Ковалева М.В., Музалева И.А. История культуры Мценска и Мценского района. - Орел : Госуниверситет-УНПК, 2015. - 240 с.
Ниже будут размещены только части, написанные Ковалевой М.В. Сноски, таблицы и иллюстрации по техническим причинам не приводятся.
Сказочное наследие Литвы в Мценских землях
В 1320 г. Мценск был присоединён к Литве великим князем литовским Гедимином.
(авт. - Книга вышла с опозданием, так что на этот вопрос имеются более точные данные, изложенные в статье "Разрывы памяти о прошлом на территории Мценского района", 2017 г.)
Как литовский город Мценск упоминается в жалобе великого князя литовского, обращенной к патриарху Филофею в 1371 году. В ней указывается, что московский князь захватил принадлежащие литовскому князю Новосильское княжество, Мценск, Ржев, Великие Луки и другие владения.
Великое княжество Литовское занимало территорию от Чёрного до Балтийского морей. Его восточные границы достигали рек Оки и Угры. Мценск был господарским городом, то есть он принадлежал самому великому князю. Правил в нём воевода-наместник. Все мценские воеводы-наместники были православными. «Город на Оке имел стратегическое значение, прикрывая собой литовские и московские владения. Мценск содержал охранное войско в крепости, предназна-ченное для наблюдения за татарами. Сам воевода был в те времена, как и московский тысяцкий, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Он являлся посадником, то есть единым правителем, ведавшим всеми вопросами городского управления, вплоть до судебных», - пишет о Мценске того времени Вадим Дементьев.
«Связь великокняжеской власти с населением Мценска и Путивля ограничивалась, по существу, (…) контактами с местным боярством: сохранились единичные упоминания о челобитьях нескольких мценских и путивльских бояр с просьбой о подтверждении владель-ческих прав на имения», - указывает М.М. Кром. При этом челобитные от мещан или городской общины в целом отсутствуют.
Великое княжество литовское являлось поликонфессиональным государством. Уже к концу первой трети XV в. в нём главной религией стал католицизм, однако присутствовало и многочисленное православное население. В ряде районов сохранялись пережитки язычества. К одному из таких мест принадлежала Мценская земля. Ещё в XIX в. в соборной Николаевской церкви хранился свиток с записью о крещении амчан в 1415 г. В нём говорилось о том, что в годы правления московского князя Василия Дмитриевича (1371 – 1425), старшего сына Дмитрия Донского, в Мценске было «мнози неверующи во Христа Бога нашего». Тогда московский князь отправил под его стены большое войско с пресвитером от митрополита Фотия. Сначала жители заперлись в городе и оказали сопротивление, но некоторые из них захворали болезнью глаз: «Живущие мецняне устрашишася, и ратоваша на них, и одержима быша слепотою». Несколько знатных амчан поддались на уговоры и согласились креститься, после чего, согласно записи, выздоровели. Благоприятным знаком была сочтена находка некогда спрятанных в тайник и считавшихся утраченными каменного креста и изображения святителя Николая, принадлежавших святому Кукше: «Десятой недели по Пасци, в пяток, прием Святое Крещение Мецняне Ходона, Юшинка и Закий, и прозреша, и обретоша Крест Господень, яко камень изсечён, и образ Святителя Николая, яко воин в руце имущее святой ковчег, в коем имат залог тела и крови Господня». Узнав о чудесном исцелении, стали креститься и другие горожане. В Мценск потянулись жители окрестностей. В нём была построена церковь.
Трудно сказать, почему Василий Дмитриевич вдруг озаботился судьбой мценских язычников. Возможно, это был способ отомстить литовскому князю Витовту, вмешивавшемуся в его дела. Возможно, он воспринимал свой поступок как богоугодное дело, которое должно было ему зачесться, как подвиг веры, своеобразный «крестовый поход».
1422 г. выдался голодным: «В лето 6930 гладь бысть великъ по всей Руской земли и по Новогородской и мнози людие помроша з голоду, а инии из Руси в Литовское выидоша, инии же на поутехъ съ глада и съ стоудена помроша, бе бо и зима стоудена, инии же мертвыя скоты ядяху и кони и пси и кошки и люди людей ядоша, а в Но-вегороде мертвыхъ три скоуделници наметаша», - сообщает Типо-графская летопись. Осенью татарский хан Барак при нападении на город Одоев, захватил множество пленных. Одоевскй князь при по-мощи мценского воеводы-наместника Григория Протасьева отбил и освободил пленных: «Того же месяца 11 царь Баракъ поби Коуидодта, а на осень прииде ко Одоеву ратию и отъиде, города не вземъ, а зло оучинивъ и отъиде с полономъ в поле, и князь Юрьи Рамановичь Одуевьский да Григорей Мценскый, достигъ его, били и полонъ отъ-имали».
Григорий Протасьев был потомком Луки Протасьева, приближённого князя Ивана Калиты. Он был рекомендован Витовту I мос-ковским князем Василием I.
В 1424 г. мценский наместник совместно с одоевским князем и другими князьями участвовал в разгроме хана Куйдадата. Одна из попавших в плен жён хана была отправлена в Литву к Витовту, а вто-рая – к московскому князю Василию.
