Абсурд

Моему С.

Лето 1984 года было необыкновенным. Оно было ТАКОЕ!!! Солнце и ветер, и дождь, и град – и музыка, музыка! И в маленьком провинциальном городке совсем не чувствовалось никакой андроповщины, никакого увядания огромной империи… Только блестящие брючки-бананы, пластиковые клипсы вдруг стали в моде, да туфельки-балетки. Выставленные на окнах динамики магнитофонов кричали: «поет артист, футболист и просто хороший парень… Владимир Кузьмин!», да еще вечный Высоцкий пел, и АВВА, и «Машина…» с «Воскресеньем», и еще группа The Police, солиста которой никто тогда не знал, не догадывался, что его зовут Ж;ло… И девочки, и мальчики носили смешные стрижки-«пони», с торчащими вихрами волос на макушках и голыми ушками… И при этом – длинная-длинная челочка… Рассматривая фото 84-го года, я не знаю, смеяться ли от умиления, или плакать от отсутствия вкуса, у нас всех…

ГЛАВА 1. Имя.
Телефон висел в коридоре. Квартира вытягивалась вдоль него на шесть метров, и в эти метры входил закуток с разветвлением в двери – одна вела в комнату Владлены, другая – в комнату Кирилла. В коридоре был еще встроенный шкаф, и два кресла конца 50х, с лакированными подлокотниками… телефон висел на боку встроенного шкафа. Приходящие в тот дом друзья неизменно завидовали, что аппарат висячий, почти как в телефонной будке, только пластмассовый. Любое отклонение от стандарта тогда казалось признаком роскоши.
У Кирюхи с обеда и до заката в окно комнаты било солнце, к Владлене в комнату солнце заглядывало ранним утром, на рассвете. Потому-то она очень любила торчать при всяком случае в комнате брата. Кроме солнца, там было много интересного – качественные записи на бобинах, полный секретер! Стопа затрепанных (Владленой же) журналов «Юность», чьих-то книг из собрания фантастики, чужих «Иностранок» и ворох самодельных фотографий с альбомов Битлов и всяких полуизвестных ей групп в ящике стола. Можно было сидеть на подоконнике, перечитывать Юности и переслушивать Битлов, изредка глядя вдаль, на садящееся солнце. Было еще видно здание маминой работы, и Владлена знала – в районе 18.15 лучше на подоконнике не сидеть, мама пойдет домой, увидит и будет недовольна. Расстраивать маму в планы не входило.
Вообще это было редким – такое одинокое сидение в комнате брата. Несмотря на то, что тот и учился, и работал, оставалось довольно времени для общения с многочисленными друзьями и знакомыми. Двери буквально не закрывались. Уходили одни, приходили другие. Мама всегда говорила, что у них «не квартира, а проходной двор». Говорила она это, смеясь, – Кирилл был ее любимчик. Владлена иногда думала, как же они радостно жили до нее, родители и брат всегда вспоминали что-то смешное и радостное из того времени.
В своей же комнате Владлена сидела у стола, который стоял у самого окна, и смотрела вдаль на протяженный соседний дом – там жил мальчик-ровесник, который ей ужасно нравился, и можно было успеть увидеть его высокую длинноногую фигуру, когда он выбегал из-за угла дома и скрывался в подъезде. К сожалению, мальчик учился в другой школе, и видеть его можно было только так… Пара минут его пробега делали Владлену ужасно счастливой на несколько дней.
Можно было изменить угол зрения и увидеть свет в окне подруги Юльки, ее дом был напротив дома мальчика. Свет есть – можно пойти позвонить. Владлена забиралась задом на полированный узкий подлокотник кресла, стоящего рядом с телефоном, ноги ставила на сидение, и так разговаривала с подругой. Они радостно делились узнанным новым словом из словаря иностранных слов, вот такое у них было развлечение, читать словарь друг другу. Именно от подруги Владлена узнала слово ню, хотя училась в художественной школе и должна была бы вовсе не от нее!
