В предыдущей главе: Сразившись со зверолюдом, Моран Колун остаётся жив. Пусть раненый, но он сопровождает девушку в подземелья, куда неведомо зачем ушёл штурмовой отряд. Там они оказываются свидетелями ритуала зверопоклонников. И из воды появляется представитель легендарной расы, именуемых Морскими дьяволами. Нежданная встреча с магом Илионом Занудой заканчивается обрядом помазания с дьяволом, но его прерывает атака штурмового отряда. Глава Вшивого братства Талан Выскочка бросает гранату, Моран Колун закрывает собой принцессу. Они остаются живы, но попадают под арест карательной религиозной организации - Трибунала.
К гостиному подворью «Полный рог» её доставили под утро вконец измученную и борьбой и бессонной ночью. Арест она помнила смутно: из общей сутолоки её выхватили цепкие руки законоучителей и препроводили наружу. Девушка и не пыталась взывать о помощи: все её защитники без чувств.
Наверху она задохнулась, до того горьким показалось зачинавшееся утро; серое зарево полоснуло по глазам, ледяной ветер посёк кожу. Намедни мимозы едва уловимо благоухали, раскрывшись лиловым вечером, а ныне их лимонные галуны соцветий сковал иней. Пока кликнули повозок для благородной майтры, потянуло дымом: кислым – от печных труб и тяжёлым, прогорклым – крупных мастерских. Костистые деревья плакали талой наледью, и слёзы их, срывающиеся с веток, обжигали лицо, и не нужно было скрывать перед надзирателями горе.
Чего, собственно, она обрела, решившись на сомнительное дело? Вооружённый отряд штурмует подземелья одного из могущественных хозяев города, его глава – принцесса Тиссария. Что ожидало их: благополучный исход, воспевание в сказаниях – что?
Изморось и слёзы смыли остатки пудры и румян, обратив её из героя приключения в полуживую девушку. Но едва ли она могла склонить голову – сидела меж неподвижных и молчаливых законоучителей, сменивших серые рясы на чёрные с серебром мятели и того же оттенка камзолы. О таких она только слышала – стража Трибунала из отставных военных, самых лучших.
Вот отчего расположившиеся близ гостиного подворья мальчишки из отряда «Забияк» сначала качнулись к вынырнувшей из повозка принцессе, затем – отпрянули. Охровые плащи Валери Янтарной оказались не столь покладисты; один из поручиков довольно нетерпеливо выслушал стражу Трибунала, презрительно хмыкнул, принцессе – просто кивнул. Даже обладая офицерским чином, этот человек сохранил черты мужика из дикого лесного поместья: угрюмость, дремучесть, вольность. Он, должно быть, был даже не способен на каверзу; подобно молодому Морану Колуну, на него всегда можно положиться. Потому, обессилев, девушка, не забыв, впрочем, запахнуться плащом наглухо, памятуя, что на ней мужской наряд, оперлась об плечо поручика и дала увести себя в дом.
В зале, несмотря на ранний час, так же много народа, но не в пример вчерашнему, люди, хоть и в поношенной одежде, зато при клинках. Все столы переполнены разношёрстной говорливой братией; они прихлёбывали горячее пиво и угощались жидкой кашицей, которую хозяин Ниноэль Полнорог безостановочно накладывал в плошки из огромного котла, стоящего над тлеющей жаровней. Ему помогали девочки, то ли дочери, то ли подёнщицы. Не лукавила Ирин, говоря, что купчины зажилили мошну и, похоже, люди кормились, как могли. Народ что стопился снаружи вовсе не охрана, но ждут своей очереди. Потому на вновь прибывших не обратили внимания, лишь один из них – здоровяк Эван Расторгуй – нагнал принцессу на лестнице.
– А, матушка наша, – По-старчески затряс он головой, припорошенной сединой, – вас конт-принц ждали, да не дождались и с маршалом вашим вышли вон. А батюшку нашего, Милана, так и не довелось повидать. Только я в Храм, а они грят – убёг наш батюшка. Сами-то в непонятках: только тут был, ан нет – убёг.
Как и все старики, он был словоохотлив и, если не остановить, понесёт околесицу. Потому Тиссария слабым голосом попросила отдохновения. Буянец немного обиделся, поджав губы, и возвратился к столу; он здесь чужой, во власти обстоятельств, и поболтать-то не с кем. На глаз, ровесника его Орланда Куницы в зале нет. Оно и понятно: что-то случилось, и маршал отбыла со всеми подчинёнными. А принцесса, вроде, не при делах.
Поручик, влекомый указаниями Тиссарии, довёл девушку до комнаты, но за порог не шагнул, засмущавшись по своей простоте. Заботами Ирин на деревянную штангу кровати накинуто исподнее, на покрывале – вычищенный наряд фехтовальщицы. Похоже, кто-то из помощниц Нино был на стоянке Вшивого Братства.
Тиссария села на кровати, свесивши голову. Стоит прикрыть веки и перед глазами размазанная кашица из мрака, света факелов, зеленоватой мути, бормочущий зверолюд и тянущий к ней щупальца морской дьявол. Принцесса, вскрикнув, очнулась, оглядела комнатку, задержала взгляд на дрожащей живинке свечи, неведомо кем зажженной в комнате, и вновь перед глазами – свет факелов.
Наконец, её грубо тряхнули, дали пощёчину-другую. Принцесса ошалело заморгала. Перед ней склонилась рассерженная женщина; давать ей оплеухи могла только матушка, а значит все это во сне. Но ещё одна плюха оказалась настолько чувствительной, что остатки дрёмы сорвались с губ тянущей болью. Новый удар и девушка, сообразив и не смея противиться, всхлипнула:
– Не надо, Ваше Высочество, мой маршал, прошу.
– Тебе мало! – гневно вскрикивала принцесса Пограничий, отвешивая на орехи. – Тебе мало, глупая девчонка! Куда ты вляпалась?! Дрянь такая!
Когда закончились слова, маршал на мгновение отпустила ворот камзола и Тиссария скатилась с другой стороны кровати. Утёрла юшку с разбитых губ и готовилась задать стрекача, в какую бы сторону ни качнулась разъярённая воительница. Но та как ни в чём не бывало прошествовала к проёму. Тиссария, по-кошачьи медленно, вытянувшись в струнку, перелезла по кровати в сторону двери. Валери Янтарная в новёхоньком охровом кафтане с затейливой золотой тесьмой застыла перед мутным оконным перекрестьем и спокойно, задумчиво проговорила – и говорила долго:
– Многие думают, что название своё Весёлый пляс получил от крупнейшей ярмарки севера, что проходит два раза в год. На самом деле местное купечество – потомки каких-то высланных с юга семейств обладали с утончённым изяществом и уязвлённый рассудок. Они сажали бедолаг в клетки, под днищем разжигали жаровню и человек плясал, спасаясь от жара. Это и есть «весёлый пляс». Сажали не за вину, но абы как, по прихоти. Мятежи здесь не в новинку, но по сию пору здравствует купечество. Семьи их не по зубам местному Трибуналу. Но если эти пытают до смерти, и ты зная об этом, идёшь на отчаянность, то Трибунал – другое дело. Их пытка – чары. Неисповедимы пути веры. Впрочем, регистр для колдуна – тоже колдовство, но никто не кричит о греховности.
Маршал склонила голову вполоборота и как тогда, на пиру шуадье Полесья, свет, преломляясь, покрыл лицо и волос небесными умащением. Было в ней нечто завораживающее от холёной и холодной конт-майтры Бриэль Бешеной и, судя по вспышкам ярости и столь же мгновенным переменам настроения, ярмо «бешеная» более подошло бы маршалу.
– Очаруют вас, и обучение колдовству всплывёт наружу. Кто вы? – чужедальняя принцесса; ваша голова с плеч на радость Трибунала и простого люда. Свершилось правосудие – пролилась благородная кровь. Ещё и обо мне запечалятся; я хоть и с войском, а тоже солоно придётся. Ваша же судьба незавидна.
И всё сказано без тени издёвки или язвы в голосе – деловито и скучно. Тиссария, потирая уже распухшую и занемевшую губу, с трудом соображала. Она как никогда одна-одинёшенька, она всем должна – Бриэль Бешеной, магу Дюрану Тану – и даже верную Ирин она по сути предала, заставив идти на безрассудное дело.
– В любое мгновение за вами явится нарочный от магистра Трибунала. Вашим содержанием, согласно вере, займётся Храм Сынов, вашим дознавателем и палачом – настоятель Аиран Блаженный. Я о нём слышала.
Видя промелькнувший восторг девушки, Валери покачала головой и мрачно добавила:
– Когда он причиняет боль, то говорит столь изысканно и ласково, что у самого стойкого человека дрожат поджилки.
– Н-нет, нет, – залепетала Тиссария, чувствуя, что её не держат ноги, так ужасны казались слова маршала, – я говорила с мэтром Аираном, он добрый и отзывчивый.
– Он из местного купечества: сын купчихи и родина, – веско возразила Валери Янтарная. – А ранее я уже отмечала, что местные рода уязвлены разумом. Вы говорили с ним, – подозрительно повторила маршал и быстро спросила: – Вы ему исповедовались? Что сказали? Ну, быстро!
Тиссария, припоминая, сбивчиво поведала о недавнем разговоре с настоятелем Храма Сынов. Вопреки клятвам упомянула о конт-майтре, пусть и краснея и медленно подбирая нужные слова.
– Не мямлите! – понукала её Валери Янтарная. – О том, что шпионка именно вы можно было догадаться. Бриэль – домашняя интриганка, её каверзы не выходят за пределы Горилеса и окрестностей.
Тиссария, замирая от страха, – уж кого поносят-то! – поведала остальное.
– Лихо, девочка, – с досадой подытожила маршал. – Теперь и доказывать ничего не нужно. Они за вами следили, иначе не явились бы скоро. Они знали, они ждали. Сейчас время Трибунала и им по закону многое положено. Вы – колдунья и колдуете умышленно, вас сожгут на костре.
И Тиссария сама не помнила как оказалась на коленях и целовала руки маршала, а когда та брезгливо одёрнула рукав, девушка схватилась за полы кафтана, как сопливая детка за подол матери.
– Прошу, пощадите мой маршал. Спасите меня, прошу. Я всё расскажу, но станьте заступницей!
Нет нужды лгать о наушничестве конт-майтре – одним грузом меньше. И лишь от невыносимой тяжести ослабли мускулы, как наружу прорвались все переживания. Сейчас нужно держаться за соломинку жизни, – а жить очень хотелось. Мнилось оказаться подле матушки, возиться с сёстрами и воевать с крапивой, не более.
