— ...это Иоав всех перебаламутил, его затея. Вечная забота мальчишек — доказать всем и вся, что старое никуда не годится, новое им подавай. И в новое это — с головой и без разбору, лишь бы наперекор старикам. Вот они и идут толпами к Иордану за этим отшельником! Иоав с пеной у рта доказывает, что Иоханан этот вроде пророка, и даже словами пророка говорит. Так ты бери пророков и читай! На что тебе Тора? На что синагога? Нет, им старое не интересно, им нового хочется. Таинственного! Конечно: сидеть в синагоге и зубрить Закон, как делали отцы и деды, скучно. А тащиться невесть куда, потому что там вдруг кому-то открылась истина — пожалуйста!
Авиталь приоткрыла глаза. Она уже несколько минут в полудрёме слушала, как возмущается на кухне отец. Сначала его говор походил на глухие удары лопаты о землю, — ей после вчерашнего всю ночь снилось поле, которое она никак не может вскопать, — потом слова начали облекаться смыслом. Иордан, отшельник, Иоав... Да о чём это?
Она сползла с кровати, оделась, прибрала волосы и вышла на кухню. Спину ломило от давешней прополки. Шамай сидел за столом, рядом суетилась Хана, мальчишек не было. Увидев Авиталь, мать молча внимательно оглядела её и перевела взгляд на мужа.
— И ведь главное, сын уважаемых родителей, из священнического рода! — продолжал отец. — Захарию, его отца, и сейчас помнят, человек был благочестивый, богобоязненный, скромный. И у такого отца вдруг сын-баламут. Полуголый, полуголодный, неизвестно где ночует, но —проповедует! Сегодня к Иоханану этому старейшины отправляются. Спросят и расспросят, кто он, что он, и кто ему позволил совершать омовения без разрешения первосвященника.
Авиталь слушала, не двигаясь; уже догадка готова была сорваться с языка вопросом. Взгляд на неё матери, пристальный и тревожный, рассеял все сомнения: отец говорил о Коль Корэ.
Так вот как его зовут: Иоханан! Светлый ангел её души Корэ, и о нём так несправедливо отзывается отец!
Авиталь вскочила с места.
— Папа! Папочка!.. Не говори так о нём, ты просто не видел его и не знаешь! Он не самозванец, его Сам Господь послал...
Шамай осёкся и уставился на дочь, потом на жену. Хана опустила глаза.
— Так этот Иоханан и есть?.. — догадался отец, припоминая осеннюю историю. — Это тот самый... Хана, как его?.. пещерник Коль Корэ?
Авиталь покраснела.
— Папа, ты не понимаешь! — не унималась она. — Если бы ты только увидел его — это самый чистый, самый честный, самый справедливый человек на свете! Он не может лгать. Там, когда мы ходили к Иордану, все плакали после его слов. В нём такая сила, такая... Божья сила! Когда ты с ним рядом, ты видишь себя совсем по-другому — всю свою грязь видишь. Хочется на колени броситься и каяться перед Богом за всё, когда он говорит!
Шамай во всё время этой пылкой защиты, облокотясь на стол, смотрел в одну точку; наконец поднял голову:
— Хорошо. Но отчего он, сын священника и потомок Аарона, не служит, как ему положено, в Храме, а тянет за собой молодёжь из синагог? За ним ведь уже толпы идут! Не в Храм идут, а за ним!
Авиталь замотала головой:
— Нет, не тянет он людей из Храма, папочка! Наоборот, он говорит, чтобы когда в Храм шли, то с чистым сердцем и с молитвой, а не просто по обряду. Я... я не могу тебе так объяснить, как он тогда нам говорил, но после него напротив хочется не просто в Храм ходить, а жить там. И жить по-новому, с Богом, каждую минутку! Ах, если эти ваши старейшины придут к нему, они всё сами увидят и услышат, и поверят!