Собственное имя Владлену иногда ужасно бесило. Тем, что учителя, с первого класса, при всяком удобном случае старались укорить – ты чье имя носишь? Как можешь так себя вести, нося такое имя?! Никак особенно плохо Владлена себя не вела. Она любила общаться, разговаривала на уроках, писала записочки, одним словом, нарушала дисциплину. Но такая жизнь точно не могла служить почвой для маминых сетований «Девчонка, а хуже парня!», «Сына растили – горя не знали!». Дело было в прошлом веке, Владлена еще ничего не слышала о позитивной психологии, но с рождения умела отстегивать от себя то, что к ее личности, в ее же субъективном восприятии, не могло относиться. Потому как-то исключительно спокойно она мамины сетования выслушивала и… трещала на уроках дальше. Ее болтовня, выступления учителей в стиле «чье имя носишь?» и мамины воспитательные беседы – все это было немного из разных реальностей. Они, может, и пересекались в некой точке, самой Владлене, но на этом их взаимодействие и оканчивалось. Никакого особого горя для родителей в своем выращивании Владлена не видела.
Папа в воспитании детей участвовал опосредованно – знал, что они есть, собственно. У него была работа на первом месте, любимое дело, бесконечные изобретения, командировки в Москву и по всему Советскому Союзу. Его никогда не пустующий кульман стоял прямо в большой комнате, которая, при раскладывании дивана, превращалась в родительскую спальню. Когда приходили гости, папин кульман переносили в комнату Владлены (где она тихонько гладила и нюхала ватман и рейсшины), а в комнате Кирилла раскладывали половинчатый обычному бильярд. Бильярд был маленькой семейной традицией и общей завлекухой, хотя он был размером 1:2 классическому русскому. Неизменно радовал всех приходящих в этот дом. Иногда Кирилл расставлял его для своих друзей, Владлена как-то позвала своих (пришло полкласса), все веселились.
Возвращаясь к имени Владлены, надо отметить, что родители звали ее полным именем всегда, брат и подруги звали ее Владка, в незнакомых компаниях, которые появились позже, в студенчестве, она представлялась Леной, а грядущая через некоторое количество этих солнечных и беззаботных лет перестройка вообще отучила ее от ее имени. Чтобы при шапочном знакомстве не плевали ядом – «Гомо советикус!», она совсем стала Леной. А на рубеже веков всем было уже настолько всё ровно, чье имя она носит, что можно было спокойно им представляться и не волноваться, что у кого-то возникнут аллюзии с забытым именем «того», чье имя она носит. 

Глава 2. Платье.
Лето плавно скатывалось к концу. Уже было прохладно августовскими вечерами. И Владлена с мамой сходили в магазин за новой формой, туфлями на сменку, и кипой тетрадей. Уже были расставлены на полке новые учебники на 10 класс, а Владлена немного волновалась за название одного из них «…и начало анализа». Кирилл говорил, что ничего там сложного нет, даже высшая математика – не такая уж сложность. Легко ему говорить! Он-то уже институт заканчивал. А у Владлены даже мыслей нет, куда поступать. Вот засада-то! Она изо всех сил старалась себя уговорить, что еще целый учебный год, чтобы определиться, но мама уже начала исподволь подводить ее к мысли, что идти надо в тот же институт, что и брат, тем более что он рядом с домом, в том же городе. Мамино «исподволь» было на самом деле обычно довольно упорным настаиванием на своем, и Владлена уже начинала готовиться к не самому легкому году своей жизни. Но лето еще брало свое, тем более, что наступало время, когда можно было надеть То Платье.