Пытаясь всмотреться в лицо маршала, она почувствовала оторопь: до того напугало её наваждение. В холодных глазах женщины сквозило презрение, то самое презрение, которым награждала её матушка, когда дочь делала глупости. И едва миновало досадное воспоминание, Тиссария отстранилась от кафтана и, держа очи долу, поднялась.
– Вот и хорошо. – Одобрительно качнула головой маршал и потребовала: – А теперь, расскажите мне всё обстоятельно. Нам дали время.
Она, скупо улыбаясь, кивнула в сторону окна.
– Этот буянин намедни хвалился, что его не коснётся ни один клинок, до того он ловок. И будь во времена его молодости война, он – первая сабля Буяна – непременно прославился бы в сказаниях.
На дворе столпилось, покрикивая, покряхтывая, разношёрстное воинство. Люди заняли тротуары, как бы образующие площадку; на утрамбованной мёрзлой земле застыл, не обнажив клинок, Эван Расторгуй, вокруг него сновало трое охровых плащей, помахивая закаленной сталью. Миг – и один делает выпад и летит в одну сторону, второй – в другую; у третьего клинок и вовсе вылетает из рук под общий хохот. Гневные выкрики, восхищённая ругань, солидные требования биться об заклад – зрелище явно пришлось по душе и каждый горазд затеять потасовку за лучшее место. Разгорячённые схваткой и пивом люди едва ли разойдутся по первому требованию стражи Трибунала. Лишь бы успеть.
И уже не подбирая слова, но растягивая их в длинные «э-э-э», припоминая, Тиссария поведала обо всём, начиная с нежданной встречи с магом Илионом Занудой, заканчивая свиданием с ним же в подземельях Короля-Без-Имени. Валери Янтарная исповедь слушала, застыв у оконного проёма, и лишь раз перебила:
– Вуморт избрал тебя, говоришь? Для зачатия плода? И с ними этот мэтр Илион Зануда.
– Не берусь точно передать слова мага, но выходило: «Сделать сосудом для короля мира». Ведь это невозможно, да?
– Разумеется, – отчего-то поспешно согласилась женщина и эта была единственная промашка. – О соитии со зверем сказок немало и остались народы или звероложцы, которые по зову или в угоду давнишним сказаниям вынуждены… – она запнулась и, вернув хладнокровие в речи, покойно добавила: – Это не есть грех.
– И этот зверь, и вы – верность сказаниям. Или…
– Оставим это, – холодно оборвала её Валери Янтарная. – Что вам ещё есть рассказать?
Покончив с повестью, Тиссария чувствовала потребность глотнуть вина для поддержания сил, но единственно, что удалось – сесть на край ложа. И вдруг она поймала себя на мысли, что позабыла упомянуть о маге Дюране Тану и всем, что с ним связано, но что-то удержало язык за зубами и заставило утонуть думу в тумане рассудка, как вещь необременительную.
– Вас сейчас арестуют, – наставительно произнесла, кивнув на окно, Валери Янтарная. Шум на улице изменился: из восторженного ора обратился в глухой ропот и ворчание. – Допрашивать будут без вредительства членов. Пока не будут, – видя отчаяние в глазах принцессы, быстро добавила: – В ваших силах продержаться до пыток как можно дольше. Говорите всё, что произошло в подземельях. Чары вы почувствуете, обучены. Они захотят выведать вашу подноготную, противьтесь. И хотя волшебство волшебству – рознь, но они поймут ваши намерения. Пройдёт не менее трёх дней, пока применят допрос с пристрастием. За это время обещаю вам, что придумаю как вас вытащить. Помните, это и в моих интересах. Более вам надеяться не на кого. Одевайтесь живо и спускайтесь.
Валери Янтарная стремительно пересекла комнату, рванула ручку двери и вышла вон. После её ухода Тиссария опустилась на кровать и застыла. Если вчера ещё она слыла заступницей простому воину, полковником, ныне – преступница, колдунья. Ах, мама, мама, вспомнила строгую родительницу девушка и горько расплакалась.
Но выплакаться ей не дали – в комнату дежурно постучав, вошли девочки в серых робах, с засученными рукавами. В отличие от хозяина постоялого двора и Ирин, пусть с заскорузлой кожей, но сохранившие благородные тонкие черты лица, эти оказались рябые, немного одутловатые от болезней родителей – подёнщицы, не иначе. Робко, тоненькими голосочками, сказали, что пришли помочь сударыне. Пусть и молоденькие, зато с сильными ручонками, они споро помогли снять мужской наряд, наскоро обтёрли мокрыми, а затем сухими полотенцами, облачили беспомощную, ослабевшую принцессу в наряд фехтовальщицы. Эфес казался неподъёмным, но эта тяжесть подобно доброй броне защищал её от напастей. Вот только ноги, что огромные вёдра с водой, не поднять, но и с этим справились подёнщицы: повели под руки.
– … Не угодно ли оглянуться, судари! – услышала она знакомый голос, едва выйдя за порог. – Я конт-принц, брат по крови принцам Побережий, Симон Змея.
– Что вам угодно? – проблеял явно испуганный человек. – Я, мэтр, лишь исполнитель.
Зала как и прежде полна народу, но не горланящего да захмелевшего, разленившегося – залу заполняло гнетущее недоброе молчание. По растрепанному виду люд, кроме немногочисленных охровых плащей, более напоминал разбойников, окруживших четырёх дюжих стражей Трибунала, выдержанных и умелых воинов. За их спинами дрожал молоденький законоучитель и несмело отлаивался от насмешливых синих камзолов «Забияк». И первый из них с ладонью на эфесе – несчастный влюблённый конт-принц. Его подчинённые, видя задор командира, распоясывались, отпуская скабрезные шуточки. Миг – и Симон Змея, спасая принцессу, затеет свару со стражей и окажется вне закона. Ещё одна загубленная душа – ни за что!
– Мэтр Симон, – постаралась влить в голос настоящий металл Тиссария, уже на своих ногах спускаясь по лестнице, – прекратите потасовку. В чём дело, судари?
Молодой законоучитель неуверенно оглянулся на маршала, та чуть заметно кивнула.
– Ваше Высочество, – рассыпался в поклонах и любезностях служитель Храма, – пусть наша просьба не покажется дерзкой, но не могли бы вы быть гостьей при дворе Храма Сынов. Настоятель Аиран Блаженный пока настойчиво просит. Уверяю, что это в ваших интересах и угодно вере. Ваши вещи вам доставят, и кроме того вам полагается служанка.
– Мы подберём из обоза, – мягко заявила маршал, шагнув в интимную близость к принцессе, под сокрытием одежд успокаивающе похлопала ту по руке – невиданное участие.
Симон Змея попытался возразить, но обе командирши так выразительно шикнули, что парень, густо покраснев, отвернулся. Но через мгновение тишком призывно всмотрелся в лицо Тиссарии – девушка благодарно кивнула, попыталась улыбнуться.
– Ваше Высочество, матушка, – немного развязно воззвал захмелевший и от боя и от вина Эван Расторгуй, раздвигая дюжих ребят плечиком. – Будете желанной гостьей в вольном городе Буяне. Там чтут королей-защитников, там нет места всяким выскочкам из купчин, всяк знает своё место. У меня в порту гребное судно и ражие люди.
Обычно в вольных городах заправляют купцы, но Буян далёк от основных торговых путей, но со времён вторжений инородцев в городе сильны истинные дворянские – родины – семьи. Такие времена, что и от купечества следует обрести волю. Купцы не в обиде – что с них взять. Зато буянцы славятся как честный, простоватый и отчаянный в бою народ. Вот отчего пьяное предложение едва ли кто-то принял за бахвальство, всё – чистая монета. А потому, до того недвижимая стража Трибунала едва заметно качнулась – потянулись за оружием.
– П-порт под охраной, – неуверенно напомнил законоучитель. – Город на особом положении и стража стреляет в любого покидающего порт из ружей. И если вины за Вашим Высочеством нет, то уже завтра к вечеру вас привезут назад.
– Свежо предание, – бросил кто-то насмешливо.
И законоучитель, и маршал выглядывали поверх голов на бунтовщика, но народ не сдвинулся с места.
Мелькнула у Тиссарии дума – осесть в Буяне или сделаться пиратшей или отправиться искать счастья на Плавучие острова, но на землю её вернула тяжёлая якорная цепь – обещание Дюрану Тану. Будет лучше более никого не втягивать в её дела.
– За мной нет вины, – спокойно возвестила Тиссария. – Если доброму настоятелю Аирану Блаженному угодно видеть меня, я погощу у него. Мэтр Симон. – Она всмотрелась в лицо мальчишки и некая сообщающая энергия искрой пробежала от её взгляда к нему и оба порозовели. – Мэтр Симон я назначаю вас командиром авангарда и если угодно моему маршалу, вы останетесь в чине до моего возвращения.
Он приблизился и склонил голову в знак согласия, но сделал это так рьяно, что уместнее сказать – свесил буйную голову. Девушка незаметно сжала его руку, он – её пальцы и прикосновение это оставило щем в груди. Совсем как с Эдаром Клыком, самым молодым подгардом Горилеса, её дружочком по прошлым играм и названного – по-детски – жениха. Увидит ли она семью свою, посетит ли отчий дом или всё это в прошлом и есть только сейчас и эта вспыхнувшая вдруг приязнь? Как никогда чувства брали вверх над рассудком: захотелось сейчас запутаться в полах плащей и стража Трибунала вынужденно отступит. Но последние довольно бесцеремонно отсекли её от подчинённого и она сама не поняла как оказалась во дворе. Один из чёрноплащников указал на ножны и покачал головой – хорошо ещё не попытался сорвать, иначе девушка наделал бы глупостей. Тиссария отвязала перевязь и отдала ножны одному из «забияк».
Холодный ветер и припекающее светило – погода для прогулок в садах или время посещения открытых купален. От вчерашней мороси и тумана осталась дымка, льнущая к хибарам и неказистым домишкам тянущимся до набережной. Тиссария оглянулась, но ничего, кроме чёрного сукна не разглядела. Крытый повозок, запряжённый гнедой кобылой, помчал её прочь из бедных кварталов, на возвышенность – к красному дворцу. Блеск и роскошь его пугали много больше морского дьявола. Когда повозок миновал гранитную башню Храма, Тиссария с заметным волнением напомнила законоучителю:
– Вы обещали доставить меня к мэтру Аирану. В Храм Сынов.
