Никогда не престану удивляться терпению моей мамы. Когда она узнала, что я хочу быть актрисой, про себя она решила, что это, конечно же, невозможно, но виду, слава богу, не подала. К ней же я и стала приставать, чтобы она со мной позанималась художественным чтением.
Выглядело это приблизительно так: я стояла у нас на кухне перед мамой, вцепившись побелевшими пальцами в край кухонного стола и, задравши глаза в потолок, со сдавленной от зажима гортанью, выдавала нечеловеческие интонации – «Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…».
Слушать это без слёз было невозможно, но моя мама, совершенно не подкованная знаниями в области актёрского мастерства, руководствуясь одной только интуицией, упорно пыталась меня расшевелить, предлагая различные варианты игры в ворону и лисицу, в их отношения, характеры, обстоятельства.
Вскоре подоспела мамина командировка в Москву, где она, конечно же, должна была выяснить условия приёма в театральный институт. Училась я тогда в физико-математической школе, давалось мне это легко, и никакой объективной надобности в поступлении в театральный, в общем-то не наблюдалось.
Вернувшись в Одессу, мама выдала: «Нет, моя девонька, ничего не получится. Там проверяют музыкальный слух!». Приговор был суровый, ведь я не раз слышала от родителей, что мне «слон на ухо наступил»!
Но отступать мне было некуда. Судьба звала меня властным зовом, не глядя на очевидный идиотизм данного предприятия. Бедную маму я запрягла наглухо. Теперь, придя с работы домой, она занималась со мной ещё и исправлением слуха. Когда-то она хотела стать певицей, даже исполняла главную роль в опере «Наталка Полтавка», но бабушка наступила на горло её песне, и именно поэтому она не хотела поступать так же со мной.
Каждый вечер она пыталась извлечь из меня какую-нибудь незамысловатую мелодию. Но застревали мы, как правило, на первой же ноте, потому что ни одной ноты повторить я не могла. Мама напевала мне, брала ноты на гитаре – всё тщетно – у меня получались только какие-то неведомые «ща-бемоли».
Очень нескоро я, наконец, услышала разницу между тем, что предлагает мне спеть мама и тем, что выдаю я. (Это была победа, потому что до тех пор мне казалось, что она зачем-то придирается, а у меня всё получается довольно правильно, ну, разве что, чуть-чуть не так…).
После долгих титанических усилий у меня время от времени стали проскальзывать правильные нотки, правда повторить их сходу не удавалось, но они появились, и я научилась их распознавать! Теперь велась борьба за то, чтобы повторить мелодию. Но, если вдруг удавалось пропеть чисто один куплет, то повторить это или спеть так же второй было уже выше моих сил.
Спеть, ни разу не сфальшивив, от начала до конца песенку «На закате ходит парень возле дома моего» мне удалось только год с лишним спустя, с большого перепугу, на приёмных экзаменах в ГИТИС. Смешнее всего – когда я там уже училась, меня держали за человека музыкального, и по вокалу у меня была пятёрка.
А ещё позже меня взяли в театр как поющую актрису, и там я играла в мюзиклах, в том числе и главные роли.
Но это было значительно позже.
Не знаю, может быть именно благодаря моей маме, теперь, когда я обучаю студентов актёрскому мастерству, у меня никогда не поворачивается язык отнять надежду даже у самых безнадёжных, на первый взгляд, учеников. Если я вижу, что человек хочет научиться, я готова возиться с ним хоть до посинения.
И очень часто мне приходилось наблюдать это чудо – как постепенно из сплошного комплекса и зажима начинает проступать индивидуальность, характер, артистизм. Как возникает свобода, уверенность, горящие глаза. И спасибо моей маме за это большое счастье.