В жизни Владлены было не так много каких-то умопомрачительных вещей. Прямо скажем, их вообще не было. Одежда была всего лишь одеждой. Но в июле маму отправили в командировку в Ленинград, и она взяла Владлену с собой, «чтобы девочка посмотрела Северную столицу». Пока мама днем училась на курсах повышения квалификации, Владлена бродила по сочащемуся зноем городу, говорят, на самом деле ему не сильно свойственному. Мама на эти ее прогулки немного сходила с ума, это был «все-таки большой город». На самом деле маме не имело смысла волноваться, Владлена по умолчанию не могла не во что влипнуть, ее внутренний мир тогда наиболее четко можно было бы охарактеризовать полузабытым ныне словом «целомудрие». Она провожала маму на занятия, шла на ближайшее метро «Черная речка», мирно доезжала до площади Восстания и двигалась по Невскому туда-сюда. Правда однажды она свернула на Литейный, немного прошла, испугалась, что видит что-то незнакомое, расплакалась от страха, стала спрашивать людей «А где Невский?», люди указали, хлюпая носом, она вернулась на известный путь. Рассказывать об этой глупости маме она не стала, а в другой раз по бумажной карте отважно прошла по Литейному до Пестеля, а там и до Летнего сада, Инженерного замка и тихо дошла до Эрмитажа. Это было ее маленькое преодоление собственной трусости. В Ленинграде она, наконец, она увидела и поняла, что же такое «проходной двор».
В один день Владлена отстояла очередь в Эрмитаж, где дисциплинированно прошла залы любимых с художки Рубенса и Рембрандта. В Русский музей прошла без очереди почему-то, зато в толпе каких-то иностранцев с автобуса Intourist (вышло совершенно случайно). Посмотрела на любимого Врубеля…
Она бродила вокруг Храма-на-Крови, пытаясь вглядеться сквозь леса – какие же там стены, как украшены? Уставшие от многолетней реставрации ленинградцы мрачно шутили – что как леса снимут, так и советская власть падёт. Самое странное, что дурацкое предсказание сбылось, но Владлена о том еще не знала тем знойным летом.
Самым волнительным были ее ежеутренние заходы в «Сайгон», выпитый «маленький двойной» и счастливые мысли, как будет о том хвастать брату. «Ты пьешь свой «маленький двойной» и говоришь слова». Владлена слов не говорила – некому было… Но ей все время казалось, что в «Сайгоне» она как-то ближе к своим уже тогда любимым горячо БГ и Майку. От мысли, что они и вправду могут зайти туда же, у Владлены холодели руки и ноги. Кумиры (а узнала бы она их? Ведь она их видела только на полуслепых перефотографированных энное количество раз рукотворных обложках магнитных альбомов) не заходили. И, слава богу! Неизвестно, как бы она отреагировала. Не исключено, что просто упала бы в обморок.
В магазины Владлена побаивалась заходить. Да и смысл без мамы? Деньги-то были у нее. С мамой обычно они встречались в пять у Казанского собора, она подъезжала на метро до канала Грибоедова, а Владлена подтягивалась с любой точки своего путешествия по центру города, просто глядя на часы.
Но в одно утро Владлена робко поднялась по ступеням в Пассаж, дошла до последнего этажа и потеряла дар речи. На манекене висело синее платье из  загадочной странно мерцающей ткани. Мерцающее было в моде в то время. Платье было каким-то мешком до бедер, с подолом воланами. Вот прямо там, в режиме реального времени, как бы подумала Владлена Ивановна сейчас, перед ней висела совершенно точно супермодная вещь. Те немногие журналы, что рассказывали ей тогда о моде – Работница, Крестьянка и редкая гостья, чехословацкая Dievca, платье бы одобрили.
Теперь, кроме Сайгона, ежедневным местом паломничества у Владлены был последний этаж Пассажа. Несмотря на то, что тогда с мамой у нее были вполне доверительные отношения, о платье она решилась рассказать только в выходные, которые они зацепили с командировкой. Когда мама спросила, куда бы они могли пойти вместе, тут Владлена и раскололась про свою «стену плача». Мама, не доверяющая вкусу Владлены, решила взглянуть сама, потому они оказались в Пассаже обе. Это было практически немыслимо, но мама платье одобрила! Оно подошло идеально и они его купили! Как сказала мама, «на выход». Выходить особо было некуда, в нечастые дискотеки в их городке было принято ходить только в джинсах, но Владлена была просто счастлива. Она поглаживала, нюхала платье, ей все казалось, что с него начнется какая-то другая ее жизнь.