В 1430 г. под стены Мценска пришёл хан Айдар, но, простояв под стенами три недели, не смог взять город. Тогда, дав ложную клятву, он выманил из Мценска наместника Григория Протасьева и, обманом захватив его в плен, увёл в Орду, к хану Улуг-Мухаммеду. Последний, однако, не одобрил его действий, так как Литва была со-юзником Орды, и, почтив Григория подарками, отпустил его на сво-боду. Никоновская летопись так описывает это событие: «Князь Ор-динский Айдар воевал землю литовскую и прииде под град Мченеск и стоял под ним три недели и града не взял, бяше бо тамо Григорей Протасьев. Айдар же Григорию дал роту (клятву) по своей вере; он же и няв тому веру, выйде к нему из града: Айдар же веде его с собою в Орду ко царю Махметю (Улуг- Мухаммеду). Царь же Махмет поругаса Айдару и не похвали его о том, и почтив Григориа, отпусти его с честию и дары на Русь».
В. Дементьев указывает, что этот «факт истории подтверждается и в одном из писем 1431 г. великого князя литовского Свидригайло, ставшего преемником Витовта. Свидригайло сообщал о послании к нему Улуг-Мухаммеда, где тот говорит об освобождении из плена Григория Протасьева».
16 марта 1436 г. великий литовский князь Свидригайло (1370 – 1452), обращаясь в письме к гроссмейстеру Тевтонского ордена пожаловался, что враги распустили слухи о его смерти, в результате чего мценский воевода Григорий Протасьев отступился от него вместе со многими другими городами в его русских владениях, но когда истина выяснилась, то он вторично принёс клятву верности.
1 апреля в другом письме Свидригайло писал: «Все крепости, города, уезды и прочия в Русской земле находящиеся владения наши…изменою и возмущение Григория, иначе Протасия, и Григория, прежде бывшего воеводы смоленского, отклонились и отторглись от престола нашего, с помощью божиею снова возвращены».
В том же году хан Орды Улуг-Мухаммед был свергнут с престола. Дойдя до границ Московского княжества, он попросил князя Василия Васильевича позволить ему укрыться в пределах Руси. Улуг-Мухаммед рассчитывал, что московский князь вспомнит, как шесть лет назад он разрешил династический спор Василия Васильевича с князем Юрием Дмитриевичем Звенигородским на право обладания московским княжеским престолом в его пользу. Великий князь не возражал. Улуг- Мухаммед, прибыв под Белёв, «постави себе город на реце на Белёве от хврастиа себе исплет и снегом посыпа , и водою поли, и смерзеся крепко, и хоть зиму зимовати». Белёв формально принадлежал Литве, но его князья хотели перейти на службу к Москве. Сначала московский князь подтвердил прежние дружеские отношения, но когда к Улуг-Мухаммеду стали стекаться сторонники, белёвские князья забеспокоились и попросили его о помощи: «Василий II оказался в сложном положении: с одной стороны, он находился в дружбе с Улуг-Мухаммедом, с другой стремился укрепить свою власть над Белёвом. В конце концов, великий князь решил, что хан со своим небольшим войском не может быть ни ценным союзником, ни опасным врагом и направил ему послание, в котором требовал покинуть пределы Белёвского княжества».
Василий II послал против Улуг-Мухаммеда своих двоюродных братьев Дмитрия Юрьевича Шемяку и Дмитрия Юрьевича Красного. По дороге братья обращались с местным населением словно завоева-тели: «Идущим же им к Белёву, всё пограбиша у своего же право-славного христьянства и мучаху людей из добытка, и животину бью-щее, и назад себе отсылаху, а ни с чим же не разоидяхуся, всё грабяху и неподобная и скверная деяху».
4 декабря войско, посланное великим князем, подошло к Белёву. Ордынский царь готов был пойти на любые условия, лишь бы ра-зойтись миром, но всё было напрасно. Наутро русские полки подошли к ледяной крепости. Татары вышли им навстречу. В начавшейся битве татары проиграли и были загнаны обратно. Погибли зять Улуг-Мухаммеда, а также князь Пётр Кузьминский и Семён Волынец, в пылу боя ворвавшиеся в ледяную крепость.
Наутро Улуг-Мухаммед послал на переговоры своего зятя Ель-бердея и двух князей. Он обещал дать в заложники своего сына, а его князья – своих детей. Клялся, что если будет на царстве, то не тронет русских границ и не станет брать дань. Мценский воевода Григорий Протасьев стал склонять московских воевод к миру: «Князь великий прислал ко мне, битись со царём не велел, а велел миритись и полки роступити». Князья, полагаясь на численное превосходство, решили биться.
Ночью Григорий послал гонца к Улуг-Мухаммеду и велел: «Чтобы еси утре на рать великого князя пришёл». Утром 5 декабря был туман. Улуг-Мухаммед, используя внезапность, пробился сквозь русское войско, нанеся ему большой урон: «И царь пришед и силу великого князя прибил, а стражи руския не видали. А Григорий Про-тасьев наперёд всех прибежал, а татарове секучи погнаша и убили руси добре много, а тотаровя все целы».