Шамай снова опустил голову и долго молчал. Потом спросил уже совершенно о другом:
— Что там с посевами?
Авиталь села.
— Там рыхлить надо было, оказывается; мне вчера показали, как лучше.
— Не ходила бы ты одна, Авиталь, — вмешалась Хана. — Шамай, ты бы всё-таки...
Отец кивнул, но Авиталь возразила:
— Нет, папа, мама, я справлюсь. Это совсем не сложно. Да там и людей полно. Я Гершома с собой возьму.
***
Гершом и Дани ещё были на занятиях; Авиталь после утренних новостей не сиделось на месте. Не дождавшись мальчиков и на этот раз захватив с собой грабли и тяпку, она заторопилась на поле.
«Иоханан, сын Захарии, сын священника, из рода Ааронова, — стучало в голове. — Сын священника, сын священника... Папа сейчас переписывает книгу Вайикро, о священниках...“ И сказал Господь Моисею: объяви священникам, сынам Аароновым... Они не должны брить головы своей и подстригать края бороды... Они должны быть святы Богу своему... Они не должны брать за себя блудницу и опороченную, не должны брать и жену, отверженную мужем своим”…»
Дорога перед глазами вдруг зарябила, а в ушах неестественно гнусаво прозвучал голос Шимона: «...все знают, что от Вас отказались...». Ей показалось, что сердце оборвалось и глухо плюхнулось на землю — на самом деле из рук выпали грабли.
«Священники не должны брать за себя опороченную».
Ещё немного, и она встанет на ноги... Негоже сидеть у дороги как нищенке у Храма. Эта та, прежняя Авиталь разревелась бы из-за пустяков, а нынешняя сейчас же встанет и пойдёт на поле, к ячменю, к пшенице, к сорнякам.
***
Харим, видимо, провёл остаток вчерашнего дня на её поле: ячменные посевы, как давеча пшеничные, были все прорыхлены. Авиталь постояла около них в раздумье и пошла благодарить добряка за помощь.
Харим на своём поле возился с плугом, рядом жевали жвачку и вертели головами два вола. Авиталь погладила одного между рогов.
— Спасибо, Харим.
Парень поднял голову.
— Пустяки. А брат где?
— На уроках. Я вот грабли взяла... А ты мне всё уже разрыхлил. Не знаю, как и благодарить.
Харим махнул рукой.
— Выберешь сорняки, хорошо бы золой твою пшеницу засыпать. Ячмень сильный, он на таком солнце как тесто на закваске расти начнёт, а пшенице подкорм не помешает.
— Хорошо. Это ваши волы?
— Наши.
— Папа в прошлом году в наём брал у кого-то.
— Знаю, видел. Хотите, можете у нас взять в этот раз. У вас там есть, где распахать под чечевицу и бобы.
— Я скажу папе.
Авиталь собралась уходить к своим сорнякам, но Харим пристально посмотрел ей в лицо.
— Ты вот ещё что... — он запнулся, потом неуклюже покрутил ладонью у лица, — Лицо закрывай, когда на поле идёшь.
— Чтобы солнце не сожгло?
— Красивая слишком. Мало ли что. Разный люд по дороге ходит.
Она смутилась. И хотя слова были сказаны серьёзно и мало походили на льстивую уловку, про себя Авиталь решила: «Надо бы подальше от этого Харима. А то выйдет, как с Шимоном, а виновата останусь я».
***
Шамай об Иоханане больше не заговаривал, а Авиталь не решалась первой спросить у отца, вернулись ли назад посланцы, и с каким ответом. «Поймёт, что я этой новости больше него жду и рассердится. Он и так мне Элама до сих пор не простил».
На третий день после разговора Шамай чуть не с утра ушёл в синагогу на собрание, а вернулся только к ужину, серьёзный и озабоченный.
— Вы о нём, об Иоханане... говорили? — Авиталь еле дождалась, пока Гершом и Дани закончили есть и убежали на улицу. «Пусть сердится, если хочет», — храбрилась она про себя.