Тот, оказавшись в выгодном положении, не казался насмешливым, как злодей в сказках. Он по-прежнему казался смущённым и старался не глядеть в сторону принцессы.
– Настоятель передал во владение Храма гостевой домик. Там останавливаются странствующие проповедники и священнослужители. Вы будете в окружении наставников в безопасности.
Последняя фраза более чем угрожающая: она будет под замком.
Вскоре повозок миновал сложенную из бутованного камня ограду. Мостовая сменилась на гладкую, выложенную туфовыми плитами, дорожку.
Отворили повозок и, вопреки ожиданию увидеть мрачное узилище, взору предстал уютный, белёный особняк с изразцами под окнами. Черепичная четырёхскатная крышей укрыта разлапистым вязом, бросающим листву на разбитые цветники. Чуть поодаль – дорожка в сад к приземистым домишкам. Принцесса вообразила, что поведут к ним и муки её будут скрыты в укромном месте. Но черноплащники отстали, а молодой духовник учтиво проводил девушку до цветников. От клумбы, поднявшись с корточек, к ней обернулся садовник в изгвазданном фартуке и рукавицах. Это и был настоятель Храма Сынов, а ныне один из членов Трибунала Аиран Блаженный.
Перед глазами словно пелену набросили – и сад, и домик и радушный трудолюбивый хозяин. Злые слова маршала звенели в ушах комариным писком, но принцесса мысленно отмахивалась от них. Нет, не права Валери Янтарная, это её происки.
– Как видите, я приняла ваше приглашение, – несмело сообщила Тиссария. – Но могу ли спросить: я в заточении или могу покинуть ваш дом.
Настоятель стащил мокрые перчатки, передал их молодому законоучителю. Размял мужицкие пальцы, так не подходящие чахлой фигурке. Цвета небесной синевы глаза уставились мимо девушки, он обдумывал ответ. Наконец, с сожалением покачал головой.
– Видите ли, вины вашей я знаю. Мы никак не ожидали увидеть там вас, и кого бы то ни было ещё.
– Как тогда вы узнали о поклонниках?
– Помните в Храме того горожанина, будто клеймённого в красном дворце. Он повинный, его отправили работать в подземелья Калин. Что там, вы, должно быть, уже знаете. Понадобилось время получить разрешение городского совета возобновить работу Трибунала и получить необходимые разрешения. Трибунал – не разбойники, мы не врываемся в дома и казним их обитателей, это – клевета. Но если человек виновен, наказание сурово и это – закон. Вы виновны?
Тиссария задохнулась. Сначала от возмущения, затем от робости. Она шпионка, а значит её грех – лжесвидетельство.
Муки принцессы не остались незамеченными, и настоятель истолковал их по-своему:
– Вы останетесь нашей гостьей. И как наставник ваш, прошу не покидать особняк для вашего же блага. Вас никто ни в чём не обвиняет, а потому не усугубляйте положение. Прошу вас, принцесса.
Сообщив, что пока готовят на стол, настоятель провёл её по саду, где среди редкой красоты соцветий, толстыми розгами высились кусты аронии, и невысокие вишнёвые деревца с иссиня-чёрными подсохшими плодами – рви – не хочу. Приземистые домишки оказались парниками, с застекленными крышами, укрытые по погоде ставнями. И всюду, куда ни глянь, видны старания рачительных хозяев. В доме дощатый пол гладкий, оттенка ржаной горбушки, чисто выметен. Направо по обычаю располагается нужной чулан, его можно узнать по люлькам – для духу – с мятой и иными источающими аромат травами. Такое по карману лишь богатым людям, но кухонная и мебельная утварь более чем скромная, не резная, без изысков. Похоже, местное духовенство предпочитает удобства, но не излишества.
За столом их встретили несколько законоучителей, учтивые, даже утончённые. От иного духовника несёт псиной или козлом, а эти используют душистую воду. Тиссария ожидала скудный обед, но подали густой суп с нежной говядиной, жаркое с грибами и отварными овощами, тушёное мясо в молоке, пирог со смоквой и миндалём, фруктовое вино. Помолившись, принялись за еду, причём молодые люди, ухаживая за принцессой, подавали ей блюда, советовали как сочетать ту или иную пищу; они развлекали её беседой о музыке и живописи. Она едва понимала их, но улыбалась, когда они смеялись, кивала, когда они говорили – вела себя, как учила год назад Бриэль Бешеная. А когда обед подходил к завершению и Тиса, значительно успокоившись, отдалась пище и даже осоловела, один из храмовников вытянул из-за пояса диковинную свирель. Похожая на пирожок, она имела те же пальцевые отверстия и в отличие от иных инструментов искусно украшена. Тисе не особенно нравились старания музыкантов при дворе шуадье Периша Златоносца, но выбирать не приходилось.
Улыбающийся до того музыкант, вдруг несколько посуровел, глядя на притихших от взгляда товарищей, и коснулся губами свирели. Нежное протяжное пение множества голосов было в одной нестройной мелодии, но по мере усилий, словно волна набегала за волной. В музыке, то волнующей, то вводящей в покой, зависала одна нота и распаляла разум. Бушующее море, набегающие тучи, застывший стальной горизонт, хлопья пены, подхваченные ветром – всё смешалось в одном мотиве.
Тиссария едва не подалась встать, но её удержал настоятель. Он понимающе улыбнулся, но едва ли мог помыслить, что не только искусная игра возбудила разум принцессы. Припомнилась ночь нападения живой тени и волшебная музыка, защитившая её. Подземелец Такоб Искра предстал перед ней и одетый в мятель законоучитель только усиливал сходство. Закончив играть, он раскланялся как заправский баяник, а настоятель, спохватившись, охнул:
– Эх, глупая голова, запамятовал представить вам, Ваше Высочество, моих гостей. Трое братьев за столом – Ильван, Бор и Мален – следуют в поместья пограничного королевства нести слово божье. А вот брат Антан призван в Храм Сынов Чернограда.
– Вы прекрасный музыкант, брат Антан, – кивнув соседям, похвалила Тиссария. – Редко встретишь настоящего мастера. А о чём это музыка? Я конечно не сильна в музыке, но она верно что-то значит.
– Это старый мотив из города Риважа. Мой отец, моряк, рассказывал, что исполняя её на свиристели, или напевом, добрые люди отпугивают злые силы.
– А разве не оберег или молитва защитят доброго человека? – с деланной наивностью возразила Тиссария, краем глаза наблюдая за настоятелем. Всё сейчас нужно сделать, чтобы казаться простушкой.
– Достойный вопрос доброй девушки. – Кивнул Аиран Блаженный. – Но искусства человеческие – музыка, живопись, зодчество – рождались в Храмах, и верующий человек наполняет их смыслом и молитвой. Иначе говоря, музыка что молитва – и защитит, и успокоит, и возбудит, и проронит слезу.
Хлопнула входная дверь, звонко залопотали дети, и в обеденную залу вошла дородная молодая майтра. За полы серого дорожного платья её держали златокудрые, как у матери, дети в лазоревых платьицах. Женщина ещё молодая, несмотря на полноту, имела правильные, без изъяна, черты лица, чувственные губы и странные бирюзовые глаза. Последнее обстоятельство несколько смутило принцессу – ещё не остыла память о пещерах подземелья Калин, колдовской свет и морской дьявол.
– Ваше Высочество, – расцвёл строгий молодой законоучитель, – смею представить мою жену Арну и детей – Морана и Веллен.
Детишки вцепились в подол матери и укрыли мордашки, заробели; сама жена храмовника вежливо склонила голову. Ничуть не удивлена, хмуро подумала Тиссария. Обычно натуры чувственные, городские ли деревенские, при объявлении её титула становятся суетливыми. Значит, ждали и будут следить. Подозрения девушки ещё более усилились, когда настоятель, извиняясь, сообщил, что свободных комнат мало и женщинам будет лучше всем вместе.
Когда братья Храма Сынов прошли в гостиную, Арна наскоро собрала со стола остатки съестного. Тиссарию, обратившую на это внимание, кольнула жалость: уж она-то знает что такое голодный желудок. Хвала богу, родители воспитали её так, что она не посмеет побираться и будет глотать слюну, но не возьмёт объедки. Но что не позволено принцессе, позволено простолюдинке, вернее – матери. Ах, как нехорошо, с горечью думала Тиссария, пойдёт так дальше и она, пожалуй, проникнется к этой женщине сочувствием и невольно или со скуки доверится. Здесь конечно сытно и тепло, но вкусив неясных дальних дорог и вольного сырого ветра, принцесса с тоской думала о дилижансе, конском поте, доброй компании. Пусть это будет бедняга Шнурок, хмурый дядька Моран и… И Симон Змея. Мальчишка начал занимать её не шутя, и это лишение отдалось щемом в груди. Сладким, тянущим, тёплым. И Тиссария, чтобы не всплакнуть, обратилась к брату Антану:
– Скажите, могу ли я обучиться этому мотиву?
Храмовник смешался, смущённо поглядел на прошмыгнувшую наверх жену с детьми, поискал глазами настоятеля, расслабился.
– Научиться музыке – наука. Но одолеть одно сочинение можно.
Он, поклонившись, попросил её подождать. Настоятель чуть склонился к принцессе и доверительно сообщил:
– Я сказал братьям, что Ваше Высочество нуждается в отеческом совете. Они будут участливы к вам.
– Разве это не ложь? – осведомилась с колючкой в голосе Тиссария.
– Но вы запутались, – мягко возразил отец Аиран, – и нуждаетесь в отеческом совете. Может и в строгом взыскании, поскольку вы предубеждены против Храма. Кто же ваш наушник?
Спросили походя, но у принцессы ноги заходили ходуном, и она вынуждено присела на скамью. Но роли своей не изменила. Это было единственной возможностью не смириться с опекой настоятеля.
– Ах, отец Аиран. Я в замешательстве. Мне страшно.
Настоятель, по-птичьи склонив голову, наблюдал за ней. Брат, не слышавший разговора, галантно поинтересовался здоровьем принцессы. Та сослалась на бессонную ночь и шумное подворье. Вернулся брат Антан и подал ей холстяной мешочек со свирелью.
– Я право не знаю, долго ли задержит вас почтенный отец Аиран, – пробормотал вполголоса музыкант, – но учёба потребует усердия и вовсе не один вечер.
– Думаю, у вас хватит времени, – туманно ответил настоятель.
У принцессы ёкнуло сердце: молодой законоучитель божился, что её отпустят домой на следующий день. Стало быть, права Валери Янтарная, а отец Аиран вовсе не так прост как кажется. Надо быть начеку.