Вологодско-пермский летописец объясняет, что князья Шемяка и Красный проиграли бой численно меньшему войску татар, потому что обижали по дороге христиан. Летописец Второй Софийской ле-тописи полагал, что причиной погрома было то, что татары смиренно просили мира, а князья возгордились и не проявили мудрости. Все русские летописи обвиняют Григория Протасьева в том, что он пере-шёл на сторону татар и предал московского князя.
«Но, спросим, чем было вызвано такое поведение мценского воеводы, который до 1437 г. был «храбрым» и «мужественным» и вдруг в одночасье стал трусливым и подлым?» - задаётся вопросом В. Дементьев.
А. А. Зимин считает, что Протасьев руководствовался мыслью о необходимости сохранить мир с пусть даже лишённым власти ор-дынским царём ради безопасности Мценска, часто страдавшего от набегов.
Сам В. Дементьев рассуждает так: «В сущности, в Белеве он был поставлен перед трудным выбором: или отблагодарить Улу-Мухаммеда за проявленное к нему когда-то благородство, или веро-ломно захватить его (а может, и убить?) вместе с разбойными отрядами Дмитрия Шемяки. Вероятно, после долгих раздумий Протасьев выбрал первый путь. Также предположу, что делал он это тайно, и какое-то время о его предательстве (чем бы оно ни оправдывалось, таковым оно, по сути своей, все-таки являлось) никто не знал. Иначе Григорий Протасьев не вернулся бы на родину около 1438 г., да еще со многими своими людьми, как пишет летописец, то есть со своей дружиной. Этим объясняется отсутствие имени Григория Протасьева в официальной летописи при рассказе о том злополучном сражении. Еще не было произведено дознание…»
И. Г. Пономарёва, напротив, считает, что Василий II знал о по-ведении Григория, но отсрочил наказание, потому что «можно пред-положить, что мценский воевода оказал Василию II ряд услуг, свя-занных с реализацией устремлений Москвы, направленных на укреп-ление связей с верховскими княжествами, в частности с Новосильско-Одоевским княжеством». Во всяком случае, Григорий по велению Василия II вернулся в Московское княжество. Среди его людей на-ходились и жители Мценска Константин и Фёкла, родители будущего святого Даниила Переяславского.
В 1439 г., когда Улуг-Мухаммед пришёл под стены Москвы, Василий II захватил Григория Протасьева и ослепил.
В 1999 г. Онежско-Сухонской экспедицией Института археоло-гии Академии наук под руководством Н.А.Макарова в кубеноозерской деревне Минино Вологодской области была найдена в устье реки Ельмы каменная именная печать Григория Протасьева. Потеря печати была связана с печальным событием в жизни семьи воеводы. Зимой 1439/1440 г. сын Григория, Иван, с двумя товарищами отправился в свою вотчину – Лузу. На обратном пути, когда они плыли по Кубенскому озеру, разыгралась трагедия. Фёдор Блудов, бывший ли-товский воевода, затеял ссору, убил одного из товарищей, а Ивана Протасьева выбросил за борт. «Toe же весны Федко Блудов Сука Василья убил да Ивана Григорьевича Протасьева утопил. Того же лета и самого Федка, поимав, повесили на Коломне на осокори», – сообщает Ермолинская летопись. Вместе с Иваном Протасьевым на дне озера оказалась и печать, которую вынесло на берег 550 лет спустя.
В 1480 г. великий московский князь Иван III поссорился с братьями, которые, покинув свои уделы, направились с своими людьми к литовской границе. Хан Большой орды Ахмат, рассчитывая на помощь великого князя литовского и польского короля Казимира IV (1427 – 1492), двинулся вдоль реки Оки к её верховьям, то есть в литовские земли, чтобы объединиться с литовскими войсками. Он прошёл мимо Мценска, Любутска и Одоева, встав возле Воротынска лагерем. Не дождавшись союзника, Ахмат с Ордой встал на одном берегу реки Угры, на противоположной стороне которой находилось московское войско: «И ста царь Ахман на брезе на Угре на другой стране противу великого князя, и начаша наших стреляти, и наши на них».
Между тем, первоначально благоприятная политическая обстановка для Ахмата изменилась. Казимир не явился, так как на его земли напал союзник Ивана III крымский хан Менгли-Гирей. Нападения немцев на Псков были отбиты. Князь помирился с братьями. Опас-ность, нависшая над Москвой, сплотила вокруг него население. На-ступили холода, Угра начала покрываться льдом. Ахмат не решился на продолжение похода и поспешно отошёл от Угры. «А стоял на Угре 10 день, а всего в Литовской земле стоял 6 недель, а градов литовских пленил: Мченеск, Белёв, Одоев, Перемышль, два Воротынска, старой да новой, два Залидовы, старой да новой, Опаков, Серенеск, Мезыск, Козелеск. А всех градов плени 12, милостью божию не взя, а волости все плени и полон вывел», - добавляет «Вологодско-пермская летопись». Отступая, Ахмат вновь прошёл мимо Мценска и Серенска: «Царь же бежа, никимже гоним, по Литовской земле по королеве державе, воюя его землю за измену». В том же году некий татарский царевич «хоте за Окою имати украину», но московский князь послал против него двух братьев, и татары отступили.