Она не представляла, насколько это ее предчувствие, рожденное всего лишь появлением у нее неординарной вещи, близко к реальности.

Глава 3. Встреча.
Итак, был август, уже было не так чтобы тепло. Платье было с рукавами, поэтому как нельзя лучше подходило под эту погоду. Владлене не терпелось его надеть, хотя да, было совершенно некуда… Позвонила Юлька:
– Пошли в кино?
– Что показывают?
– Не знаю, вроде «Новые амазонки».
– Да ты что? – Владлена взволновалась. По каким-то обмолвкам уже смотревших, по статье в «Советском экране», она догадывалась, что польское кино где-то на грани приличий. Оно было «Дети до 16», но шестнадцать не было только Юльке, Владлене уже было.
– А если тебя тормознут? – спросила она подругу.
– Еще чего! Мамино платье интересное двухцветное надену, шиш подумают, что нет. И вообще – через два месяца уже будет! – гордо сказала Юлька.
– Точно! А я синее ленинградское платье наконец надену, – воодушевилась разом Владлена.
Около кинотеатра стояла очередь.
– Хорошо, что рано вышли, – горячо зашептала Юлька, прижимая к груди маленькую сумочку с кошельком.
Владлене, однако, было понятно, что в кино они вряд ли попадут, касса-то была внутри, а завивающаяся кольцом на площади перед кинотеатром очередь явно намекала на то, что зал будет забит еще до их подхода к зданию. Она посмотрела на крыльцо. Там стоял высокий кудрявый чернявый парень в светлых джинсах, черной приталенной рубашке, расстегнутой глубоко, чуть не до пояса, в очках-каплях. Выглядел он очень интересно, своеобразно, как-то по-западному, что ли, и Владлена загляделась…
– Девушки, девушки! – парень приглашающе замахал рукой в их сторону. Владлена закрутила головой – кому это он? По любому получалось, им. Юлька взволнованно схватила Владлену за руку.
– Вы нам? – глупо спросило Владлена.
– Вам, вам! – и он рассмеялся так ярко и лучисто, сверкнув зубами, что Владлена сразу потеряла самообладание. Он уже подбегал:
– Нужны лишние билетики? Только, чур, будем сразу на «ты».
… Через много лет, в случайном разговоре с человеком, который, оказывается, знал Евгения в те годы, она узнала, что он использовал такой завлекательный маневр «для съёма» – покупал заранее билеты на какой-то популярный фильм и потом выбирал девушек поинтереснее. Одетая в нарядное мамино черно-белое ассиметричное платье Юлька и Владлена в ее переливающемся синем «мешке», были точно самыми интересными в той очереди, в тот день и час. Они были даже на небольших каблучках, тех, что, из сегодня знала Владлена Ивановна, называются kitten heels. Обе с ассиметричными челками, у Владлены темная вьющаяся своя, у Юльки светлая, подкрученная плойкой. Они, в этих платьях, на каблучках, конечно, выглядели ярко.
В кинотеатр прошли легко, молодой человек держал их под руки, Юльку не тормознули, кино было странное и волнительное своими намеками на то, что интимные отношения – главное. Конечно, что-то о сексе девчонки слышали (в словаре иностранных слов прочли определение однозначно), но даже думать на эту тему не хотелось… А тут целое кино! Люди смотрят, затаив дыхание, иногда смеются, а Евгений все время что-то нашептывает, то Юльке, то Владлене.
Владлена ужасно смущалась. И фильма, и Евгения, и того, что влипли они во что-то с Юлькой, похоже. Хотелось и убежать сразу по окончанию, и удостовериться, что она больше понравилась этому парню, чем подруга. От него безумно завлекательно пахло каким-то одеколоном. Папа пользовался после бритья «Огуречным лосьоном», а Кирилл каким-то ГДР-овским кремом, мужских одеколонов в их доме сроду не водилось. От того какая-то таинственность особо задевала в нем, начиная, вот, с запаха. Он был намного старше, это было видно. И чертовски уверен в себе!
