Голодный, но больше охочий до гадкой падали человеческий оборотень, долго рыская по тёмным дремучим лесам, рассекая воздух и орошая его свой зловонной мочой, наконец, выискал то, чего так жаждал: останки человечины в виде обглоданной берцовой кости, изъятой из чьей-то левой ноги, над которой уже потрудились до него, такие же, как он, оборотни, что вышли из человечьей стаи, давно позабыв, что были когда-то людьми… Теми людьми, что сильно отличались от человеческого останка, найденного только что. Теми, что были, как две капли воды, похожи друг на друга, ходили одинаковой походкой, носили одни и те же одежды, которые диктовала им современная мода, а, главное, как было принято в их человеческой стае, называемой социумом.
А ещё было в них то общее, что связывало их всех в один клубок одной примитивной эмоции, называемой первобытной злобой, это то, что думали они все так, словно пользовались одной общей мозговой извилиной, не допускающей никаких сомнений в правильности их обоюдного мыслительного процесса.
Вот этой обобщённой массе, которая варилась в одном бездонном котле, и понёс свою находку обрадованный человеческий оборотень.
Подойдя к своему лежбищу, где его ждали малолетние и маленькие, только что народившиеся оборотни, он ощерился, вздыбил жёсткую рваную шерсть, напомнив при этом, своим внешним видом, почему-то добродушного дикобраза, разинул клыкастую пасть, наполненную острыми, но гнилыми зубами, жёлто-коричневого окраса, во всю свою огромную ширь, предвкушая удовольствие, которое он знал наверняка, что получит, и гордо, со всего размаху закинул свою добычу-находку прямо вглубь зияющего отверстия, из которого тут же раздалось угрожающее глухое урчание. Сам же шатающейся от усталости походкой медленно отошёл в сторону и устроился поблизости, забросив своё потёртое от долгих лет скитаний шкурное тело в куст, откуда намеревался наблюдать за происходящим.
А снаружи, где расположился старый матёрый человеческий оборотень, казалось, что это не голодное урчание пустых раздувшихся животов, жаждущих пищи, а рокот, доносящийся из жерла доменной печи, что извергают огромные языки разгоряченного пламени… Но больше, это тихое разъярённое бурчание напоминало рёв раненого в самую печень, зверя, из боков которого, словно накалившееся расплавившаяся кратерная лава, скатывалась густо-алая кровь, тут же сворачивавшаяся в кровяные тельца-клетки, что только и напоминали о когда-то иной их принадлежности. О той произошедшей катастрофической трансформации, что не оставляла надежд на избавление от недочеловечности навсегда, охватив всё большее количество членов уже бывшего социума людей, что чаще напоминали теперь звериную стаю, ненасытную в своём потенциале жадности и сквернословия.
И вот белые, вперемежку с жёлтыми, острые зубы с готовностью и той же знакомой жадностью дружно, но грубо отгоняя друг друга, впились в мосольную мякоть, что на их же глазах затрещала по всем своим швам, раскрошилась в мелкую серую пыль. И под напором матерных пожеланий и воплей, что вырывались прямо из глубин их зловонно трепыхающихся гортаней, казалось, она не устояла. И...
Но, нет! Тот, кто был обглодан предшественниками, мужественно так и держался на своём. Он был уже костью, но в прежней своей плоти, так не похожей на всех остальных, что и давало им повод к тем эмоциям злости, что снизошли до отсутствия человеческих глаз и слёз… Им было всё равно. Им, тем, кто давно не сказочно, а в натуре, перевоплотился из людей в его оборотня, что лежал сейчас вблизи своей норы, что оказалась дырой в пустоту, не в параллельность и в удивительный мир чистоты, а туда, откуда неслось сквернословье, разувеченное навсегда объединившей их одной мозговой чертой, что не давала им даже шанса понять, никогда, что тот мосол, что они сейчас с наслаждением и злобой кусали и рвали на части, давно уже стал мертвечиной, и даже похожей в чём-то на них, и которой совсем всё равно, что о ней говорят и что делают с ней, пусть и так не похожей на всех остальных, исходя на дерьмо, что валилось из их благородных щелей, но они не могли и понять, и учуять своим обонянием зверя, что зловонье и смрад, это то, что теперь окружает их сгнившую плоть, не годящуюся даже на образный символ подобий. Во всяком случае, человеческий оборотень был далёк и совсем, даже от этой звериной стаи, что преуспела лишь в примитивной пародии на саму себя, не заметив, как сравнялась и с тем, на кого так по хищнически раззявила только что рот. Вот и пошло всё совсем в оборот.
Мрина Леванте
9.05.2016 г.