Мценск имел напряжённые отношения со своим соседом – Ря-занским княжеством. Под 1456 г. летописные источники упоминают о том, как весной рязанские люди войной под Мценск пришли, «место выжгли, сёла повоевали, много шкод наделали». В июле 1497 г. московский посол Д. Загрязский при вручении грамоты Ивана III ли-товскому князю Александру упоминает о жалобе рязанского князя Ивана на «мченян и на рылян, и на путивлян, и на иных украинников», которые «много лиха» принесли татьбой, разбоями, наездами, грабежами великими и уводом людей и скота.
После 1480 г. гг. Мценск, как и некоторые другие литовские крепости, стал ощущать давление со стороны Москвы. В 1486 г. по просьбе мценского и любутского наместника в Москву и Рязань были посланы литовские послы с жалобами на набеги со стороны русских земель. В 1488 г. протест мценского наместника был подан снова. Сохранились жалобы на нападения со стороны людей из московского княжества со стороны как жителей Мценска в целом, так и мценских бояр. Не оставались в долгу и мценские жители. Жалобы на наезды со стороны амчан с московской стороны отмечаются за 1473 год. В мае 1492 г. московский посол Иван Нититич Беклемишев должен был передать великому князю литовскому и королю польскому Казимиру: «Тому два года будут ограбили сторожей…мецняне…и грабежу взяли коней и доспехов и мелкой рухляди на семьдесят рублёв…пограбили и пересекли сторожей великого князя, на Допце, которые ездили в Орду… и грабежу взяли на полтораста рублёв…». В другом документе в сжатом виде жалоба выглядела так: «Летось и сего лета ездили наши люди на Поле. Оберегати христианства от бесурменства; ехав на них твои (короля Казимира) люди изо Мценска и изо Брянска и из иных мест…тех наших людей побили и пограбили…» «А летось тому год будет, ограбили сторожей Олексинцев… Мецняне же…» Жалоба не дошла до Казимира из-за смерти адресата. Великий князь московский Иван III (1440 – 1505) не стал больше тратить время на письма.
В августе 1492 г. великий он послал воеводу Фёдора Телепня – Оболенского «с силою ратною на град Мченеск за их неправдоу, и град Мченеск взяша, и землю повоеваша, и воеводоу их Бориса Се-мёнова сына Александрова изымаша и иных многых, и приведоша их на Москву». Общее число пленных составило 1500 человек.
В 1493 г. «великий князь посла воевод своих: князя Михаила Ивановича Колышьку и князя Александра Васильевича Оболеньскаго и прочих воевод со многою силою в Литовскую землю. Они же, шедще, град Мченеск взяша, села повоеваша, Серпеск же и Опаков огнём сожгоша и заставу Литовскую великого князя Александрову и земьских больших людей, и изымав, пришед на Москву». Мценские жители не смогли оказать достойного сопротивления из-за внезапности нападения. Московский князь объяснял свою акцию наказанием амчан за набеги на его земли. Их освобождение он связывал с рядом условий, которые должна была выполнить литовская сторона: возмещение ущерба, нанесённого московской стороне, отпуск пленных и т.п.
Литовская «Хроника Быховца» так описывает эти события: «В том же году зимой начал воевать великий князь московский Иван Ва-сильевич с Великим княжеством Литовским и взял город Вязьму и иных городов немало, Хлепен, Мещевск, Любутск, Мценск, Серпейск, волостей же множество. Видя то, великий князь Александр литовский и паны-рада его Великого княжества Литовского, как великий князь московский, забыв договоры и крестное целование, заключенные с отцом его королем Казимиром, пошел против него войной и забрал немало городов и волостей, ему же в то время, только став государем, воевать с ним было трудно. И послал к нему послов своих, воеводу трокского маршала земского пана Петра Яновича, пана трокского старосту жемайтского пана Станислава Яновича, маршала пана Войтеха Яновича писаря, пана Федька Григорьевича; они же поехали в Москву к великому князю Ивану Васильевичу и заключили с ним вечный мир и договор и целовали крест за себя и за детей своих, и договорились, что дочь его великая княжна Елена будет женой вели-кого князя Александра».
По мирному договору 5 февраля 1494 г. Мценск был возвращён Литве. Однако уже в августе 1494 г. жители Мценска жаловались на Белёвских и Одоевских князей, сторонников Москвы, которые «многие побили, а иных и до смерти позабивали». В 1495 г. и 1496 г. литовский посол снова потребовал, чтобы московские власти разобрались с нападениями «многих людей» из Белёва, бесчинствовавших в мценских волостях. В начале лета 1498 г. «князи Белёвскии прислали многии люди войною, в зброях, к Мченску, и тыи их люди города добывали; и отступивши от стены, что было животов и остатков у бояр и людей…по сёлам, то всё разграбили и дватцать человеков до смерти забили».
Мценские жители по-прежнему продолжали считать себя под-данными великого литовского князя и не собирались спускать обиды. В 1497 и 1498 гг. московская сторона жаловалась на их ответные набеги. Было очевидно, что развязка в борьбе Литвы и Москвы за Мценск близка.
