Было это давно, ещё в отроческие годы, в провинциальном одноэтажном городке. Зимой тротуары в этом городке посыпали печной золой, а летом на выложенные кирпичом тротуары падала тень тополей, и ходить по ним было удобно и приятно, а ещё летом по ним гоняла детвора на велосипедах.
Тротуары эти вели к зданию заводоуправления, перед которым большим гладким полукругом блестел чистенький асфальт. В центре этого полукруга стоял памятник Серго Орджоникидзе, имя которого носил металлургический завод, а с западной стороны памятника возвышалось здание заводоуправления, под окнами которого на клумбах цвели цветы и выкладывались из цветов месяц, дни недели и число.
Вот по этому асфальту и любили гонять велосипедисты. У неё не было своего велосипеда, но был друг – мальчишка чуть старше её. Из другого конца города он часто приезжал во двор дома, где она жила. Приезжал он к другу, но играли во дворе все вместе и по очереди катались на его велосипеде.
Второго мая он, как всегда, приехал в середине дня. Игра в волейбол так захватила игроков, что его сразу и не заметили. Когда же заметили, бросили мяч и встали в очередь к велосипеду. Он отдал его в руки мальчишек, но сам играть в волейбол не стал. Она не понимала, почему он никогда не играет в волейбол: боится испачкать свой чистенький костюмчик? Она тогда ещё не знала и не замечала увечья его левой руки, которое он маскировал рукавом пиджака. Когда же все вдоволь накатались на велосипеде, он предложил ей прокатить её на раме. Она согласилась, и они поехали по кирпичному тротуару на асфальтированное кольцо к заводоуправлению. Она сидела на раме, прижавшись к рулю и держась за его середину. Он же бережно старался не касаться её затылка и рук. Так они отматывали один за другим круги по асфальту. Когда же она уставала сидеть на раме, они останавливались, ставили велосипед к скамейке и садились на неё отдыхать. Уже начинало смеркаться, но фонари у заводоуправления ещё не зажглись, а они вновь и вновь кружили вокруг памятника Серго. Она каталась и думала, что он, наверное, мог бы катать её так бесконечно. Они почти не разговаривали. Становилось прохладно, и нужно было возвращаться домой. Старые тополя провожали их своими ещё оголёнными ветками, на которых готовы были вот-вот открыться почки и появиться первые клейкие листочки.
Она сидела на раме и чувствовала себя хрустальной вазой, которую нельзя задеть и потревожить, уронить, разбить. Она чувствовала себя драгоценностью. Да, да драгоценностью, какою уже больше никогда в жизни ощутить себя не довелось.