервно курят в сторонке. То, что техника авторского письма была непревзойденной — ничего не сказать. «Пользуемся красками, но пишем чувствами» — изрек кто-то из великих художников. К увиденной мною картине это изречение относилось в самой полной мере.
Как живая, грохотала валунами горная река на переднем плане, кричали птицы в поднебесье, ветер шелестел листвой кленов и осин. А листва, слегка пожелтевшая от сентябрьской прохлады, уже облетала и укутывала мягким одеялом лесную полянку. Нетронутый снег покрывал склоны гор, дыбящихся на горизонте, а островерхие скальные пики были бесснежны из-за их крутизны. А в зените плыли облака, пронизанные заходящим солнцем и похожие на огромных фантастических птиц.
Мне было уже не до побелки потолков. Я начал вытаскивать из дверного проема третью картину и толкнул при этом пяткой брошенное пустое ведро - оно с грохотом покатилось по коридору. Грохот был какой-то странный, не похожий на обычное бряканье жести. Грохот напоминал звон. Точнее — звонок. Это звонил будильник, и я проснулся с чувством горького сожаления, что не успел посмотреть все картины этой прислоненной к стене коллекции, загораживающей проход на чердак.
2. Плохой сон.
Снится мне, что я сильно хочу жрать, а в подвале моей пятиэтажной "хрущобы" (никакого подвала фактически не было) хранится картошка и палка твердокопченой колбасы. Захожу в подвал, а там прям рядом с кладовкой сидит на корточках брат (звать Сашка) и, простите, какает. И еще ухмыляется мне в лицо, гад такой.
"Аххххх!" — заорал я, возмущенный таким неслыханным безобразием. Озлился даже не как тигр, а как целое стадо разъяренных носорогов - животных, нападающих на все движущееся, будь то хоть букашка, хоть паровоз. Хвать какой-то огрызок трубы и хрясь Сашку по башке. А башка-то тут возьми да и отвались!
Я впал в ужас, бегу к себе домой на пятый этаж, забыв о картошке и колбасе. Судорожно думаю, что делать. Звать милицию? Ликвидировать труп, замести следы преступления?
Размышления мои прервал стук в дверь. Не звонок, а почему-то стук. Неужели за мной уже пришли???? В ужасе открываю, а на пороге стоит залитый кровью брат без головы, а голову держит в руках. Он не смог дотянуться до кнопки звонка, потому что держал голову. Стучал носком ботинка. Сашка сделал шаг, споткнулся о порог, упал, а выпавшая из рук голова покатилась по коридору.
(Лирическое отступление: этот сон навел меня на мысль написать ужасный рассказ "МОРГЫЛЛА", http://www.proza.ru/2016/05/15/210. В оном рассказе много модифицированных сцен из моего сна.)
Страх парализовал меня. Скоро должна вернуться со службы мать, а на пороге валяется мертвый брат без головы, а голова куда-то укатилась.
Не помня себя от ужаса, я затащил труп в совмещенный квартирный санузел, запер дверь на защёлку, хвать оказавшийся поблизости топор и давай рубить брата на кусочки, дробить кости обухом и крошево спускать в унитаз. Близился роковой миг прихода матери, имевшей от квартиры ключ. И вот, когда я изрубил и раскрошил обе ноги и нижнюю часть туловища несчастного братишки, этот страшный миг наступил. Я не заметил, как мать вошла в квартиру.
— Лёнька, ты дома? Что ты там в уборной делаешь, чем гремишь?
— ГВОЗДИ ЗАКОЛАЧИВАЮ! - проорал я в ответ каким-то тонким, писклявым, неестественным, исполненным панического ужаса голосом.
Гвозди в сортире заколачивать было незачем и некуда — стены кафельные, пол бетонный.
— А почему дверь в квартиру настежь открыта? Грохот из нашей квартиры аж на дворе слышен.
Я покрылся потом от ужаса, вспомнив, что когда втаскивал труп в сортир, не затворил входную дверь. Я начал суетливо и лихорадочно сгребать останки брата и запихивать их под ванну. Покончив с этим жутким делом, я вымыл пол, смыл кровь с топора и на деревянных ногах прошел в комнату. Из-под журнального столика в дальнем углу помещения щерилась на меня и вытаращивала глаза Сашкина голова. Мать бряцала кастрюлями на кухне - к счастью, проходя через комнату, мертвой головы она не заметила. А у меня не было ни малейшей возможности скрытно взять башку и где-то ее надежно спрятать - не говоря уж о том, чтобы размельчить ее и спустить в канализацию.
