12.ЛЕНА
Я, Эли Куперман, моя мама Циля Куперман. Всю жизнь мы жили в Москве, и всегда мне здесь было весело и радостно. Папу звали Александром Александровичем Левиным. Он был очень хорошим дипломатом, просто гениальным дипломатом. Наверное, оттого и смог стать дипломатом, что был гениальным. Весь ЦК знал, что в действительности папу звали Арон, Аронович Леви, но мало кто хотел делать ту непростую работу, которую действительно нужно было делать в опасных, так называемых, горячих точках. И в очень жаркие страны посылали именно папу, а мама одного его не отпускала. В общем, посылали их обоих. Работать-то кому-то надо, а послав собственного сына в горячую, что называется, пламенеющую точку, можно очень даже сильно промахнуться. Можно ребенка своего родного потерять. Лучше уж пусть будут Арон Аронович и Циля Куперман дипломатами в жаркой стране.
Я тоже придумала себе светское имя Лена, и задолго до того, как мама с папой не вернулись из последней, самой долгосрочной, командировки в Африку. Через насколько лет я нашла в папином сейфе дневники и поняла из-за чего он стал Александром, а мама Людмилой. Я не только поняла их действия, но и осознала многие вещи, из-за которых приняла их уход уже сознательно. Я поняла, что рано или поздно это может произойти и со мной. Гоша некоторое время дурачил меня, говоря о каких-то сложностях и специальных заданиях, но ведь что-то было в моей голове от папиных гениальных клеток. Я стала делать вид, что живу надеждой, чтоб не расстраивать моего любимого дядю. Мне тогда было четырнадцать, без мамы и папы: и этого было достаточно, чтобы сделать из любой девочки думающую женщину. Потом, все как-то само по себе встало на свои места, и о моих родителях, и о том, что с ними произошло, мы перестали говорить.
От домашней работницы я отказалась, как не просил меня Гоша. Нравилось спешить домой из школы, стоять на кухне, а потом бежать домой уже из института, так чтобы к его приходу на столе его уже ждала вкусная еда. Мне нравилось, что, где бы он ни оказывался, он неизменно прибегал домой, и никакие планерки, совещания и учения не могли помешать ему в этом. Сломя голову летел он на мои пельмени, вареники и рыбу. Чуть позже, уже на третьем курсе, я пригласила в дом Машу, – давнишнюю мамину подругу, но хозяйкой в доме все равно оставалась я. Бегала на тренировки, ездила на сборы, моталась по соревнованиям, конференциям, но всегда раз в день звонила своему любимому Гоше. Это был как ритуал, и я спрашивала, чем накормила Маша его сто килограмм мышц, сухожилий, нервов и светлейших, как у папы, мозгов.
Его гости были для меня в радость.
Нетрудно готовить на двадцать человек, когда эти люди близкие друзья любимого тобой человека. Ты сидишь во главе стола, рядом с уважаемым всеми мужчиной. И этого достаточно.
Твой мужчина! И пусть он на двадцать пять лет тебя старше, пусть никогда не будет мужем, или даже любовником, но ты точно знаешь, что ни к какой другой женщине он не уйдет, ни из чьих других рук есть не станет и будет всегда с тобой. Он возьмет домашние бутерброды, перебьется на шпротах и овощах, и обязательно купленных его единственной женщиной, той, которой он безгранично доверяет, и ни до чего съедобного, приготовленного другой женщиной, он не дотронется. В общем, и Маша под моим постоянным контролем и нам не чужая, но она только после меня.
Я люблю Гошу н никогда ни за кого другого, кроме Гоши, замуж не выйду! И будет чудо, если где-то на Земле есть другой, такой же сильный, добрый, такой же смелый, и такой же беззащитный мужчина.