Глава вторая. Шарлотта Ларссон.
Что вы знаете про одиночество? Вероятно, вопрос глупый, но совершенно небесполезный: каждый ответит по-своему. Для кого-то одиночество есть стиль жизни, потому что другая жизнь просто не нужна. Человек, заперевшись дома, предпочитает компанию собственного «я» вместо присутствия других людей, капающих ему на нервы. Для других - одиночество есть способ выжить. Они не знают другую жизнь, они поглощены ею. Словно кто-то накачал их необходимой им дозой снотворного от жизни. Они спят, пока почки не перестают отказывать. Третьи мирятся с ним, и так до бесконечности - каждый может сказать, что он, так или иначе, одинок. Где бы человек не находился, с кем бы в компании не был, он всегда есть и будет одинок: другие люди никогда не смогут этого изменить. Одиночество есть лихорадка умов: она столь эффективна, что даже рак, по сравнению с ней не такой болезненный: рак по воздуху не передается. Стоит нам поговорить с одиноким человеком, как мы тут же теряем частицу себя: он забирает ее, оставляет себе и потом никогда не возвращает обратно. Мы живем одни и всю жизнь боремся с собой, однажды заболев. Бактерия одиночества неуязвима, она продолжает жить до тех пор, пока мы живем, пока тела существуют. Остальное – лишь видимость здравия. Пока болезнь не вступает в полную силу. Есть люди, которые не предпочитают с этим что-либо делать.
Они словно лихорадочные больные, лежат на своих койках у телевизора и глазеют в экран, пока день не закончится. Кто-то отдается книгам, а кому-то и вовсе ничего не нужно. Улыбка любви, добра и счастья… это все не для них. У них своя жизнь, та, что они придумали себе сами. Человеческие проблемы отступают тогда, когда мы понимаем ничтожность нашего существования – наша жизнь короткий отрезок времени, который едва можно увековечить. Это лишь просто цифра, без начала и конца… она есть, а потом ее просто нет. Если представить, что произойдет взрыв, и на пути сметет все, что есть – никто не будет помнить ни единой даты на земле. И даже дату собственной смерти - она не будет важна, потому что и времени уже не будет. Единственное, что мы будем помнить - то, что мы живы. Живые до тех пор, пока есть то, за что следует бороться.
Ребенок, потерявший родителя, не чувствует боли: он просто с нею живет. Он привыкает к тому, что нет одной части целого… нет защиты с другой стороны…. И ему приходится выживать самостоятельно. Если у ребенка нет мамы - он ищет заботу и нежность в папе - если нет папы, защиту мама дать не сможет. Так устроен мир: мы живем и умираем, это вполне естественный процесс, но разве естественно умирая, пытаться жить? Шарлота, потеряв папу, утратила способность что-либо чувствовать. В ней не было ничего, кроме темной атмосферы незаполненного пространства внутри: оно было столь большим, что каждая вещь из внешнего мира, попадающая внутрь… просто сгорала. Тем же пламенем, что и когда-то сгорел ее отец. Слезы уже ушли, и ей было нечем плакать… когда-то и глаза устают чувствовать боль. Потерявшись в самой себе от безысходности, она навсегда отказалась быть такой же, как все. Она отличалась от всех своих сверстников - она не умела любить. Все, что в ней осталось, не заполненная пустота. Разъедающая внутренности, словно кислотными остатками воспоминаний в едва сформировавшемся теле – иногда и боль может становиться частью нас. Потерянные чувства - это не все то, что утратила Шарлотта. Еще она утратила способность жить. То есть она жила, но сама она говорила иначе. Каждый день для малышки становился испытанием по выживанию в жестокой среде окружающего мира, когда каждый, кто проходил мимо нее, мог сказать, что она вполне здорова… но, бывали такие минуты, когда тело отказывало ей, будто какая-то нужная деталь выпала и перестал работать целый механизм. Руки, ноги скрючивало в непонятную форму от ужасных болей, сводивших наружности – эту болезнь она приобрела в тот день, когда незнакомцы подожгли ее дом. Болезнь стала сущим кошмаром, потому что в ее случае - она не поддавалась лечению. Каждый раз, когда наступали приступы, Шарлотта пыталась сопротивляться, она боролась, сражалась с дикой болезнью, будто эта жизнь… была всем, что у нее осталось. Пытаясь ухватиться за что-нибудь стоящее рядом, она кричала от того, что руки сводило судорогой, и они полностью немели от холода. Боль, как укол после адреналина, следовала по венам, доходила до ног и обездвиживала тело, пока оно не переставало сопротивляться. Крики, слезы и боль… вот, что у нее осталось. Сбежав по другой лестнице, ребенок оказался снаружи: пелена мелькающего света вокруг и никого живого. Все будто вымерло в ту ночь, оставив ее одну наедине с жестоким миром. Не зная, куда бежать, она рванула вперед, почти теряя сознание от ужаса. Каким-то чудом она добежала до близлежащей рощи, всего за несколько считанных секунд. Когда-то она играла там со своим другом, который приезжал к ней на выходные. Они бегали вместе с родителями, играя в прятки: всем было весело, пока мир не зашел в тупик.