Брат Антан присел рядом, и поминутно пунцовея от того, что их пальцы соприкасались, сбивчиво объяснял. Тиссария со школы знала, что в музыке всего семь знаков, позволяющих творить. Она немного училась играть на клавесине в доме конт-майтры Полесья и быстро освоила первые уроки. Когда брат Антан обучал играть её левой рукой, ученье замедлилось. Учитель её незамедлительно сказал, что начинать следует утром, и продолжать до обеда, а остальное время употребить на отдых, молитвы и поручения настоятеля Аирана. Последний стоял поодаль и казалось предавался размышлениям.
Подошло время вечерней молитвы. Позвали семью брата Антана и, преклонив колени перед настоятелем, держащим в руках монолитный камень, нестройно прошептали хвалу.
После моления братья разошлись по комнатам, а отец Аиран поманил за собой оробевшую принцессу. Он привёл её в небольшую без окон каморку, назначение которой и вовсе казалось загадкой. Тиссарию усадили на деревянное кресло, неудобное, скверной работы; сам настоятель тяжело присел на табурет. Девушка невольно огляделась: если стены в доме были чисто выбелены, то здесь голый мокрый кирпич. Когда настоятель запалил огонь, стало даже холоднее. Тиссария невольно поёжилась. Более всего каморка напоминала место наказания, а брось в углу охапку соломы – темницу.
– А теперь, Ваше Высочество, – твёрдо молвил отец Аиран, – расскажите мне без утайки, как вы оказались в подземельях и что там произошло. И в ваших интересах говорить честно.
Тиссария уже говорила об этом маршалу, а потому обстоятельно начала рассказ с просьбы Талана Выскочки, заканчивая страшным взрывом. В отличие от Валери Янтарной законоучитель выслушал исповедь принцессы безмолвно, лицо его сохраняло серьёзность. Когда девушка смолкла, он продолжал сидеть неподвижно, а потому Тиссария робко обратилась с просьбой:
– Я бы хотела просить вас, отец Аиран, о судьбе моих спутников, в особенности Морана Колуна и маршона Ирин Полнорог. Их ранили, и я бы хотела увидеть…
– Вы шли туда, чтобы совершить преступление, – поднимая влажные голубые глаза на принцессу, проговорил Аиран Блаженный.
– Что? Н-нет, нет, – отрицательно качала головой девушка. – Мы шли спасать человека, Морана Колуна. Он не делал ничего, а его посадили со зверем в яму.
– Он напал на владетельницу красного дворца, – непреклонно отчеканил настоятель. – И за меньшее люди лишались головы. Никто его не сажал в яму, заключённые сами дают согласие на бои. Я осуждаю их, ибо необходимо смирение и кротость терпеть суровость тюрьмы, но закон Весёлого Пляса позволяет это. Вы же решили закон преступить: вызволить преступника и убить как можно больше купеческого люда. Ваши люди дали признательные показания. Теперь стоит определить вашу вину.
– Отец Аиран, – перепугавшись, взвилась Тиссария, – что вы говорите? Там был морской дьявол. Это не сказка, это был зверь и это не выдумка!
– Страшнее не зверь перед глазами, – сурово напомнил писание законоучитель, – но зверь внутри. Ибо от обычного зверя поможет отвага, но внутри лишь смирение защитит смертного. Вы своего зверя сдержать не смогли и совершили преступление. Что касается нелюдей, то земля наша хранит непознанные тайны, постижение которых едва ли можно назвать смирением, скорее гордыней.
– На исповеди, – продолжил пытать отец Аиран пристыженную девушку, – вы говорили, что следили за вашим маршалом Валери Янтарной. Что вы успели передать вашей повелительнице?
Тиссария сделал удивленные глаза. Едва ли она лукавила, но вольно-невольно священнослужитель касался щекотливой темы. Тиссария, деланно недоумевая, сбивчиво говорила о странной компании Валери Янтарной и о ней самой, как славной воительнице.
– Вы утомились? – неожиданно прервал её отец Аиран. – Уходить от ответа нелегко. Что же, углублю вопрос: что вы знаете о маршале такого, чего боитесь до дрожи в голосе?
Тиссария примолкла, пожала плечами и глупо улыбнулась.
– Дитя моё, – спокойно сказал отец Аиран, – здесь вы в безопасности. Я не лгал, когда уверял, что к вечеру вы будете на подворье «Полный рог». Но только в том случае, если будете говорить правду. Вы заметили, как я сказал брату Антану, что вам хватит времени научиться играть на свирели, значит не стоит более играть в глупую девочку. Даю вам несколько дней собраться с мыслями, пока я занят делами Трибунала. Но после…
Тиссария приподнялась на руках, кисть соскользнула и она неловко пала в кресло, ссадив бедро. Отец Аиран в молчании встал, прошёл мимо и, уходя, всё-таки сообщил, что её друзья живы.
– Они в лечебнице Храма. Там, где лежал ваш оруженосец. У нас он мигом пошёл на поправку и умудрился сбежать, едва спал дурнин. Если наши братья творят чудеса, ваши друзья мигом излечатся, вы их увидите, но, боюсь, встреча получится печальной.
И ушёл, оставив, – что много хуже приговора – принцессу в безвестности.
Следующие несколько дней прошли мирно, но в ожидании суда принцесса изводилась порой до белого каления. Она могла гулять, сколько вздумается в небольшом саду или вязать, руководствуясь советами Арны. Жена священника оказалась особой недалёкой. Женщину не интересовали сплетни и слухи и казалось, единственной усладой для неё была вышивка и сон. И занималась она этим столь усердно, что перещеголяла бы многих мастеров, если таковые имелись. Возможно, она не более, чем наушник, но столь ленивого шпиона Тиссария ещё не видывала. Девушка невольно сдружилась с детьми – брат с сестрой оказались непоседами и охотно приняли в игры старшую подругу. Последняя научила играть их в «каштаны», в «бабки», «пуговицы» и «пристенок», да так, что вскоре распотрошили не только запасы на своих нарядах, но и рыскали по всему дому в их поисках. Мальчишке полюбилось лазить по деревьям и они на пару с Тиссарией забирались на старый вяз. Моран радовался игре, принцесса, играя, внимательно оглядывала окрестности, намечала бреши в охране. Она не раз ловила себя на мысли, что не прочь сбежать. Представлялось, что это будет ночью, ей помогут друзья – серьёзный и молчаливый Симон Змея и пронырливый оруженосец Милан Шнурок. Но будет это нелегко: близ высокой ограды постоянно работали служители Храма, а задний двор выходил под обрыв – ни забраться, ни спуститься.
Отцу детей, брату Антану, не нравились подобные шалости, и нередко доставалось и принцессе. Разумеется, священник не забывал рассыпаться в любезностях, но очень настойчиво звал на уроки музыки. Настоятель Аиран появлялся крайне редко, чаще ужинал в полном молчании и выглядел измождённым. Потому в отсутствии наставлений игра на свирели в какой-то мере их заменяла. Тиссария довольно быстро освоила мотив, но её усилия даже отдалённо не напоминали игру брата Антана. Последний неустанно повторял: «Понадобится время, только время и опыт».
На третий день с постоялого двора «Полный рог» явилась девушка. Довольно милая, кроткого нрава, пугливая настолько, что несмотря на разницу в возрасте жалась к Тиссарии котёнком. По её словам выходило, что звали её Мана Зола, дочь угольщика с Медвежьей Пади, польстившегося на жалование рекрута и обещания надела в степных землях. Будучи из свободного народа, угольщица предубеждённая против любых священников и Храмов, согласилась на должность служанки только при оплате вперёд. Мана доверительно сообщила, что её семья остановилась у родственников, рыбацкой семьи из трущоб и едва минует время заточения принцессы, они последуют за ней на посудине.
– Да-да, Ваше высочество, – заверяла хозяйку Мана, – сударь Эван Расторгуй поклялся, что дождётся вас и возьмёт на свою посудину и сопроводит до тракта близ Морского Предела. Всё равно войско остановится там на зимние квартиры, мы их догоним.
– Что ты говоришь? – изумилась принцесса. – Как тебя? Мана? Что говоришь, кого мы нагоним?
– Войско преславного маршала Валери Янтарной. Вот уже как день они снялись с лагеря и отправились дальше. Да что с вами, нехорошо, да?
Почва ушла из-под ног принцессы: теперь она одна наедине с Трибуналом, нет более заступничества маршала. Теперь не стоит противиться допросам мэтра Аирана: признаться, а там будь, что будет.
Она отмахнулась от участия служанки, зябко передёрнула плечами. Заметно холодало и всё чаще с серого неба в круговерти сыпались белые хлопья снега. Под тяжестью влаги и времени ухоженный сад съёжился и постарел. Придёт пора и его ветви укроет сливочная шапка, чтобы через полторы едины очнуться вновь и поддаться весенней нёге. Увидеть бы её, порадоваться. А то ныне цвет небес совпадает с участью принцессы.
Она плотнее укуталась в шерстяной платок, накинутый-таки заботливой угольщицей. Мана попыталась развлечь новую хозяйку слухами и вновь перестаралась.
– На рынках, да в купальнях бабы только и болтают про зверопоклонниках. Что будто бы молодые купцы со старыми в войне. Что молодые снюхались со зверопоклонниками и попытались город захватить. И что вы, Ваше высочество, того…
Она запнулась, смущённо спрятав глаза за вязаный шарф. Но Тиссария, расстроенная отъездом маршала, потребовала объяснений. Мана, пунцовея, сбивчиво сообщила, что одна из зачинщиц зверопоклонников – принцесса Тиссария Горная; прибыла-де из Горилеса, поскольку изгнана королевской семьёй по тому же обвинению.
– Войско разгромило мятежников, – процедила в ответ Тиссария. – Я повела людей на бой с ними. Об этом не говорят?
– Говорят, говорят, – зачастила угольщица. – Но то говорят о благородной девушке в чине полковника, безымянной воительнице.
