Высоцкий каким-то непостижным образом сопутствовал всей моей жизни. Хотя он сам прожил короткую жизнь, но кажется, что все этапные моменты моей, не такой уж и короткой жизни, он просветил, и на всех этапах участвовал в моей судьбе. Непостижимо и удивительно. И главное, без всякого моего особого желания. В 7-м классе, в 13 лет я впервые услышал Высоцкого. Пели во дворе, наша дворовая шпана, учившаяся играть на гитарах. Почему шпана… потому что и я, и все мы, дворовые ребята, были шпаной. Мы все смотрели с открытыми ртами на парня, который знал несколько песен. Про «комплексную бригаду», которая оказалась в зоосаде и про бегуна на короткие дистанции, которому предстояло пробежать 10 тысяч метров, а он сдох, и про боксера, который не мог ударить человека по лицу. Мы вознамерились узнать немедленно все об этом Высоцком. Но никто ничего толком не знал. Один сказал, что он играет «Гамлета» на Таганке, второй возразил, что он давно уже сидит в тюрьме. И то и другое казалось очень правдоподобным. Другого и не могло быть с автором таких замечательных песен. Оба варианта казались достаточно невероятными, и поэтому подходящими.
В десятом классе мне купили магнитофон. И, конечно, первая кассета оказалась с песнями Высоцкого. Без всякого моего участия, а что же еще и слушать, если есть магнитофон? И мы слушали его теперь уже всей семьей. С папой и мамой, сестрой и соседями. И честно говоря, он как-то сплотил и сдружил нашу семью. И даже всю квартиру. Казалось, что этот невероятный человек совсем не против, чтобы его слушали в совсем заурядной, почти обывательской московской семье, вечером после работы, а потом обсуждали песни и его самого. Мы прослушали про хунвейбинов, которые бродят-ходят возле города Пекина. Эта песня была на острие политических процессов. Отношения с Китаем страшно испортились И я спрашивал у папы кто такие хунвейбины. И он мне объяснял, правда путано.
И опять о самом барде мы ничего не знали, и даже предположить не могли. А он все так же, как и в моем 7-ом классе продолжал ирать Гамлета на «Таганке». Совсем недалеко от нашего дома, но никому и в голову не могло придти, что открыть загадку барда можно просто, заглянув в репертуар театра, заглянув в «Вчорку» в раздел «говорит и показывает Москва». Нет, о нем можно было узнать только из уст в уста, по народному радио, не из каких-то печатных источников. Нет уж, куда им что-то знать истинное и настоящее.
После школы я стал работать в театре и даже тогда ничего не знал о Высоцком и стремления узнать не было. Меня приняли в театр, но приказа долго не вывешивали и я частенько ходил смотреть на доску приказов, потому что никак без приказа не мог получить первую получку. И вдруг неожиданно вместе с приказом о моем зачислении, я увидел приказ, с выговором Высоцкому. Приказ был очень длинным. Выговоры объявлялись и Высоцкому и директору театра Дупаку, и еще кому-то, и еще там говорилось, что этот приказ должен был доведен до сведения всех артистов и всех Московских театров. Поэтому он и висел в том академическом театре, где я работал, а не на Таганке. Выговоры объявлялись очень сложные, Высоцкому строгий выговор, причем, указывалось, что уже два выговора ему было. Дупаку выговора было два, один по партийной линии, другой по административной. Приказ гласил, что устраивать незаконные концерты недопустимо. Что должно наладить строгий учет проданных билетов. И прочее и прочее. А главное, что Высоцкому вообще запрещено отныне выступать с концертами. Любыми. И официальными и левыми, и неправыми. Приказ занимал почти всю страничку формата А3. Это было в 1972 году. И многое из этого приказа крепко врезалось в память. Я даже собирался снять этот приказ на память. Но как на зло, как раз в тот день, доска приказов стала запираться на маленький замочек. И сорвать приказ на память мне не удалось. Вот это была бомба. Так я впервые столкнулся с официальными сведениями об этом Высоцком, авторе многих мне известных песен. И, конечно, ни о каком другом человеке подобных приказов и быть не могло. И не было.
Потом шли годы, какие-то песни, какие-то слухи касались моих ушей, но я не собирался следить за жизнью этого барда. Но казалось, что он сам очень заинтересован мной. И не против дружить. Так казалось почему-то. И однажды, на своем ежедневном маршруте на троллейбусе №6 , от метро Краснопресненская до Никитских ворот я опять столкнулся с Высоцким. Еще издалека, подъезжая к площади Восстания, я услышал какую-то музыку. Никогда, даже во время Первомайских праздников так громко не заводили тут музыку. И даже образовалась пробка и все вроде бы слушали как кто-то поет. Из уст в уста передавали - это Высоцкий.