Кино окончилось, люди, шумя, вываливались на улицу, Юлька сразу побежала куда-то за угол, крича на ходу, что обещала встретить маму с работы, и Владлена вдруг поняла, что осталась с этим ароматным парнем одна! Он широко улыбнулся:
– Пойдем?
Стараясь не выдавать своего смущения и волнения, Владлена вскинула голову:
– Пойдем!
Он опять засмеялся, ему было ясно видно, что Владлена и смущается, и волнуется, и, кажется, ему это очень понравилось.
– Детка, да ты еще краснеть умеешь, – и он обнял Владлену за плечи.
От такого панибратства она совсем растерялась, но, пытаясь, опять-таки, это скрыть, бодро пошла с ним в ногу. Пройдя полпути до дома, она вдруг осознала, что, да, они движутся именно к ее дому!
– Куда мы идем? – встала она резко.
– Хочешь, в кафе вон там, – и он указал на кафе-мороженое, притулившееся в аккурат к дому Владлены, – а хочешь, пойдем ко мне в гости? – и показал на дом, в котором жил нравившийся Владлене мальчик!
Она так опешила от этого совпадения, что кивнула.
– Так куда? – рассмеялся он.
– Домой, – сказала Владлена.
Вот что ее заставило так сказать – неизвестно… Но уже на их подходе к заветному подъезду, резко хлынул дождь, Владлена тихо визгнула, они побежали, влетели в лифт мокрые и хохочущие, и он нажал этаж мальчика! Они вышли и пошли в квартиру напротив. Получалось, что окна квартиры этого парня она не видит из своего, да, его выходят на улицу. У него они сидели на диване, и пили кофе, разговаривая ни о чем и обо всем. К кофе он принес блюдечко с нарезанным яблоком и сыром. Оказалось, что очень вкусно есть яблоко с сыром и пить кофе из старой медной турки. Из магнитофона пели сладкоголосые итальянцы, не сдающие свои позиции уже который сезон. Владлене было немного неудобно еще, но уже как-то очень приятно. Кофе был ароматный, необычный немного, а она еще не знала, что таким его может сделать добавленный коньяк или ликер. А, может, и ничего туда не было добавлено, может, все возбуждение и волнение Владлены были от того, что это было с нею первый раз? Заинтересованность взрослого парня, именно в ней, в такой неповторимой. Она чувствовала, что неповторима, хотя никто никогда не говорил ей такого, не принято было в те времена толковать об уникальности… А ведь каждая юная девушка так жаждет быть ни на кого не похожей! Или не каждая? От волнения мысли Владлены путались, она была будто здесь, и в то же время не здесь, за окном шел дождь, а у нее в душе светило солнце.
Потом они целовались. Как-то совсем по-взрослому, она задыхалась от волнения, совсем раскраснелась и расплакалась, когда поняла, что он пытается ее раздеть. Вцепилась в  платье на груди и разрыдалась. Вдрызг, как будто опрокинули лейку! Кажется, такая реакция его глубоко изумила, он прекратил свои попытки, и довольно скоро она уже одна ехала на лифте вниз, а там домой, домой!

Глава 4. Дома.