-Ты прочитаешь мне сказку, пап? – просила Шарлотта, закатывая глазки к небу и смотря, как медленно плывут облака. Светлые лучики обрамляли ее лицо, согревая теплом и даря ребенку необыкновенную нежность.
-Конечно, кудряшка. А какую историю ты хочешь? – смотрел на нее папа с интересом, когда девочка брала книжку в руки и начинала по слогам читать.
-Вот эту - она указывала пальцем всегда на одну и ту же сказку, где девочка сбежала в лес и жила с птицами. Она ей нравилась, потому что в ней было много необычного: например, как люди могут жить одни? Как птицы могут нас понимать, и как мы можем с ними разговаривать? – все это волновало шестилетнюю девочку, а отец развивал ее интерес прочтением занимательных сказок на свежем воздухе.
-Ты всегда выбираешь именно ее - соглашался отец и затем приступал к прочтению. После сказки, он обычно, брал ее на руки и кружил, пока девочка не завизжит от счастья - это был своеобразный ритуал, к которому она привыкла.
-Мама, посмотри, что я нашла! - бежала она с каштанами в руках к Иде, отдавая ей в руки подарок.
-Это я собрала, для тебя, держи - отдавала она и затем снова бежала к папе.
-Я вас очень люблю…- крик бегущих ног сзади заглушал счастливые воспоминания…
-Не упустите девочку! - где-то позади, бежали два человека с фонарями, а девочка, запыхавшись, рванула туда, где она обычно пряталась с другом, играя в прятки. Недалеко впереди, если свернуть направо, можно было добраться до склона, там, где находился небольшой пруд.
-Ты меня научишь целоваться? - спросила она, сидя там с ним, пока родители разговаривали.
-Нет, это ужасно мерзко, я видел, как мои родители целуются… бяк - мальчик изобразил ужасное лицо человека, желающего вырвать.
-А, мне кажется, взрослые это делают, потому что у них во рту что-то есть… - девочка показала на язык, высовывая, и они дружно засмеялись. Теперь это было в прошлом…
-Быстрее, быстрее! Поймайте ее! - кричал кто-то позади, а, Шарлотта, забегая в самый центр рощи, добежала до дерева и присела: маленькие ножки слишком устали, чтобы бежать.
-Ну, как она могла сбежать? Ищите, идиоты! - снова этот ужасный голос, который так ее пугал. Еще чуть-чуть и, кажется, ее сердце выпрыгнет от страха. Что-то в листьях зашуршало – девочка, боясь, что это гадкая собака тех людей, рванула вперед, и, не удержавшись, покатилась по склону, пытаясь зацепиться маленькими ножками за траву и листья, но, ничего Шарлотте не помогало: она, словно была движима кем-то еще. Крича от безысходности, она зажмурилась и попала в пруд. Тело погрузилось в холодную воду, но, слава богу, папа ее учил плавать - девочка попыталась плыть. Добравшись до берега, она услышала снова чьи-то шаги, но и на этот раз… никого не было. Теперь все утихло. Теперь она была одна. Лежа почти без сознания, замерзшая до смерти…она едва могла пошевельнуться…
-Помогите - пропищала она, почти без сил и, трясясь так, будто весит над ущельем. Слезы жгли горячо и как нельзя его согревали: казалось, сейчас она потеряет сознание. Мертвые листья и мокрая трава истончали жгучий запах потерянности и одиночества.