В апреле 1500 г. литовское посольство выразило протест против принятия в свое подданство «бояр наших мценских с землями и с водами и с людьми – с нашей отчиною». Иван III заявил в ответ, что якобы они сами приехали из-за религиозных притеснений. Однако, как отмечает современный историк М. М. Кром, религиозных притеснений в данной местности не наблюдалось. Причину он видит в двух набегах московских войск, которые, как видно из более полного текста речей литовского посольства от 28 февраля 1500 г., произошли в промежутке между сентябрём - декабрём 1499 г. и январём - фев-ралём 1500 г. В результате первого набега московское войско вошло в город и изъяло пушки и пищали. В результате второго набега захват-чики остались в городе. Тогда-то местные бояре и решили присягнуть московскому князю. Вероятно, в набегах участвовали те же самые люди, что терроризировали город с начала 1490-х гг., потому что по-сле перехода Мценска под власть Москвы в сентябре 1500 г. «к вели-кому князю пришла весть изо Мченска от князя Ивана от Белевского…»
До 1498 г. нет никаких сведений о том, что, оказавшись в плену, мценские бояре хотя бы раз перешли на сторону Москвы. Однако под влиянием непрестанного давления с 1499 г. в их рядах начался раскол. В этом году в Московское княжество бежал боярин Сенька Бунаков. В 1500 г., когда город был захвачен, мценские бояре присягнули великому князю московскому. На настоящий момент не известно ни одного факта, что кто-то из них после этого отъехал в Литву. Все они остались на родине. М. М. Кром считает, что причиной этого стала слабая связь Мценска с двором великого князя литовского
.
25 марта 1503 года было подписано Благовещенское перемирие, по которому Московское княжество от Великого княжества Ли-товского одну треть его территории, охватывающей верховья Оки и Днепра, с 19 порубежными городами.
Осталось ли в Мценске хоть что-то от многолетнего вхождения в состав Литвы? Удивительно, но таким наследием стала сказка, за-фиксированная только в Мценском районе. По сюжету мценская сказка «Уж, уж, ты мой муж…» совпадает с, пожалуй, самой знаменитой сказкой литовского фольклора «Ель (Эгле) - королева ужей». В ней рассказывается о девушке вышедшей замуж за повелителя ужей. На иноземный характер сюжета указывает восприятие змеи, ужа, в качестве положительного образа. В русских сказках змей или змея, чаще всего, существо коварное и не способное к любви. Например, в орловской сказке «Что девка, что баба – всё змея» рассказывается зеркальный сюжет о мужчине, взявшем в жёны женщину-змею. Однажды, рассорившись с мужем, жена-змея убивает их совместных детей, уничтожает имущество и, приняв свой змеиный облик, уползает в лес.
Мценская сказка, по сравнению со своим литовским прообразом, утратила ряд архаических деталей сюжета, заимствовала некоторые слова из лексикона более позднего времени. Её герои оказались географически привязаны к реалиям Мценска и приобрели русские имена. В то время как литовская Ель - из многодетной семьи, мценская Аннушка – единственная дочь у матери. Обе они идут купаться и обе вынуждены дать слово ужу, забравшемуся на их рубахи, что выйдут за него замуж.
Ель - королева ужей.
Давным-давно, в незапамятные времена, жил старик со своею старухой. Было у них двенадцать сыновей и три дочери. Младшую звали Елью.
Однажды летним вечером пошли сестры купаться. Поплава-ли, поплескались вволю и вылезли на берег одеваться. Только млад-шая видит — забрался в рукав ее сорочки Уж. Как тут быть? Схва-тила старшая сестра кол, хотела его прогнать, но Уж обернулся к младшей и заговорил человечьим голосом:
— Обещай, Елочка, пойти за меня, тогда я и сам выползу!
Заплакала Ель: как это она пойдет за Ужа? В сердцах отвечала ему:
— Отдай сорочку подобру-поздорову, а сам уползай, откуда приполз!
Уж твердит свое:
— Обещай, что выйдешь за меня, тогда и сам выползу.
Что делать было Ели? Взяла да и пообещала.
Уж, уж, ты мой муж…
А вот старики рассказывали, что приключилось у нас на Пруди-ще…
Жила у нас на Болховской вдова Анисья с дочерью Аннушкой. Девушка красоты неписаной и харак-тера доброго. Хоть и не было в доме хозяина, да счастье жило в нём. Мать держала дочь в строгости и души в ней не чаяла. Так и жили они, не тужили, не гадали, не думали, что беда-то вот она в двери стучится. Пошли раз девки сено ворошить, и Аннушка с ними. К обеду солнце припекло. Поскидали они рубахи и посигали в Прудище. А когда вылезли, видят, на Аннушкиной рубахе Ужака лежит. То откроет глаз, то снова закроет. Испугались девки, похватали рубахи и по кустам разбежались. А Аннушка осталась на месте ни жива, ни мерта, трясётся вся и умоляет отдать ей ру-баху, а он приподнял голову и заго-ворил вдруг человеческим голосом.