— Вот уже восьмой час, а Сашки все нет! — чуть не плача, причитала мать, — где он шляется, негодник? Уже третий раз ужин ему подогреваю...
Дико посмотрев в сторону головы, я обреченно двинулся в сортир — продолжать "заколачивание гвоздей".
Меня опередила мать: — Лёнька, — говорит, — пусти, мне приспичило!!
Ни жив ни мертв возвращаюсь в комнату. Хватаю голову и судорожно думаю, куда бы ее понадежнее запрятать. Но тут случается совершенно немыслимый кошмар: из уборной доносится леденящий душу, тонкий, протяжный вопль матери... — бледная как смерть мать выходит из уборной в коридор, держа прямое тело наклонно, но почему-то не падая, а в руке у нее, неестественно длинной, почти трехметровой — отрубленная, вся в крови, кисть Сашки. Мать с перекошенным от ужаса лицом смотрит в мою сторону, а в руках у меня оторванная Сашкина голова.
И тут я почувствовал огромное облегчение, спокойствие, даже какую-то шаловливую и бесшабашную веселость. Наступило великое озарение, словно упала пред моим взором некая мрачная завеса, скрывающая перспективу будущего. Теперь я четко знал, что мне делать.
Сначала я несколькими ударами тяжелого стула убил мать. Стул сломался, поэтому для продолжения замысла мне пришлось воспользоваться другим стулом. Я взгромоздился на этот другой стул, держа в руке кусок альпинистского капронового репшнура. Люстра должна выдержать, я же сам цементировал железный крюк, на котором она висела. Подготовив все как надо, я вышиб из-под себя опору. Но что было удивительно: дыхание у меня не прекратилось, сонные артерии не были пережаты — я как ни в чем не бывало жил, но увы, не мог выбраться из петли. Тогда я начал остервенело дергаться, биться, дрыгать ногами, расшатывая крюк. Я обрушился вместе с люстрой на пол.
Пятый этаж — это больше десяти метров, высота вполне достаточная для получения смертельных травм. Не раздумывая, я бросился в окно.
Но увы — вместо падения и удара об асфальт я почему-то начал летать плавными кругами и мягко опустился на цветочную клумбу. Вернувшись в квартиру, я привязал к шее шестнадцатикилограммовую гирю и снова прыгнул в окно. Но и на этот раз умереть не удалось.
Тогда я, не отцепляя гири, пошел топиться. На пустыре за "хрущобным" кварталом был заброшенный строительный котлован, заполненный водой. Я бросился в пучину...
Дальнейшие детали этого страшного сна забылись. Помню только момент пробуждения. Я самым натуральным образом рыдал. "Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ыыыыыыы!.. Что же все-таки делать - может, и впрямь в милицию пойти?.. Или попробовать еще раз повеситься, прыгнуть из окна, утопиться?.."
Живые и здоровые мать и брат уже завтракали на кухне.
3. Нейтральный сон, очень короткий.
Я спал и знал, что сплю, но мне приснилось, что я проснулся. Я встал и двинулся делать зарядку. За окном розовел рассвет, наступало прохладное сентябрьское утро. Зарядку я обычно начинал со скакалки, но тут решил изменить своему правилу и взять гантели. Нагнулся за ними...
Удар был сколь неожиданным, сколь и мощным. Я реально проснулся. Лицо мое было разбито в кровь. Оказалось, что я реально куда-то шел и реально нагибался. Нагнувшись, я ударился лицом о швейную машинку, которой вообще-то следовало после шитья быть заправленной в штатную тумбочку, но по природному растяпству я накануне этого не сделал. Никакое было не утро, стояла глубокая ночь, и был не сентябрь, а январь, и в комнате царил не утренний полумрак, а непроглядная ночная темень.
4. Почти нейтральный сон, рассказ еще короче.
Мне приснилось, что я подрался. Прежде чем дать в морду, я хорошо этот удар продумал. Во-первых, надо сделать кулак геометрическим продолжением системы "лучевая-локтевая кость". Во-вторых, сделать удар быстрым и коротким. В-третьих, постараться, чтобы била не только рука, а весь корпус.
Я вмял в стенку электрическую розетку, разбил кулак, вывихнул лучезапястный сустав. От реактивной силы сам почти съехал с кровати и спихнул на пол жену. Ничего не понимающая супружница вскочила с полу и давай орать от ужаса.
Я вознес хвалу Господу, что на пути моего кулака оказалась лишь розетка, а не лицо жены.
Это первая редакция, скоро начну исправлять и чистить текст.