Был уже вечер, звучал телевизор и приглушенные голоса родителей в их комнате. Владлене совершенно не хотелось, чтобы мама ее видела, заплаканную, и она скорее проскользнула к себе. Стянула свое красивое платье и опять расплакалась, так жалко стало себя, своего волнения, а он… а ему… Только того и надо было! А она то разволновалась, хотелось быть единственной… А он даже не предложил проводить, – осознала в печали. Хотя куда тут провожать, соседний дом. Но ведь он не знал. Он ничего не знал и не хотел знать про нее… Забралась под одеяло и укрылась с головой. От пережитого сильного волнения она как-то быстро незаметно уснула. Слышала сквозь сон голоса мамы, папы, Кирилла, какие-то возбужденные, странные, обычно они между собой говорили все трое, ровно или смеясь. Но она настолько устала от странного происшествия, что спала и спала. Также сквозь сон она слышала, как у нее открылась и закрылась дверь в комнату и мамины слова «Слава богу, хоть она спит уже!», какие-то ломкие нервные слова. Прямо во сне на эти слова ее всю передернуло от мысли «Мама что-то знает про меня, про сегодняшний день!», но она упорно не выныривала из сна. До эпохи тотальной бессонницы, когда менее серьезные моменты выбивали ее из сна напрочь, Владлене еще было далеко, очень далеко…
Папа уходил рано, Кирилл тоже. Мама на работу отправлялась на час-полтора позже, чем они. Владлена никого не хотела видеть. Прямо с того момента, как открыла глаза, она остро почувствовала свое одиночество. Обычно она обсуждала перипетии жизни с мамой, но о вчерашнем было и думать-то противно, не то что с мамой говорить. Хотелось встать и есть, и никого не застать. В квартире было тихо, решив, что никого нет, Владлена, не умываясь, двинула на кухню. И подпрыгнула в дверях – мама стояла на кухне у окна и не обернулась на Владлену. «Точно про меня узнала!» – внутри у девушки все похолодело. Неожиданно она осознала, что мама всхлипывает. Мама! Их мама, которая никогда не позволяла себе никаких чувств на публику. Которая учила – «Хочешь поплакать, поплачь в одиночестве, в уголочке, чтоб никто об этом не знал». Может, она сейчас в своем «уголочке», а я мешаю? Но страх непонятной ситуации на фоне вчерашнего пережитого  стресса парализовал Владлену и она молча смотрела в мамину вздрагивающую спину.
Мама глубоко судорожно вздохнула, обернулась и сухо сказала:
– У нас несчастье. Кирилла вызывали в КГБ. Какая-то группировка, – мама опять заплакала.
Владлена бросилась к ней, обняла и тоже разревелась. Правду сказать, она ничего не поняла из маминых слов. Как будто они были русскими, но совсем не понятными, бессмысленными. Просто жалость к плачущей обычно железно-стойкой маме наложилась на дурацкий вчерашний день с его ожиданиями и разочарованиями, и все вылилось в совместные рыдания.
Потом Владлена завтракала любимой глазуньей, и слушала все равно какой-то странный мамин рассказ про тетрадь, где писался протокол встреч, какие-то еврейские прозвища каждого, «в то время, как Израиль – наш идеологический враг», про допросы в КГБ по одному, и вообще. Все друзья брата, веселые юморные разгильдяи оказались в какой-то организации, да кто их мог вообразить-то организованными? Чем более Владлена слушала маму, тем более в голове ее вставало в полный рост одно слово – АБСУРД. История была еще более дурацкая, чем ее вчерашний день, о котором она начала уже забывать.
Мама все-таки ушла на работу, умывшись холодной водой. Владлена задумчиво смотрела в окно во двор. Мир не был прежним. Все изменилось и… все осталось точно таким же, как вчера, и позавчера. Все было абсурдно и загадочно. При этом скучно и обыденно.
Зазвонил телефон. Он висел в коридоре. Квартира вытягивалась вдоль него на шесть метров, и в эти метры входил закуток с разветвлением в двери – одна вела в комнату Владлены, другая – в комнату Кирилла…

P.S. На 30-летии Кирилла в отдельном кабинете ресторана собралась разношерстная, но исключительно теплая компания.
- А кто этот Геша? Чего-то я его не помню ранее в числе твоих друзей? - спросила Владлена, танцуя с братом.
- А! Мы давно знакомы. Он наше дело вел тогда, в 84-м.
- Эээ... В КГБ? - глупо уточнила она.
- Да, - ответил он.
Владлена так и не узнала, как так вышло, что вся честная компания тогда вышла сухой из воды. В семье "та тема" была табу. То, что брат так легко об этом говорит, поразило. Владлена тихонько внимательно посмотрела на Гешу. Ничего, что бы могло напомнить о его прошлом. Было начало 90-х. Геша был процветающим деловым, со своим бизнесом.
25.01.2018