-Пойди за меня замуж.
Аннушка и сказала:
- Пойду.
Уж слез с рубахи и пошёл в воду. А Аннушка надела рубаху, пришла домой и рассказала всё мате-ри. Мать попеняла дочери на неразумный ответ.
За обеими девушками прибывает множество ужей. Они силой увидят их из дома. Родные Ели пытаются обманом вызволить девушку, в то время как мать мценской Аннушки со слезами бежит вслед незваным сватам. В литовской сказке уж ещё на берегу оборачивается красным молодцем – королём ужей. Он уводит Ель в свой подводный дворец, где она забывает о своих родных. В мценской сказке ничего не говорится о социальном статусе ужа. От его господствующего по-ложения остаётся лишь намёк в виде того, что другие ужи находятся в его подчинении и по его приказу доставляют ему невесту. Нет ни слова и о его дворце. Однако по наряду Аннушки («барыня»), в который облачает её муж, ясно, что он богат. Обе героини в браке с ужом счастливы, но в отличие от литовской героини мценская не забывает о своей матери.
Ель – королева ужей
Не прошло и трех дней, как полчище ужей приползло к стари-кам во двор. Все перепугались, а ужи кишмя кишат, копошатся... Ввалились незваные сваты в избу рядиться со стариками и невестой. Сперва родители удивились, рас-сердились, слышать ничего не хо-тели... Да что поделаешь с такой уймой ужей? Хочешь не хочешь, а приходится отдать им самую меньшую и пригожую дочку. Не сразу они уступили. Велели ужам подождать, сами потихонечку от-правились к старой соседке и все рассказали ей. Соседка и говорит:
— Ужа обмануть легко: от-дайте ему вместо дочки гусыню и отпустите сватов.
Так и сделали. Нарядили белую гусыню, и только отбыли с нею сваты — закуковала на березе кукушка:
Ку-ку, ку-ку,
Обман, обман,
Не дочь — гусыню дали вам!
Ку-ку, ку-ку!
Рассердились ужи, бросили гусыню, вернулись и потребовали настоящую невесту. По совету ста-рой соседки родители нарядили белую овечку и отдали сватам. До-рогой опять прокуковала кукушка:
Ку-ку, ку-ку,
Да вы к венцу
Везете белую овцу!
Ку-ку, ку-ку!
Вернулись ужи, зашипели и опять потребовали невесту.
На этот раз отдали им бе-лую телку, но кукушка вновь осте-регла их, и они вернулись. Еще пуще разгневались ужи, пригрози-ли родителям и засухой, и пото-пом, и голодом за то, что не держат слова.
Оплакали домашние Елоч-ку, нарядили и отдали ужам. Везут они ее, а кукушка знай кукует:
Торопитесь, торопитесь!
Заждался невесты витязь!
Наконец Ель с провожатыми приехала на берег моря. Встре-тил ее красавец-молодец, сказал, что он и есть тот Уж, что заполз в рукав ее рубашки. Тотчас перепра-вились они на ближний остров и там спустились под землю, на са-мое дно морское. А на дне мор-ском стоял богато разукрашенный дворец. Там и свадьбу справили. Три недели пили, плясали, гуляли.
Во дворце Ужа всего было вдоволь. Развеселилась Ель, успо-коилась, а потом и вовсе забыла родной дом. Миновало девять лет. У Ели уже три сына было — Дуб, Ясень и Береза, и дочка Осинка, самая меньшая.
Уж, уж, ты мой муж…
Но дни летние долги, на-полнены работой, и как-то вся эта история не то чтобы забылась, но перестала волновать. Проходит неделя, другая. И вдруг Аннушка видит: ползёт туча черная ужаков и поворачивает к их хате.
-Ах, матушка, - говорит Аннушка, - а ведь это за мной.
Мать скоренько заперла во-рота, дверь в сенцы на задвижку и лубяную дверь подперла. Но ужаки через невидимые щели прошли и заползли в избу. Взяли они Аннушку и увели. Анисья бежит следом за дочерью, воет. Да только лишь доползли ужаки до пруда, нырнули вместе в Аннушкой, а мать осталась на плотине, повыла-повыла да и пошла домой.
Прошло несколько лет. Родились дети у Аннушки – сын и дочь. Видели люди, как иногда гу-ляла барыня с детьми на берегу, а куда потом девалась – никто не знает. Видели иногда и ужа с ними.
Хоть и была счастливой женой и матерью Аннушка, но не забыла о своей матери. И всё время помнила, как выла мать, расставаясь с дочерью.
В литовской сказке героине напоминает о родных старший сын. Она задумывается и понимает, что соскучилась и хочет узнать о них новости. Мценская Аннушка просит о свидании с матерью сама. Литовский уж чинит жене препятствия, мценский - соглашается без всяких условий.
Ель – королева ужей
Распроказничался однажды старший сын и стал у матери до-пытываться:
— Где живут твои родите-ли, матушка? Вот бы их навестить.
Тут только и вспомнила Ель отца с матерью, сестер и братьев — всю свою родню. И задумалась она: как-то им живется? Здоровы ли, живы ли, а может, стариков уже и на свете нет? И так-то захотелось ей взглянуть на родной дом. Ведь столько лет не была там, не видала своих, так стосковалась по ним. Но муж сперва и слушать ее не хотел.