-Помогите, пожалуйста - прохрипела она снова без сил, а, затем, потеряла сознание. Нашли ее спустя восемь часов - люди в форме и с собаками. Все это ей рассказывала мама, но сама она… ничего не помнила. Та болезнь, артрит, который она приобрела, стала ее вечным спутником жизни. Из-за внезапных приступов боли, которые можно было прекратить только с помощью обезболивающих уколов - теперь были настолько сильными, что все свое последующее детство она провела дома. Она не пошла в школу, как все обычные дети… она обучалась с воспитателями и учителями, которых ей нанимала мать. Они переехали в другой дом, менее просторный. Но, вполне подходящий для жизни с ребенком. Маленький двухэтажный домик был выстроен в стиле кантри - в нем все отличалось от того, огромного дома с кучей охраны у дверей. На втором этаже находилась и ванная, и вторая кухня - все, что бы девочка могла не спускаться. Мама позаботилась о том, чтобы ребенок находился под контролем - двадцать четыре часа в сутки…. Постоянные няни и воспитатели занимали все ее свободное время. Сама мама работала, чтобы прокормить семью - тех сбережений, что оставил отец, не хватало на первых порах, чтобы восстановиться после пожара. Когда руки и ноги снова скручивало, Шарлотта знала, что сейчас ей снова введут обезболивающее – она не боялась шприцов. Они были ее друзьями. Привыкнув к тому, чтобы быть одной, она не нуждалась в том, чтобы выйти на улицу и насладиться чудесной осенней погодой - у нее был свой мир, и ей его было вполне достаточно. Друзей у нее не было, да и кто к ней будет ходить?
-Отстаньте от меня… не трогайте!- закричала она на девочку, которая схватила ее шарф и бросила на землю.
-Ты вообще, кто такая? Глупая, сидишь тут… вот и сиди одна и не суйся к нам на площадку, это наша территория, поняла? – она толкнула Шарлотту на землю, а та, вскочив, полезла драться. Той девочке хорошо досталось – два синяка под глазом и губой. Будет знать, как обижать меня - подумала она.
Теперь, пребывая в возрасте двадцати четырех лет, малышке не нужно было ни с кем драться – девочка жила одна и могла делать все, что ей захочется. Попросив у мамы разрешения переехать, она надеялась, на то, что сможет жить спокойно – но и тут ее донимали постоянные звонки и визиты дорогих врачей.
-Оставьте меня! Оставьте! Не хочу я так больше жить! - кричала она на мать, когда та приходила с очередными советами.
-Ты должна это попробовать, это новый курс терапии, мы не можем отказываться от такого шанса… - говорила мама, бодрясь.
-Шанса на что, на жизнь? У меня никогда не будет жизни, никогда! - кричала Шарлотта и закрывала дверь прямо перед ее лицом, когда была не в силах больше этого терпеть. Теперь, переехав в другую квартиру, она была полностью самостоятельна: ни мамы, ни докучающих ей медсестер, которые все делали только «для блага».
-Интересно, у них это коронная фраза? – думала Шарлотта, провожая очередного доктора из ее квартиры. При самой мысли о больнице… ее тошнило – она не хотела видеть ни белые стены, ни врачей с их непонятными штуковинами. Она их всех ненавидела. Так же, как и быть для кого-то больной. Теперь, Шарли съехала от матери и уговорила ее на том основании, что если мама не прекратит ее опекать, Шарлотта покончит жизнь самоубийством. Таким способом девушка пыталась начать жить самостоятельно. А точнее, тихо умирать, так, чтобы никто ей в этом не мешал. Закупая продукты на месяц, она не выходила из дома и вела обособленный образ жизни: почта, оплата счетов, покупки - вот ее образ жизни. И она к этому привыкла. Единственной отрадой было то, что она доставала соседей в многоэтажном здании, пылесося и включая музыку в два часа ночи: то-то было наказание. Но и соседи ничего не могли с этим поделать - все смирились с тем, что новая постоялица живёт, «как хочет» и «когда хочет». Только, Шарлотта не учла одного единственного фактора, который теперь стал преградой к ее ночной жизни - на ее этаже появился новый сосед.