Тиссария задохнулась от возмущения. Пойдёт так дальше, и кто-то сболтнёт, что она Матерь Зверя, что будет не таким уж вымыслом. А значит, права Валери Янтарная. Припомнились отчего-то слова кочевника, назвавший её Матерью псов. Воспоминания отдались жаром тела, который не миновал ни после обеда, ни после отдыха. Да ещё брат Антан сообщил, что занятия музыкой придётся прервать: завтра настоятель Аиран Блаженный весь день будет дома. И хотя он не добавил указаний насчёт положения принцессы, слова его были приняты как зловещие. Завтра, возбуждала себя девушка, завтра начнётся. К тяжести в голове добавилась круговерть в животе. Тем не менее она через силу повозилась с Мораном и Вилленой. Когда неожиданно привезли вещи принцессы, – два сундука из обоза – понадобилась их помощь, чтобы разобраться. Последней каплей в состоянии Тиссарии оказалось заклятое кольцо, привезённое в числе прочего. Иметь колдовскую вещь в лоне Трибунала – смертный приговор. Девушка изводила себя мыслью о кольце – выбросить, утопить в нужнике или обойдётся и оно понадобится, если применят чары. С другой стороны у Трибунала было три дня, чтобы воздействовать на тело и душу принцессы, но более ненавязчивого заточения она ничего не испытала.
Лишившись относительного покоя, она, сославшись на хворь, ушла из-за стола, не проглотив ни крошки. В комнате мнимая болезнь обратилась в слабость и дрожь конечностей. Мана Зола, переполошившись, переменила на ней одежду, накрыла несколькими одеялами и как следует протопила камин. Пока служанка бегала на кухню за водой, Тиссария, пошатываясь, встала и прибрала-таки заклятое кольцо себе. Не дай боже, кто-то из детей или священников обнаружит его: колдовство они почувствуют сразу. Наложенные на металл проклятия жгли кожу холодным иссиня-чёрным потусторонним светом и только по страданиям возможно понять, что ты ещё жива. Уж этого завтра будет предостаточно, мрачно подумала Тиссария. Нужно признаться, покаяться, тогда простят, этот чудесный человек, Аиран Блаженный, просто не может не простить.
Короткий сон, словно обморок, не помог освободить разум. Она очнулась, когда все в комнате спали. Одеяла неимоверно давили, не вздохнуть, но освободившись от них, она закашлялась и с трудом дышала. Каждый глоток отдавался саднящей болью от нёба до грудины, каждое мгновение переполняла слабость, доходящая до паралича. Тиссария захныкала.
Близ кровати завозилась служанка на тюфяке, встала, зевая, подала питьё, но Тиссария лишь расплескала содержимое чаши. Будто открытая рана в горле – так жёг напиток. Холодная тряпка, пришлёпнутая Маной на лоб, неимоверно раздражала, как и любое прикосновение к телу; кожа багровела и натянулась как барабан. Потянулись долгие мгновения лихорадки: короткий сон сменялся припадками и забытьем. Это была одна из самых долгих и мучительных ночей, которые можно сравнить с ноющей зубной болью во всём теле и невозможностью облегчить страдания. Под утро озноб закончился испариной и тревожными сновидениями: оборотень Оран Медведь тянет к ней острые когти и нет возможности убежать.
От завтрака Тиссария отказалась, даже лёгкий бульон она не могла проглотить – саднило в горле. Послали за врачом, тот пришёл до полудня. В характерном чёрном камзоле, невероятно тучный, он никак не мог подобраться к больной и задыхался от усилий. Врач приложил деревянную трубочку к груди, послушал, смотрел зрачки и горло, долго нюхал мочу и мокроты, пустил кровь. Качая головой, оставил порошки от жара и лихорадки. Больную насильно напоили горьким питьём, со временем ей стало легче. После продолжительного сна, девушка с помощью служанки сходила по нужде и немного отдохнув, смогла пройти несколько шагов. К вечеру она окрепла настолько, что укутавшись в одеяло, прошлась по тёмному, пахнущему сыростью и горечью подгнившего дерева, коридору.
На улице безостановочно лил дождь, не погуляешь, но это лишь умножало неясную истому. Внизу гремели посудой, глухо переговаривались – ужин подходил к завершению. Тиссария морщилась от громких голосов, так ломило в висках, двинулась обратно в комнату. Но невнятное бормотание под ухом обратилось в явный разговор из приоткрытой двери и один голос был точно знаком.
– … Были в первых рядах, говорите? – с интересом допытывался настоятель Аиран. – Экая странность.
– Вы как мастер своего дела, практик скрещивания, – с явной лестью в голосе угождал неизвестный, – могли бы сказать точно.
– Одно дело повязать собаку и волка, – задумчиво пробурчал настоятель, – другое – так извратить породу. Посмотрите на разрез пасти, на эти клыки, тяжёлые лапы с когтями рвать жертву. Косматая тварь, копьём не возьмёшь.
Тиссария, как ни была больна, заглянула в зазор двери: мэтр Аиран склонился над столом, незнакомый человек в сером дорожном камзоле раскуривал трубочки и одну протянул настоятелю. На деревянной глади покоилось что-то знакомое, из детства. Старик ещё раз склонился, взял бесформенный комок, и девушка признала шкуру животного.
– На ночном рынке близ Горилеса, – будто бая сказку начал мэтр Аиран, – подземельцы для бродячих цирков сторговывают уродов. Говорят некоторые руды так искажают личину. Может статься, это один из них.
– А их было с десяток, – с жаром добавил незнакомец. – И они стоили в бою сотню воинов.
– Любопытно, – кивнул мэтр Аиран, обернулся к двери и добродушно позвал: – Ваше высочество, не будете ли вы любезны подойти и сказать своё мнение.
Тиссария отпрянула от зазора, выругалась и робко вошла в комнату. Незнакомец поморщился, но вынужденно склонился перед лицом королевской крови; настоятель поманил рукой и указал на шкуру. Тиссария слегка кивнула одному другому и послушно приблизилась. Она постаралась глядеть безучастно, словно сейчас она не подглядывала, но застали её случайно. Но девушке стоило больших трудов, чтобы не вскрикнуть: на столе лежала плохо выделанная шкура с головой. Морда зверя отдалённо походила на вуорха, зверолюда, но лишена благородных черт; такими изображали их на картинках, уродливых, невообразимых.
– Это… это. – Тиссарии даже не нужно было воображать испуг. – Очень походит на зверолюда. Мои предки, горцы, сражались с ними. Но по рассказам выходит, что они много больше.
– Зверолюды? – переспросил незнакомый мэтр, мгновенно сменив холодность на участие. – В зверинцах семейства Калин, говорят, сохранилось несколько выродков. Обязательно нужно сравнить, думаю, мне разрешат посмотреть. Что касается размера, то после войны они могли выродиться. Охотники на драконов, если их ещё можно так назвать, говорят, что видят странных существ, полулюдей. Может статься, что отдельные стаи могли выжить и размножиться. Мниться, торговый совет должен выделить деньги на их уничтожение. Заразу нужно срезать на корню.
– Да, кстати, – прервал словоохотливого мэтра настоятель Аиран. – Мне сообщили, что вы, Ваше высочество, изволите хворать. Здешние погоды не подходят бля приезжих. Сырость, испарения с реки, дурные постоялые дворы – легко подхватить заразу. Ох, глупая голова, – спохватился старик, – забыл представить вам, Его высочество Тиссария Горная, наследница северных земель и полковник войска маршала Валери Янтарной. А это…
– Его высочество? – с любопытством и откровенным хамством уставился на ней мэтр, – Дошли до меня удивительные слухи…
– Вы правы, мэтр Аиран, – холодно оборвала скотину Тиссария. – Мне нужно прилечь. Доброй ночи, судари.
И удалилась. Мужчины склонились приличия ради, но едва она вышла за порог, зашептались. Не так тихо, чтобы в тайне и девушка отлично расслышала, хоть и не придала значения словам:
– Бочонок рыбьей крови, говорите? Что же тут странного?
– Кровь морской рыбы, мэтр, это совершенно точно. Мы прошли к месту встречи, но покупатель не пришёл, может увидел или почуял подвох.
– Обыск?
– Половина кораблей не принадлежат к купеческому союзу. Поди их разбери, кто откуда. Только особое положение и спасает. Вот только знать бы, что ищем.
Принцесса, забыв о болезни, прошлась по коридору туда-сюда. Какая низость, метала молнии Тиссария, ещё никогда её так не унижали, что за дрянь смеет так глядеть и болтать что нипопадя.
Но едва она легла, возбуждение сменилось слабостью. Милейшие дети, Моран и Виллена, зашли, стараясь не шуметь, но и то принцесса сподобилась цыкнуть на них. Вернувшись, Мана захлопотала перед постелью, едва не заквохтала над бедной больной. Смешала порошки в кипятке, уговорила выпить.
Опасаясь, что кольцо обнаружат, ещё накануне Тиссария продела в него шнурок и намотала на запястье подобно браслету. Руку сковало тяжестью и чувством прикосновения к мерзкому существу вроде морского дьявола. Но уроки конт-майтры Бриэль не прошли даром – страдания тела пересилили метания души. Один за другим перед взором представали призрачный червь, ползущий к оборотню, терзающему Валери Янтарную, то бегущий от них Рем Ёж, то восставший из-под земли Нерождённый. И так без конца. Ночь показалась бесконечной, оставив девушку в сомнении на долгое время: утро – сон или действительность?
Очнулась она в полумраке, за стеклом – белесая муть. Девушка едва слышно, по-щенячьи, заскулила. Измождённая болезнью, она остро чувствовала малую толику: серый свет, зуд, свистящий ветер, подхватывающий неплотно прикрытые ставни. Но пуще всего ломота запястья из мира грёз – тупая, тянущаяся – вывела её из себя. Тело сковала тупая покорность, но гнев заставил девушку отбросить тяжёлые одеяла. Тиссария постаралась повязать шнурок с кольцом так, чтобы не касаться металла, но как оказалось во сне она сжала колдовской виток в кулаке. Разжала, отбросила вместе с бередящей душу тяжестью и с удивлением ощутила иглу опасности. Словно перед татем сняла броню и ожидает, когда её полоснут клинком.
Мана сопела на тюфяке между кроватью принцессы и дверью, чтобы хоть как-то спастись от сквозняков. Чтобы не тревожить ни её, ни семейство священнослужителя, Тиссария тихонько села на кровати. Ещё чувствуя головокружение и боли, она разыскала обрезки катанок. Обулась, встала, пошатываясь, растерянно огляделась. Пол полоскал сквозняк, который тревожил гардины и сукно балдахинов, от камина несло горько-кислым духом. Тиссария с тревогой всмотрелась в тёмные углы, но чувство страха источали оконные проёмы: там творилось что-то жуткое.
Колдовство, с содроганием подумала принцесса, колдуют, чтобы узнать, выпытать. Её палачи могли прийти к ней ночью, и от страданий тела и души она рассказала бы всё, даже о невинных поручениях Дюрана Тану. Тиссария молитвенно сложила ладони на груди, касаясь оберега, но едва заклятый металл коснулся открытого участка кожи, девушка едва не зашипела от омерзения. Но только так и возможно узреть волшебство, защититься от неведомого.