Как, что, почему?
Звучала постоянно повторяясь только одна песня. Звучала она из динамиков, предназначенных, как казалось, только для объявлений особой важности. Например, о войне, о том, как найти бомбоубежище.
Но теперь из динамиков, на всю площадь голос просил «чуть помедленне кони», но кони привередливые, не слушаются. И он постоит еще на самом краю. Автомобили сгрудились. Тормозили, гудели. И кто-то кричал, «Тише!»
Я и до сих пор под впечатлением этого случая. Именно тогда я понял, что его песни, не просто песни, но они уровня именно всенародного, начала войны, налета бомбардировщиков, уровня «Вставай, страна огромная».
- Что случилось, что случилось – спрашивали друг друга. И я подумал, что действительно случилось что-то очень серьезное. А потом ответил сам себе. И даже вслух сказал.
- Случилось, что он новую песню написал.
Нет, я не назвал его ни по фамилии, ни по имени отчеству. Просто он написал новую песню. И это касалось всех без исключения.
Мы медленно миновали середину площади под нестерпимый надрыв этого голоса.
Потом, как это ни невероятно, меня занесло в театр на Таганке, я там проходил практику и смотрел этого «Гамлета» с Высоцким много раз. Не помню сколько. Минимум три раза. Причем, из разных мест. И стоя, с балкона, плотно сжатый со всех сторон такими же безбилетниками, как я, и сидя, недалеко от места самого Любимова, который светил, сигнализировал артистам разноцветным фонариком и очень мне мешал. И на приставном стуле в первом ряду, так что казалось могильщики обсыпят меня землёй... И я удивлялся, что мне Высоцкий в этой роли совсем-совсем не нравится. Я удивлялся, как никто не видит этот безумный наигрыш, пустой надрыв, в который пускался актер. Как это было далеко от его собственной песни, которую он тихо пел перед началом спектакля, пока зрители собирались и усаживались. Этот камертон им самим не услышан. Ведь немного подкорректировать, и роль бы вошла снова в русло. И мне начинало казаться, что вокруг Высоцкого образовывается катастрофическая пустота, и некому сказать ему правду. И надежда возлагалась на меня, чтобы я ответил ему добром за всё, что он мне дал. Но долго сомневаться и раздумывать мне не пришлось, потому что как раз в то самое время Высоцкий умер. И тут началось такое, о чем и написать невозможно. Он лежал в костюме Гамлета, то есть в обычных черных, расклешенных джинсах на том самом занавесе из Гамлета, у которого он сидел и начинал спектакль, и пел. Но теперь он уже ничего не пел. Все было спето, заучено, прожито. Пережито и еще раз переживалось и переживалось. Нет, я никак не участвовал в этом, а бежал, как от стихийного бедствия бежал сумасшедший человек из поэмы Пушкина.
А сейчас опять Высоцкий изредка говорит со мной. И сегодня, прослушав концерт в его память, в День его Рождения, я вновь почувствовал его дружеское прикосновение. И хотя знакомые песни исполнялись вразнобой, нелепо и фальшиво, но и в этих современных исполнениях неожиданно проскальзывала та самая молния, заложенная им. Я совершенно не раздражался на артистов, я очень хорошо понимаю, что подняться на уровень Высоцкого невозможно. Это все равно, что дыханием остановить бурю.
У меня сохранились программки, в них отмечен исполнитель роли Гамлета – Высоцкий. Недавно один мой друг попросил показать их ему. Я нашел программки. А с тех самых пор ни разу мне не приходилось их видеть. И друг стал выпрашивать их у меня. Говорил, что такие программки теперь очень высоко ценятся. Он собирает все, что касается Высоцкого, коллекционирует. Я не мог ему отказать, не мог и подарить, не мог и продать.
- Они у меня лежат, хранятся почти 40 лет, а значит, и еще будут храниться. Давай будем считать, что это общие программки. Просто лежать они будут на своем месте. И я убрал их в папку, и закрыл в шкафчик.
- Теперь мы оба будем знать. Где они лежат.
Эти слова полностью удовлетворили моего друга.
Дружба, это самое ценное, что подарил нам Высоцкий. Дружбу никто до него не ставил так высоко. И он был моим другом, хотя сам этого не знал.