Уж, уж, ты мой муж…
И стала просить она мужа: отпусти да отпусти повидаться с ма-терью.
Вывел Уж жену с детьми на плотину, пришла она с детьми к своей избушке.
Далее в литовской сказке содержится перечень заданий, не выполнив которые, Ель лишится возможности вновь увидаться с родными. В мценской сказке они отсутствуют. Литовский король ужей словно предчувствует несчастье и, рассказывая жене закли-нание, которое нужно читать на берегу моря, чтобы она могла вернуться обратно, указывает, что если после её слов пена морская будет белой, то с ним всё благополучно, если нет – то пена будет красной.
Ель – королева ужей.
— Ладно, — наконец сказал Уж. — Отпущу тебя, только сперва спряди вот эту шелковую кудель, — и показал ей на прялку.
Взялась Ель за прялку — и день и ночь прядет, а кудель меньше не становится. Смекнула Ель, что тут какой-то обман – кудель-то, ви-дать, была заколдованная, пряди не пряди — все равно не спрядешь. И пошла она к старухе-ведунье, жившей по соседству. Приходит и жалуется ей:
— Матушка, голубушка, научи меня спрясть эту кудель.
Старуха и научила:
— Затопи печь, брось в огонь кудель, иначе вовек не спрядешь!
Вернулась Ель домой, затопила печь, будто под хлебы, и бросила в огонь кудель. Шелк так и вспыхнул, и увидала Ель жабу, величиной с добрый валек, она прыгала в огне и выпускала из себя шелковую пряжу.
Спряла кудель и опять стала просить мужа отпустить ее хоть не-сколько дней погостить у родителей. На этот раз вытащил муж из-под скамьи железные башмаки и сказал:
— Как износишь их, так и пойдешь.
Обулась Ель, и ну бродить, разбивать их об острые камни, а башмаки толстые, крепкие, не стаптываются, да и только. Износа им нет, на весь век хватит.
Опять пошла Ель к старухе за советом, и та научила ее:
— Отнеси башмаки кузнецу, пусть накалит их в горне.
Ель так и сделала. Башмаки прогорели, она в три дня истрепала их и снова просит мужа отпустить ее к родителям.
—Ладно, — сказал муж, — только сперва испеки какой-нибудь пирог в гостинец, а то что ты дашь братниным детям?
А сам велел всю посуду попрятать, чтобы Ели не в чем было по-ставить тесто. Долго ломала голову Ель, как принести воду без ведра, как замесить тесто без квашни? И опять пошла к старухе. Та и говорит:
— Замажь решето закваской, зачерпни речной воды и в нем же замеси тесто.
Ель так и сделала. Замесила тесто, испекла пироги и собралась с детьми в дорогу. Проводил их Уж на берег и наказал:
— Гостите не дольше девяти дней, а на десятый возвращайтесь! Выходи на берег с детьми без провожатых и покличь меня:
Если жив ты, муж мой верный,
Брызнут волны белой пеной,
Если помер — пеной красной...
Вскипит море молочной пеной, знай, что жив я, а вскипит кровавой пеной, значит, пришел мне конец. А вы, дети, смотрите, никому не проговоритесь, как меня выкликать надо. Сказав это, распростился с ними и пожелал им благополучного возвращения.
Родственники радостно встречают Ель. Ей дано мужем право гостить у них девять дней. Радуется и мать Аннушки, у которой время – лишь до обеда.
Те и другая не хотят отпускать своих родственниц в царство ужей и стремятся выпытать, как те должны встретиться со своими мужьями. Подобно Ели, Аннушка должна выкликать стихами сво-его мужа на берегу у воды. В литовской сказке тайну вызова отца выдаёт младшая дочка, в мценской сказке – доверчиво сообщает матери сама героиня.
Ель – королева ужей
Сколько было радости, когда Ель явилась в отчий дом! И родичи и соседи собрались по-глядеть на нее. Один за другим расспрашивали, как ей со змеем живется. Она только рассказыва-ла и рассказывала. Все наперебой угощали ее, говорили ласковые речи. И не заметила Ель, как девять дней пролетело.
Тем временем братья, се-стры и родители раздумывали, как бы удержать Ель дома, не от-пускать ее к Ужу. И порешили: выведать у детей, как, выйдя на берег, станет Ель вызывать мужа со дна морского. А потом пойти туда, выманить его и убить.
Завели они старшего сына в лес, обступили его и стали пытать, только он прикинулся, буд-то знать ничего не знает. Как ни стегали розгами, что ни делали, а допытаться не могли. Отпустили его дядья, наказав ничего не говорить матери. На другой день взялись они за Ясеня, а потом за Березу, но и те тайны не выдали. Наконец завели в лес меньшую дочку — Осинку. Сперва и она отрекалась, а как увидала розги, сразу все выболтала.
Уж, уж, ты мой муж…
Увидела мать Аннушку в окно, встрепенулась, выскочила из избы и встретила дочь в сенях. Целует дочь, обнимает и всё спрашивает, всё спрашивает:
- Хорошо ли тебе там было жить?