Тиссария, преодолевая немочь, надела кольцо. Иссиня-чёрный цвет ослепил, а призрачный червь даже не ластился, но метался из стороны в сторону: то прильнёт к щиколоткам, то отпрянет. Его-то бестелесного что могло отпугнуть? Страх! Тиссария до крови закусила губу, и дрожь прокатилась по мясистой боковине призрака.
Комната едва уловимо изменилась: несколько теней полоскались по дощатому полу, пересекаясь с паутиной ветвей вяза, проступившей рисунком от выбравшихся сквозь мглу сияния ночных светил. Девушка не видела, но ощущала всем существом, тысячью сводящих с ума оттенками чувств, что бесплотные духи эти скованы здесь страшным колдовством, погублены безвинно и за грехи. Будучи в забвении, сейчас вдруг пробудились и во власти неведомого хозяина. Сам он там, за окном, приближается, сгущается мраком в ночи и вновь растекается – исполинское невиданное чудовище. Тиссария беспомощно огляделась: нужно разбудить детей, сказать, чтобы бежали. Но принцесса колдовским наитьём ощутила, что сон их не простой и не будь кольца, ей пришлось бы подчиниться чужой воле. К Виллене подобралась одна из теней – над девочкой витала смертельная хворь, и грань жизни её дала трещину, что изводило призрака, как глоток воды жаждущего.
За спиной сдавленно всхлипнули. Тиссария обернулась: служанка, неведомо как под действием магии выбравшись с тюфяка, лежала навзничь, пуская пену. Но глаза осмысленны, злы и не сулят ей ничего хорошего. Глаза не простушки, но сильного и обученного человека – это принцесса также почувствовала. Колдовство, до того казавшееся дьявольским наваждением, вдруг обрело и лоск и влечение. Но мгновение восторга сменилось животным ужасом: там за окном неведомое чудовище, не безликая сущность, из плоти, обладающее магией не чета человеческой. Тиссария поддалась усилиям червя вторгнуться в её душу и чувства стали много острее. Она видела как тогда в покоях Бриэль Бешеной, только на этот раз освободился её дух. Стена растворилась, иссох и рассыпался вяз, от древности стёрлись туфовые плиты, и даже могучий живой лес отпрянул от вязких илистых наносов. Мягкая порода вздымалась и прокатывалась тяжёлой чёрной волной – к девушке приближался морской дьявол. Скрытый от посторонних глаз колдовским туманом, сковавшим не только ночь, но и волю всех обитателей коттеджа; те, кто спал – забылись в тревожных грёзах, кто бодрствовал, подобно служанке был обездвижен.
Отвратительный треножник замер, едва дух принцессы вышел вон. Толстые змеиные хвосты обессилели – морскому существу было трудно передвигаться по суше и магией он создал морок, который более успокаивал его хвосты. Тиссария отчётливо поняла, что трилистник и дьявольский человек – лишь два взаимосвязанных существа, подобно лошади и седоку. Подтверждая её озарения, человек, до того оставаясь на первый взгляд безучастным, неуловимым движением провёл по капюшону и тот раскрылся бутоном цвета плоти. Нескладный, высокий с тонкими как палки членами, с неестественной серо-голубой кожей, с глазами цвета горящей головни. Казалось он изнемог, выбравшись наконец из трилистника, но ему стало много хуже на поверхности. Он красив, вдруг подумала Тиссария, содрогаясь от сладостной истомы, бесподобен. Мгновение – и девушка беззвучно зашлась в крике, понимая, что вот сейчас дух освободился, и тело занял червь; оно думало о красоте, оно восторгалось.
От вопля она очнулась: исчез морок, оставив непосильную слабость и саднящую боль в членах. Сознание ещё не вполне построило картину происходящего, и более всего девушка ощущала, чем видела. Вдобавок кто-то сзади накинул скрученный жгутом платок на губы, стянул и завязал крепким узлом на затылке.
– Ведьма! – заливались над ухом. – Она – ведьма!
Тиссарию заставили встать, растянув до боли в жилах руки в стороны. Она более не во власти магии морского дьявола, но положение не намного лучше. Тиссария непонимающе огляделась: да взаправду ли? На запястья накинуты петли и вчерашние галантные священники обратились в мучителей со злыми лицами. Арна, курицей накрыла детей и причитывала, простушка Мана сосредоточено следила за ней, сжимая в руках кривой кинжал – это было дико. Сам настоятель Аиран Блаженный проверил крепость узла и бесстрастно вгляделся в побледневшее лицо принцессы.
И не объяснить им, какой напасти подвергались, что не сама колдовала. Что же это?
– Отец Аиран, – деловито осведомился один из законоучителей, – мы видели достаточно. Она колдунья. В пыточную её?
– Зачем, – безразлично пожал плечами настоятель, – Вы видели, мы постановили. К остальным узникам.
Будь уста не замкнуты, Тиссария и тогда не нашлась бы, чего сказать, возразить или взмолиться. Не может быть, качала она головой, не может быть.
– Его Высочество Тиссария Горная из рода горцев, – сурово возвестил отец Аиран. – Именем Трибунала вы арестованы, вас проводят к городскому судье. Вы обвиняйтесь в связях со зверопоклонниками, сношениях с дьяволами, замышление преступления, шпионаже и в делах не в пользу веры вашей во Всемогущего Бога-Отца – вероотступничестве. Ведите.
Свели в гостиную, потом за порог как есть: босую, простоволосую, в одном исподнем. Хорошо ещё Мана накинула на плечи тёплый плащ, повязала тесьму. На улице уже раннее утро: хоть и яркое солнце, но стыло, горько на языке. В висках стучали молотом, тело ещё страдало от хвори. В повозке верёвки и узлы не сняли: не давали творить волшбу. Но треклятого кольца на пальце не было, сняли ещё в покоях, а по-иному колдовать она не могла. Ну и пусть, устало подумала она, уж очень всё походит на сон, дурной сон. А ущипнуть себя возможности нет, ну и пусть.
Её везли по улочкам полным народу, порой замедляясь, чтобы миновать запруженную мостовую или пересекаясь с телегой. В одну из таких заминок в окно быстро заглянули и не успели законоучителя замахнуться, ловкач спрыгнул с подножки. Тиссария была готова поклясться, что видела его раньше, в прошлой жизни близ Горилеса. Один из «Забияк»? Но они все, по словам Маны, ушли из Весёлого Пляса. Но кто такая Мана – ещё вопрос. Сама пресловутая девушка сидела напротив и не глядела на принцессу, зато едва в окно ввалился мальчишка, кинжал неуловимо появился в её ладони и так же незаметно исчез в складках одежды.
Наконец на давно несмазанных петлях скрипнули ворота и повозок въехал на шумный двор. В лицо дохнуло крепким запахом навоза, гнили и как благословением – ароматом свежей стружки. Сновали люди, кричали и бранились. Когда выводили принцессу, мимо два дюжих мужика тащили обессилевшего человека с изрытой плетьми спиной. Никого не смущали загоны и клетки, в которых сидели или стояли, прижавшись к решёткам, полуголые люди в лохмотьях, обоего пола. Ближе к стене врыты неструганные брусья с вбитыми цепями – позорные столбы для должников и ослушников. На одном прикована обнажённая девушка, почти девочка, грязная и побитая; сидит, безвольно сложа руки на животе. У приземистого одноэтажного строения расставили столы, и мэтры с буллами судейских помощников рассматривают мелкие дела, вершат кару: с кого взимают деньги, кого отсылают палачам для порки, кого мужики тащат силком: их удел – усекновение ушей или носа.
Обычное дело – тюремный двор. Но едва с подножки повозка сходят законоучителя и ведут, растянув на верёвках, девушку, общий гвалт немного стихает. А затем и вовсе перерастает в тишину, среди которой издалека раздаются истошные вопли. Ведьма, пробегает шепоток, ведьма. Несколько женщин из числа виновных наглядно плюнули ей под ноги.
Тиссарию завели внутрь, сдали под запись тучному служителю. Тот испуганно замямлил, но булла Трибунала, сунутая под его нос, решило заминку. Напоследок один из законоучителей шепнул ему на ухо, тот пожал плечами.
Служитель поручил принцессу мужикам. Те бесцеремонно стянули с неё плащ, не обращая внимания на её брыкания и крики, быстро заменили жгут на не менее неудобный кляп. Заменили верёвки на тяжёлые кандалы, мгновенно порезавшие запястья острыми гранями. Затем свели в подземелья, и тогда стало ясно, что ни титул, ни посулы, ни мольбы не спасут её. Девушка плакала без слёз, поджимая ноги от ледяного холода камня.
Её грубо втянули в клетку, в липкую зловонную темноту. Используя свет одной лишь лампы, продели цепи в кольца, оставив свободными ноги. Тиссария даже не смогла лягнуть как следует, когда один из мужиков рванул лиф ночного платья и схватил за оберег, но ему неразборчиво буркнули и тот оставил знак веры девушки в покое. Мужики ушли и девушка дала наконец волю чувствам.
– Заткнись, спать мешаешь! – грубо крикнули ей, но другой испуганным голосом оборвал его: – Не видишь, это ведьма, её приковали, рот заткнули.
– Так чего мочишься, падаль, она сделать ничё не смогёт. А ты ведьма заткнись, а не то дерьмом рот замажу.
Тиссария задохнувшись, смолкла, тихонько икая. Тут только человеческое зловоние прокатилось волной. Глаза привыкли к мраку и оказалось, что мягкая сгнившая солома кишела мышами и пришлось постоянно спихивать зверушек с щиколоток. Роздыху от этого не видать, зато в таком холоде нужно постоянно двигаться, вот только кандалы нещадно врезались в кожу.
– Что же ты, сука, гремишь? – взъярился узник, и темнота невдалеке обрела форму огромного детины. По счастью между ними были прутья решётки, зато он, будучи не закованным, мог до неё дотянуться.
– Убери от неё лапы, а то хера лишишься! – Девичий голос заставил узника сжаться и пробурчать что-то примирительное.
– Ваше высочество, – весело позвали её, – вот радость: свиделись. Я это, я, Ирин Полнорог.
Тиссария облегчённо выдохнула: хоть одна хорошая весть. Промычала невразумительно о Моране Колуне. Но маршон догадалась, о ком её спрашивают.
