12. Проходимец
В восьмой класс обычной школы Витька твердо решил не идти. Там были ровесники, но все они, за исключением Анютки и Вовки Монгола, оставались детьми. Да по большому счету и Анютка с Вовкой уступали Витьке в житейском плане, в опыте выживания и существования в окружающем мире. И Витька попросил отчима устроить его в паровозное депо учеником слесаря с одновременным поступлением в вечернюю школу рабочей молодежи. Пока сам бегал по многочисленным городским предприятиям, везде отфутболивали, понеже кроме метрики не имел еще никаких документов. Паспорт не удосужился получить из-за детдомовско-интернатской круговерти. Да и связываться с малолеткой кадровики и прочее начальство большого желания не испытывали.
Спасибо отчиму. Ему-то, довольно-таки крупному райисполкомовскому чиновнику и другу первого секретаря райкома партии, отказывать в чем-либо было не с руки, и Витьку взяли в депо учеником слесаря по ремонту механического оборудования.
Прикрепили к наставнику, слесарю седьмого разряда, одноглазому Николаю Ивановичу Мартынову, мастеру на все руки. Естественно, из двух десятков работников ремонтного цеха нашлись «шутники», готовые всласть поизгаляться над салажонком, послав его, к примеру, с пустым ведром к диспетчерам паровозного парка за компрессией. Дескать, они, то бишь, диспетчеры, жмоты те еще, но ты хотя бы полведра выпроси да не расплескай по дороге, ибо компрессия – вещь дорогая, а без нее вообще труба!
Спасибо Николаю Ивановичу, он в первый же трудовой Витькин день предупредил его о подобных заморочках и подначках. Так что у деповских весельчаков, как говорится, не прокатило. Да и сам Витька своим рвением в работе быстро заслужил уважение у работяг, а его известность артиста-декламатора только добавила ему очков. Витьку незамедлительно приняли в комсомол, а всего через полгода он стал руководителем кружка художественной самодеятельности депо и секретарем деповской комсомольской организации. Баба Люба весь этот Витькин взлет припечатала одним словом: - «Проходимец!»
А вскоре Витька стал полностью самостоятельным. Старинная подружка бабушки Татьяны, бывшая инокиня бывшего Кресто-Воздвиженского женского монастыря, матушка Неонила, встретив как-то на улице Витьку, зазвала его к себе в гости. Жила она в крохотной келейке бывшего странноприимного дома, прозываемого местным людом «бедным корпусом» и превращенного советской властью в многосемейную коммуналку.
Народу в этот двухэтажный корпус было напихано несусветная пропасть, и обретался весь означенный люд на грани абсолютной нищеты, хоть и числился гегемоном. Вода в колонке где-то метрах в трехстах от монастыря, сортир на три очка прилеплен к монастырской стене, помойка где придется. С первыми петухами в сортир выстраивалась очередь. Слесари-сантехники, грузчики, возчики, дворничихи, швейки, быткомбинатовские сапожники, приемщики заказов, изготовители ритуальных венков и траурных лент и прочий персонал, предназначенный обихаживать слуг народа из верхнего города, спешил с матюгами опорожниться перед рабочим днем. Пацанва, которую, кажется, никто и никогда не считал, сортиром особо не заморочивалась, а по сему в чахлые кустики и прочие закоулки лучше было не заходить.
В общем, матушка Неонила прописала Витьку в своей комнатенке три на четыре и вскоре тихонько прибралась, а Витька после ее кончины стал полноправным квартиросъемщиком, чему несказанно был рад. С энтузиазмом принялся обустраивать свое жилье. От матушки Неонилы ему досталась узенькая кровать из деревянных водочных ящиков с настеленными поверх досками и тощим ватным матрацем, кухонный столик и две табуретки. А еще керосинка, литровая кастрюлька и древний медный чайник для кипятка. Не с носиком-хоботком, а с краником, как на самоваре.
В одном из монастырских храмов военные хозяйственники устроили склад б/у инвентаря и за две бутылки водки Витька разжился там вполне сносной солдатской кроватью с панцирной сеткой и тумбочкой под керасинку. Мать у себя в ателье сшила ему веселенькую цветастую шторку на единственное окошко, купила втихую от бабы Любы верблюжье одеяло и подушку. Выделила два горшочка с геранью на подоконник. Витька сгородил полочку для книг и зажил на широкую ногу в расчете на все свои шестьдесят рублей зарплаты слесаря первого разряда.
А брата Андрюшу, тринадцатилетнего пионера-праведника, послушного ребенка, гордость семьи и бабы Любы, обуяла черно-серая зависть к Витькиной взрослости и свободе. Заглянув как-то в Витькину каморку, он повалялся враскачку на панцирной кровати, угостился жареной картошкой с килькой пряного посола под названием «черноглазка», потом ни с того, ни с сего расстроился до слез и Витьке пришлось часа полтора его успокаивать.
Витька любил своего единоутробного брата и до поры, до времени Андрюша отвечал ему полной вроде бы взаимностью. Да чего там, взять хоть конфетки. Баба Люба частенько баловала обожаемого внука шоколадными конфетками, а он прятал их под подушку, и там они дожидались Витькиного приезда. Братья, трехлетний младший и пятилетний старший, забирались в закуток за широкой русской печью и вдвоем наворачивали те конфетки, мятые, липкие от вытекшей начинки и несказанно вкусные.
Размолвки с братом начались с того момента, как Витька бросил школу. Дашутка пока еще была не в счет. Малявка бестолковая. Ребячьи дела ее не возбуждали. Так, бантики, куколки, первые неравнозначные школьные оценки и твердая пятерка по поведению. Тихая самодостаточная мышка в кудряшках. Андрюшке же вдруг стало невпротык, почему Витька не такой как все, почему он вечно корячится из рамок привычной картины бытия. Может, младшенький еще и не формулировал подобным образом свое миропонимание, но подсознательно бунтовал против Витькиной свободы, право на которую ему никто не давал.
В сентябре шестьдесят второго года Витька пошел в восьмой класс вечерней школы рабочей молодежи. Было удобно, ибо школа располагалась метрах в ста через улицу от первого Витькиного отдельного жилища. Ежели на работу приходилось вставать часа за полтора до смены и переть, невзирая на погоду, пеходралом через весь город, то в школу можно было и налегке добежать, дабы не елозить задницей по парте, опасаясь, что телогрейку в раздевалке на первом этаже сопрут. Она, такая телогрейка на вате, с воротником из искусственного меха и косыми карманами была одна на весь город, и Витька берег ее пуще глаза. Тем паче, материн подарок, сшитый ее руками.
С той самой вечерней школы у Витьки началась бабья опупея, принесшая им и ему в жизни немало мелких и крупных трагедий и неурядиц. Парень красивый, стройный, авторитетный среди городской шпаны и в то же время ласковый и нежный в общении с женщинами, то бишь, девчонками, и у тех, и у других Витька вдруг и сразу пошел нарасхват. В школе его подцепила ровесница Женька. Смешливая, не жеманная, вся какая-то светленькая, лучистая, Витьке она пришлась без оглядок и прикидок по душе, хотя и не отболело еще сердечко по Иринке Колосовой. А Женька вообще втрескалась в Витьку по самую макушку и ни он, ни она еще даже предположить не могли, во что все это выльется.