- Хорошо, матушка, очень хорошо.
Посидели они, поговорили. Собрала мать пообедать. Да узнала, что дочь собирается обратно идти, засуетилась, забеспокоилась да и спрашивает:
- А как же ты пойдёшь к себе?
Аннушка отвечает:
- Подойду к бережку с ска-жу: «Уж, уж, ты мой муж, выйди ко мне, возьми мене». И всё это надо повторить три раза.
- Ну хоть полежи немнож-ко, отдохни, - просит Аннушку. Аннушка легла и заснула.
Родственники Ели выходят на берег морской, вызывают ужа обманом и убивают. Вернувшись домой, они ничего не сообщают сестре. Уж из мценской сказки доверчиво ждёт жену с детьми на берегу. Подняв голову в ответ на человеческие шаги, он погибает под топором тёщи. Вернувшись домой, мать также не сообщает ничего дочери.
Ель – королева ужей
Тогда двенадцать братьев взяли косы острые, вышли на морской берег и кличут:
Если жив ты, муж мой верный,
Брызнут волны белой пеной,
Если помер — пеной красной...
Только выплыл Уж, напа-ли на него братья Ели и зарубили. Вернулись они домой, ничего сестре не сказали.
Уж, уж, ты мой муж…
А мать тем временем взя-ла топор, наточила и побежала к Прудищу. А Уж уже лежал на берегу и ждал жену с детьми: условленное время проходило. Ус-лышал он шаги человеческие, поднял голову, а старуха его тем временем топором полоснула и разрубила. Брызнула кровь и окрасила берег.
Приходит мать домой, а дочь уже проснулась и в дорогу собирается. Простилась и пошла. Девочку на руках несёт, мальчик следом за ней идёт.
Героини обеих сказок пытаются вернуться домой. Ели о гибели мужа даёт знать кровавая морская пена. Она слышит его голос, который сообщает, что он убит родственниками жены в результате предательства дочери. Аннушка сама находит убитого ужа, после того, как её заклинание остаётся без ответа. Она дога-дывается, кто и за что с ним расправился. Ель приговаривает дочь-предательницу превратиться в осину и век дрожать от страха, не зная покоя. Её сыновья превращаются в дуб, ясень и берёзу. Сама она становится елью, деревом, которое в нашей местности сажают на могилах и чьи лапы бросают под ноги похоронных процессий. В мценской сказке Аннушка превращает своих детей в птиц – дочь в крапивницу, а сына – в соловья. Сама она становится кукушкой, птицей, которую в русском фольклоре часто считают одинокой, потому что она вдова.
Ель – королева ужей
Миновал девятый день, Ель распростилась с родичами, вышла с детьми на морской берег и кличет:
Если жив ты, муж мой верный,
Брызнут волны белой пеной,
Если помер — пеной красной...
Замутилось, зашумело море, вскипела кровавая пена, и услыхала Ель голос своего мужа.
— Двенадцать братьев твоих косами зарубили меня, а выдала им меня Осинка, любимая наша дочка.
Ужаснулась Ель, заплака-ла и, обернувшись к Осинке, молвила:
Стань пугливым деревцем на свете,
Век дрожи, не ведая покоя,
Пусть лицо твое дождик моет,
Волосы твои терзает ветер.
А сыновьям сказала:
Станете большими деревами,
Елью я зазеленею рядом с вами.
Как она сказала, так и ста-ло. И теперь дуб, ясень и береза – могучие, красивые деревья, а осина и от самого легкого ветер-ка дрожит, — всё за то, что по-боялась своих дядьев и выдала им родного отца.
Уж, уж, ты мой муж…
Подошла она к берегу и позвала:
- Уж, уж, ты мой муж, выйди ко мне, возьми мене.
Трижды позвала мужа Аннушка – муж не отозвался. В волнении осмотрелась она по сторонам и увидела мёртвого мужа.
-Ах, муж мой любимый, это мать тебя убила.
Выла, выла на берегу Аннушка. Потом подошла к детям, взяла дочь на руки, поцеловала её и говорит:
-Полети, дочка, птичкой подкрапивничкой отныне довеку. А ты, сыночек, полети соловейчиком. А я полечу кукушкой отныне довеку.
Вот так неразумная мать разбила счастье своей дочери. Истинно: не по хорошему мил, а по милу хорош.
Другую легенду, связанную с упоминанием литовцев, можно было услышать от разных жителей нашего города ещё в 1980-е гг.
Посмотри на гору Самород…
Посмотри на гору Самород. Раньше там стояла литовская крепость. Однажды к ней пришли московские войска. Горожане Мценска храбро им сопротивлялись под руководством литовского князя Александра. Но однажды защитники города проснулись и узнали, что князь исчез (бежал). Они пали духом, и враги взяли го-род.
Нам известно, что никакого литовского князя Александра в Мценской крепости никогда не было, хотя город действительно несколько раз брался штурмом в процессе присоединения его к Московскому княжеству. А вот великого литовского князя, который последним владел Мценском и не подал городу помощи, действительно звали Александр.