– Про дядьку вашего ничего не знаю, кроме того, что его в темнице нет. Сама – получше. Нас пытали лишь однажды, а потом пришли законоучителя и после них было много хуже. Знаете, такая немочь нашла, сил не было. Кто был ранен всерьёз, не выдержал, умер. А этим скотам безродным хоть бы что. Знаете про Короля-Без-Имени? Вот он за правду, за то, чтобы вернуть королям и дворянам славу и силу титулов, простому люду – свободу и землю.
Тиссария молчала, пока маршон заливалась, утешая и её и себя. А Король-Без-Имени-то, огрызок от яблока, ничего в нём нет. Ирин что-то спрашивала, принцесса кивала невпопад.
Очнулась уже от голода. Живот стягивало, сил нет. Из-за болезни она не ела, должно быть, дня два. Вдобавок мучила жажда. По словам Ирин отец не отвернулся от дочери и посылал богато наполненные корзины и служитель порой одаривал бедолаг из темницы недоеденным куском. Но в случае принцессы говорить не приходилось: во рту – кляп, на руках – кандалы, едва-едва можно шевелиться. Через несколько часов запястья сводило от боли, но холод немного облегчал страдания. Удалось до ночи забыться. Она даже поспала и в грёзах гуляла маленькой по школьному саду Горилеса, вот-вот за ней должны приехать родители – король и королева, – а она пытается спрятать в тряпице среди камней утаённый после обеда десерт – сочащийся мёдом слоёный пирог. Стоило больших усилий, чтобы сдержаться, не съесть, его тяжёлая, сытная корка манила, манила.
Её разбудили крики. Ослепительный свет факела выхватил ненадолго вереницу связанных людей, они кричали, взывали.
– Ещё не решено! Я не виновен! Пощады! Нас не должны казнить!
Лязгнула решётка, крики стали глуше.
– Помилуй нас боги, началось, – проговорил тот самый грубиян. – Спите, верующие, силушки набирайтесь, нам на зорьке смерть встречать.
Слова казались дикими, из кошмарного сна и Тиссария не верила ему. Не верила ничему из происходящего. Она спит в дилижансе и видит дурной сон, просто её уморил дальний поход.
– Эй, ведьма, – раздался унылый голос, – наколдуй для нас спасение.
На него зашикали и даже кажется ударили. Темнота обрела форму Ирин Полнорог.
– Не бойтесь, Ваше Высочество. Бог не оставит нас в пору отчаяния.
Принцесса взвыла. Настоящей пыткой оказались сведённые в стороны руки – не вздохнуть, не пошевелиться, так врезается железо в плоть. Но сидеть без движения не только невмоготу, но и мыши мало того что ползают по ногам, но и лезут в срамные места. Никто не бранился и угрожал ей, когда гремели цепи, узники закручинились, задумались над последней ночью в жизни.
Наконец силы оставили юную Тиссарию, она поджала ноги, хоть и движения принесли ей невыносимые страдания. Вкупе со слабостью от голода и жажды она забылась и вскоре лишилась сознания. Ночью с её губ слетали не мольбы к богу-Отцу или матери, она звала мальчишку – Симона Змею. Он снился ей как был во дворе Дома всадников, но они были наедине, он – обижен, она – безмолвно вглядывалась и шептала одно только имя.
Её обожгло ударом, и приятная сладость растеклась по нёбу – вода. Перед ней высился мужик с опорожненным ведром. Двое других сняли наконец-то цепи, и девушка окончательно проснулась, новое положение рук отозвалось не меньшей болью, чем намедни.
В коридоре сверкали, клубились огни факелов, освещая длиннющую кишку темницы. Гремели палками по прутьям, ругались, будили люд. Где-то узники пытались бунтовать, но сытые мужики быстро урезонивали их дубинками. Самым буйным на месте ломали руки, бранясь, тащили за ноги.
– Не трогай её, скот! – неистово завопила Ирин Полнорог, когда один из мужиков как куклы подмял под себя Тиссарию.
– А чё, полюбовнички значит? – осклабился тот и кивнул товарищу: – Хочешь её?
Мужик приблизил факел, отшатнулся. «Ну и образина!» – воскликнул он, когда в дрожащем свете проступило обезображенное, словно кора тополя, лицо Ирин. Третий мужик деловито посоветовал приятелям бросать непотребства: одна – уродина, вторая – ведьма, беды не оберёшься.
Тиссария всхлипнула от участия к девушке, затем от жалости к себе. На короткое время её освободили от кандалов: кожа на запястьях свисала на лоскутом на багряном месиве. Новые путы, которые на неё тут же одели, может не так резали кожу, но прикосновения к порезанной плоти также приносили муки. На её руки надели тяжёлые деревянные колодки, к ним крепилась палка вроде бойка от цепа с обручем для шеи. Так она не могла соединить ладони, а равно – колдовать, не могла снять кляп, чтобы творить, по мнению людей, заклинания. Так как колодка была довольно тяжёлой, приходилось стоять или сидеть согнутой. Именно так, взяв под живот, её понесли вон. Позади ещё кричала Ирин, но замолчала, должно быть под градом ударов.
Утро серое, мглистое – под стать печали. Мокрую мостовую покрывали хлопья снега, стёганый ветер катал ледяную зернь. Тиссарию по-хозяйски плотно накрыли плащом. Это не услуга – дань традиции. Во времена Исхода и по сей день покойника сжигали в плаще, чтобы мог выстоять перед Книгочеем Судьбы. А коли веришь в одного бога-Отца, так и перед ним тоже нужно стоять. Уже скоро, бормотала Тиссария, пытаясь поймать на потрескавшиеся губы снежинку, уже скоро. Всё как было сказано: прольётся королевская кровь на радость простому люду. А впрочем, какая она королевна: незнамо кем рождённая, неизвестно откуда и сгинет в безвестности.
Её посадили во всё тот же знакомый повозок, на этот раз одну. Остальным – она успела увидеть – уготовили ехать в телегах с решётчатым коробом. Оставшиеся узники в загонах тянули к ним тощие руки-палки, кричали что-то ободряющее, многие плакали.
В повозке Тиссария кое-как растёрла те участки ноги, до каких могла дотянуться. Но как оказалось, в новом положении чувствовала себя и вовсе срамно: её болтало из стороны в сторону, она мешком валилась со скамьи и вовсе не могла достойно появиться на публике и показать им горский гонор. Некоторое время она держала колоду на коленях, но продержалась недолго. Неужели её так выведут к толпе, а может даже дадут всласть помучить ведьму. Но может статься не лишат чести: от исправления нужды зловоние пропитало её насквозь. Уже скоро, как молитву шептала она, уже скоро. И действительно, усевшись кое-как в повозке, глядя в черноту, она обратилась к богу-Отцу. Но её прервали, негромко призвав:
– Ваше Высочество, мой полковник, мы вас не оставим. Здесь Рем Ёж, он всё рассказал. Я вас не оставлю. Моя шпага, моя жизнь – ваша. И знайте, – поколебавшись, произнёс снаружи Симон Змея, – моя душа также – ваша.
Нашёл, когда в любви признаваться, заплакала про себя Тиссария. И вдруг с не меньшим страхом сообразила, что её сейчас будут спасать, и увидеть в таком виде. Уж лучше маленький волшебник пусть сожжёт её в колдовском огне.
За дверцей повозка шумела толпа. Не так как на базаре – весело, хмельно, зазывая и просто горланя песни, здесь бранились и выкрикивали слова, полные яда и смерти. Толпа волновалась, толпа жаждала. Тиссария могла судить лишь по крикам. Когда поезд с узниками остановился, ор стоял невообразимый, люди напирали взглянуть на обречённых. Совсем как призраки неистовствуют над угасающей жизнью, впитывая каждую её каплю.
Ведьму, начали выкрикивать из толпы, сначала ведьму запалите. Девушка сжалась: а если не успеют, если сейчас выволокут и бросят в огонь? Сбило дыхание, слезы потекли сами собой. Принцесса тишком выглянула из окошка: площадь на добрую сотню шагов. Она заметила помост с виселицами и трибуну для судей и членов Трибунала, задрапированную алым сукном. Зевак сдерживала городская стража ещё не снявшая броню, черноплащники выстраивались в «каре». Мимо прошествовала вереница стариков в чёрных с серебром камзолах – Трибунал. Как походят, подумалось принцессе, на врачей, только последние избавляют тело от болезни, а эти – очищают душу. Огнём, огнём страданий.
Вот все постепенно замолкли – городской судья просит слова.
– Сограждане свободного города Весёлого Пляса! – отрывистым басом, неясно слышимым из повозка, вещает благородный муж. – Да свершится сегодня правосудие справедливое и суровое.
Люди слегка зашумели, а строй черноплащников заколебался. Тиссария увидела двух, из множества, служителей в зелёных куртках, несших в руках шесты. Навершие уж очень странное. Тут принцесса ахнула: отрубленная голова.
– Устроители мятежа – мертвы! – выкрикнул судья, пока служители протягивали шесты толпе – зеваки отпрянули. – Злоумышленники, подвергшие город нападению, будут повешены за шею, пока не испустят дух, – одобрительный гул прокатился по площади подобно раскату далёкого грома.
– Именем Трибунала! – выкрикнул судья. – Повинные людишки, влекомые соблазнителями и поправшие права купечества за их недоимки и долги, воры и мошенники, люди, уличённые в зверопоклонничестве или колдовстве, милостивым решением городского Торгового совета, судейского совета и членов Трибунала постановили…
«Милостивым» – одно только это слово возбуждало разум узников, и напряжённая тишина повисла после паузы, сделанной судьей, чтобы перевести дух.
–… Постановили: колдунов, не имеющих регистра признать безвинными и передать под опеку Трибунала, а остальных же приговорить к бессрочной каторге в южных владениях Королевской и купеческой компании и на месте определить им полагающуюся участь каторжан.
В толпе – крики. Некто, лишившись зрелища, ропщет, но служители суют под нос ворчунам отрубленные головы: на-кась, погляди. Среди узников оживление и находятся-таки недовольные приговором, но их бранно отсылают к судье: мол, снесёт башку за милую душу.
Тиссария ещё не вполне осознала действительность. Она лишь поняла, что никто сейчас извлекать её из повозка не собирается. Каждая частичка тела была столь напряжена, что коснись её, принцесса завопила бы благим матом. В чувство девушку привело подёргивание телеги – возница разворачивал лошадей. Тиссария вообразила, что сейчас дверь вырвут с мясом и внутрь ворвётся Симон Змея со шпагой наголо, потом махом – на коня и марш-марш из дрянного города Весёлого Пляса. Но возница споро развернул повозок и погнал лошадь галопом, да так, что девушка рисковала набить себе шишек. Неужели, мелькнуло в голове Тиссарии, мальчишки угнали повозок и искренний стон разочарования выскользнул из уст, когда распахнулась дверца, и перед ней возник законоучитель.