Но отец, сгребая ладонью крошки, невозмутимо, будто ждал вопроса, ответил:
— О нём.
— И... что? — обрадовалась Авиталь.
— Он назвал себя Коль Корэ ба-мидбар, Глас Вопиющего в пустыне.
— В пустыне?
— Сослался на место из Исайи, там где «в пустыне приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему».
— Так он за пророка себя выдаёт? — встряла Хана.
— Спросили и об этом. «Нет, говорит, я не пророк». — «Илия?» — «Нет, не Илия». — «Мессия?» — «Нет». — «Что ж ты крестишь, если ты не Мессия, не Илия и не пророк?» — «Я, говорит, крещу вас в воде в покаяние, а тот, кто идёт за мной, будет крестить огнём и Святым Духом. Я, говорит, недостоин развязать ремень Его обуви. У Него в руке лопата, он очистит гумно своё, соберёт пшеницу, а солому сожжёт».
Авиталь слушала затаив дыхание. Хана силилась понять, но не могла; лишь с жалостью смотрела на дочь: «Это ж надо было из всех парней в Иудее выискать... такого!»
— И за ним идут... толпы? — растерянно протянула она.
— Вряд ли у нас в синагоге найдётся семья, в которой о нём ещё не слышали. А скоро вряд ли найдётся такая, в которой кто-нибудь бы им не увлёкся. Сыновья Иуды за ним пошли, у Леви внук туда же. Да что далеко ходить! — Шамай всплеснул руками.
Авиталь вспыхнула.
— И он вот об этом людям говорит, об... об огне, о пшенице? — допытывалась Хана; тревога её росла: «Помешанный, и дочь туда же».
— Не только. Призывает помогать бедным пищей и одеждой, мытарей учит не обкрадывать народ, воинов — никого не обижать.
— Вот видишь! — Авиталь вскочила. — Я же говорила тебе, папа, что он хорошему учит!
— Тут всё глубже гораздо, — раздумчиво проговорил Шамай, но Авиталь перебила:
— Да просто он лучше всех вас проповедует, вот вы ему и завидуете!
— Не смей дерзить отцу! — осадила её мать.
— Ты не понимаешь, что значит «недостоин кому-то ремень обуви развязать»? — вскипел и отец. — Он кого-то выше себя и всех остальных почитает. К нему уважаемые люди идут — он им в лицо, что они «порождения ехидны». А кого-то он до Бога вознёс. «Божий Сын» — это от него же слышали! Как тебе такое? Это или богохульство, или...
Авиталь села.
— Папа, — серьёзно и тихо сказала она, — я не знаю, что он хотел этими словами сказать, но он не лжёт. Я ему верю. Может, если бы вы с мамой сами его услышали...
Шамай задумчиво смотрел в сторону и ничего не ответил.
***
Ночью Авиталь долго не спалось. То ей представлялись «толпы» каких-нибудь черноглазых и светловолосых красавиц тоже, как она, влюблённых в Иоханана и с упоением его слушающих. То слышались строгие слова Писания о том, что священники не должны брать за себя отверженную или опороченную.
Но ведь это не про неё! Что ж, бежать к нему оправдываться?
«Господи мой, устрой всё Сам, пожалуйста. Если нужно, дай ему понять всё обо мне правильно. Но самое главное: убереги его от несправедливого людского суда и помоги до конца совершить то дело, к которому Ты его призвал...»
И толпы воображаемых красавиц, и слова о священниках внезапно рассеялись. И уже после того, как молитва была произнесена, Авиталь осознала, о чём попросила.
Там, у Иордана, у сына священника Иоханана есть дело, к которому его призвал Всевышний. И дело это гораздо важнее и нужнее, чем маленькая любовь Авиталь, которая до этой минуты казалась ей центром Вселенной.
http://www.proza.ru/2018/01/26/380