Он помог ей выбраться, и девушка мельком оглянулась: остановились в каком-то закутке подальше от посторонних глаз. Ей обещали жизнь, так зачем эта таинственность. Они некоторое время петляли в переплетении глинобитных и выложенных камнем стен и Тиссария успела проклясть новую пытку: проводник выбрал путь полный вонючих луж. Принцесса довольно быстро устала нести колодки и, остановившись, прислонила их к стене; попробовала спрашивать. Молчаливый законоучитель лишь качнул головой и подставил плечо. И нет никаких спасителей – мальчишки, одним словом. Наконец ей помогли взобраться по узкой деревянной лестнице, и девушка без сил повалилась на пол в натопленных сенях.
В полумраке завозились, дохнуло чесноком – над ней склонился какой-то мужик, ремесленник или кто попроще и, завозившись, снял опостылевшие колодки. Какое блаженство! Тиссария тихонько захныкала, поглаживая запёкшиеся рубцы на запястьях. Но потянуться всласть не дали: в сени вошла женщина в чёрной наглухо застёгнутой мятели и шляпе. Она как-то по-особенному фыркнула и мужчин как ветром сдуло. Ох, сильная майтра – не к добру, поморщилась Тиссария.
Женщина приблизилась. Она оказалась дородной, с широким некрасивым, словно непропечённый закрытый пирог лицом; узкие бледные губы всегда поджаты, но глаза умные с живинкой. Под шляпой оказался чепец, затянутый на мясистом подбородке. Эта одежда показалась девушке смутно знакомой. Майтра поцокала языком, глядя на девушку, мучаясь от одышки, присела, прикоснулась ладонью к ранам. Ещё совсем недавно Тиссария нашла бы в себе силы отпрянуть, но ладонь оказалась на редкость горячей и приятная растекающаяся по телу мёдом теплота заставила её судорожно вздохнуть. Чудесными пальцами другой руки спасительница сжала онемевшие от холода ноги. С каждым выдохом уходил дурнин, и когда женщина помогла принцессе встать, та уже не чувствовала себя разбитой. В сопровождении Тиссария вошла в натопленную комнату и без приглашения повалилась на лавку рядом с печью. Ей дали травяного отвара в кружке, накрыли вязаным платком и обули в катанки. О, бог, как мало нужно человеку для счастья.
– Вы колдунья, – полувопросительно заметила Тиссария. – Колдунья и служительница бога-Матери, из ордена Чистых Дочерей.
Тиссария вспомнила, как об этих женщинах отзывался покойный дед: «Чистые-пречистые дуры». Впрочем нелестное мнение не мешало ему давать им защиту, кров и кормление; он даже передал им в пользование дворцовый домик в низинах, но сестры сохраняли заветы странствующего ордена. Они не имели своего храма и жили милостью горожан или селян. Занимались просветительством и врачеванием среди бедняков. Даже среди Вшивого Братства, во всяком случае в Горилесе, не нашлось бы вшивца, согласного обобрать или причинить им иное зло. Состоятельные ремесленники, мастера и многие купцы скорее жертвовали им деньги, надеясь на искренние молитвы за спасение их души. Глядя на богатства Храма Пятилика и реже храма Сынов, находились те, кто роптали и поминали бессребреников добрым словом.
– Я сестра Дуна, Ваше… – Кивнула женщина, осеклась и поправилась: – Сестра Дуна, дочь моя. Позволь мне снять твоё платье, я согрела воды в соседней комнате, вымойся.
Тиссария, сомлев от жара горячей печи, разленившись, позволила стянуть с себя бельё; она не обратила внимание на простецкое обращение, чего ранее позволяли себе вшивцы, родные и попечители. Кому как не служительницам бога-Матери быть попечителями заблудших принцесс-колдуний. Горячая вода и ломоть мыла вновь вынудили поверить в чудеса, а охапка чистой травы, оставленная вместо, мочала изгнала из тела ломоту. Девушка разомлела и даже соснула чуток. Когда у бадьи появилась сестра Дуна, принцесса нипочём не хотела выходить, но как оказалось, кроме успокоения колдунья может и подбодрить. Тиссария ощутила чувствительный щелчок, какой обычно наблюдала при трении шерсти; вода кажется многократно его усилила и девушка с визгом – откуда только силы взялись – выбралась из бадьи. Дуна не дала ей опомниться: наскоро обтёрла жёстким полотенцем, обула в катанки, натянула чистое исподнее и телогрейку прямо с печи.
– Идём, нас ждут, – строго сообщила она.
– Кто? – взволновалась девушка. – В таком виде не пойду. Да что вы?
– Живо, живо, – шикнула она, не обращая внимания на протесты и, ухватив за локоть, без видимых усилий потащила в другую комнату. Здесь было почти пусто: стол ближе к печи, освещённый несколькими огарками, и табурет посередине. На него-то и усадили принцессу.
– Сестра Дуна, – негромко, словно бормоча под нос, обратился к ней, сидящий за столом мужчина. – Снимите с неё оберег.
– Как можно, – слабо воскликнула принцесса, закрылась пригоршней, но служительница бога-Матери твёрдой рукой сняла подарок мага Дюрана Тану – звезда или двойное перекрестье – оберег ордена Хранителей.
– Помните, что вы ещё под следствием Трибунала, – наставительно напомнили девушке. – Оберег вам вернут. Он может помешать проверке.
Он ещё не закончил фразу, как из-за стола поднялся третий присутствующий: судя по движениям – мужчина, но в плаще, с надвинутым на голову капюшоном. Когда он встал, мельком показал лицо, и в полумраке он показался ей знакомым.
– Когда в тебе обнаружили колдовскую силу? – деловито осведомился человек за столом. Он был нелюбезен, избегал титулов и не терпел пререканий.
Тиссария на мгновение запнулась, соображая: врать она научилась, но, поди, разбери что им известно: кольца-то нет, сняли члены Трибунала или кто другой.
– Это было заклятое кольцо, – решившись, пошла на попятную Тиссария. – Меня обучали. И нет во мне колдовской силы.
– Как давно ты обучаешься? – безразлично продолжили допрос.
– Немногим больше едины – конец лета и начало осени.
– Ложь! – воскликнула сестра Дуна. – Этого не может быть, даже если потенциал велик. Говори правду.
– Это – правда, – испуганная переменой настроения служительницы бога-Матери, уверяла дознавателей Тиссария. – Меня обучала конт-майтра Полесья Бриэль Бешеная.
Громкое имя не произвело должного впечатления: старший дознаватель покачал головой.
– Ночью я коснулась кольца и почувствовала силу во много крат превышающую всё, что я знала. Но меня учили снимать морок и потому все заснули колдовским сном, а я нет. И там был Морской дьявол. Это он навёл чары. Я знаю в это не поверить: нелюдь умеет колдовать.
– А могло это всё быть частью волшебного сна, – ни к кому не обращаясь, рассуждал старший дознаватель. Тиссария не знала что ответить. – Не всё, что мы видим и чувствуем, есть на самом деле. Много ты знаешь о силе кольца? Заклятие вещи имеют свойство завладевать душой человека. Тот, кто тебе его мог не знать об этом, но одним легкомыслием этот проступок не оправдаешь.
Тиссария смущённо молчала. К ней приблизился третий – тот самый, что скрывал лицо. Он взял её за руку, осмотрел стёртую кожу и задумчиво произнёс:
– Живодёры эти веселоплясцы. Бес знает, кого наберут в тюремщики.
Он открыл бутылочку – прокатился резкий запах спирта.
– Брат, не поминайте лихо, – укорил его старший дознаватель.
Тиссария отвлеклась на говорившего, но тут же вскрикнула: почувствовала укол.
– Не больно, не больно, – тоном врачевателя проворковал стоящий над ней мучитель и, вытянув из рукава стеклянную палочку, приложил к кровоточащему пальцу девушки. Та пыталась протестовать, но получила нагоняй от сестры Дуны. Подушечку пальца сильно сжали, и в полую трубочку влилось несколько капель крови. Сестра Дуна заодно обтёрла палец и края ран пропитанной спиртом тряпицей; Тиссария зашипела змеёй, но женщина строго прикрикнула: совсем как матушка, когда Тиса прибегала с ссадинами.
Между тем, дознаватель вытянул из-под стола шкатулку, раскрыл, и в комнате прибавилось света. Под мягким сиянием маленькой шахтёрской лампы он одной рукой установил стеклянные диски и опростал под ними трубочку. Замер, глядя попеременно то на стекло, но на какие-то дощечки.
– Волшебная кровь, – наконец подытожил он. – И она полукровка, получеловек. Но я никогда не видел такой марки.
Дознаватели сгрудились вокруг стола, а Тиссария задохнулась от страха: её тайна раскрыта.
– Редкий случай, – задумчиво произнёс старший дознаватель, и когда присутствующие наконец обратили взоры на девушку, осведомился: – Вы знаете, что вы полулюд, не так ли?
– Да, сударь, – пролепетала Тиссария и, вдруг встрепенувшись, зачастила: – Я Тиссария Горная, наследница северных предгорий и далёких гор, это признали мои родители. Они не знают, как в их роду появилась иная кровь.
Дознаватели переглянулись, перебросились парой слов, покивали и старший дознаватель, откашлявшись, произнёс:
– Принцесса Тиссария, именуемая Горной из королевского рода. Обвинения с вас не снимаются, но смягчаются. Вы можете быть свободны, но лишь в сопровождении члена Трибунала. Послезавтра вы прибудете на зафрахтованное судно и отправитесь в город Риваж, где и будет решена ваша участь. Вам доставят вашу одежду, и вы можете идти. Это всё.
И вдруг страшные люди, одно имя которых наводит ужас – Трибунал – в мгновение ока разленились, закурили трубки и завели неспешную беседу. Сестра Дуна по-прежнему ласковая, воркуя, увела девушку в соседнюю комнату, усадила за стол и служки быстро сообразили ужин: похлёбку с говядиной и картофель в кислом молоке. Немного, но уписав всё за обе щёки, принцесса почувствовала тяжесть в животе, осоловела и задремала. Неведомо кто поднял её, донёс до кровати, уложил и успел-таки коснуться губами мочки уха. Тиссария пробормотала: наглец! – и забылась глубоким сном.