... Река, разделявшая на два рваных куска небольшую и продавленную, как старый диван, равнину между двумя старыми облесенными терриконами заброшенной шахты, вздрогнув всем своим телом, разрушила на себе ледяной покров еще неделю назад; ледоход начался под грохот артиллерийско-танковой канонады и тяжелый треск крупнокалиберных пулеметов.
Сейчас, когда о прошедшем недавно бое напоминали лишь черные ямы воронок на посеревшем истоптанном снегу и торчавшие в нескольких местах на склонах терриконов хвостовики неразорвавшихся мин, темно-серая, отражавшая низкие тучи, вода ее тащила на себе лениво вращающиеся подтаявшие льдины куда-то в их далекл не прекрасное "далеко". На одной из этих льдин недвижимо распластались двое - мужчина в потемневшей и заиндевевшей "горке" и здоровенный черный пес.
Оба, как видно, были ранены - смотревшему на них в бинокль с вершины террикона ополченцу были хорошо видны кровоподтеки на льдине, отличавшиеся оттенками - один - натекший из-под этого огромного пса, другой - из-под тела неизвестного бойца, возле которого, в этой крови, лежал автомат.
Льдина, на которой лежали эти двое, как и другие, медленно вращалась и давала возможность смотревшему на нее в бинокль ополченцу хорошо рассмотреть своих "пассажиров". Ополченцу с биноклем пришло в голову, что боец, лежащий на льдине, возможно, мертв...
...Рассматривая льдину, ополченец, вначале, услышал тяжелый ритмичный скрип подминаемого сапогами снега, а затем - голос подошедшего товарища, произнесшего: "Интересно, кто этот парень? Несет медленно, можно изловчиться и снять его оттуда... Как думаешь, Брест?".
Брест - высокий, широкоплечий и худощавый, с черной боярской бородой, черными же усами и поседевшими массивными бровями над хищно-серьезными темно-карими глазами, прежде, чем ответить, поднял бинокль, все еще приставленный к глазам, выше, оглядел окружавшую их местность и только потом сказал: "Укров, вроде, не видно... Да, пожалуй, Окунь, бери с собой еще Визиря и чухай к реке. Только выломайте себе дровеняку подлиньше, вам же эту льдину зацепить будет надо. Давай, двигай, раз надумал, пока их за Лохматый террикон не утащило - там на копре у укров "глаза" сидят...". Произнеся это, он умолк, снова глядя на льдину - и снова услышал тяжелый ритмичный скрип снега - ополченец с позывным "Окунь", один из семи бойцов, находившихся при установленных здесь минометах, гималайским медведем двинулся вниз по склону террикона. Где-то там, ниже, со своей "трубой" и ПТРС сидел Визирь...
... Бресту - командиру небольшого этого отряда, отлично было видно, кае двое его бойцов, глубоко проваливаясь сапогами в снег, бежали по берегу реки, по диагонали догоняя льдину и, наверняка, матерясь в голос. Продолжая смотреть в бинокль то на них, то на льдину, он отметил для себя, что мат-перемат его бойцов должен был донестись до тех двоих на льдине и вызвать, хоть какую-то, реакцию. Ему показалось, что какое-то напряжение мышц шевельнуло черную, как смоль, шерсть на спине зверя... Но, возможно, то был просто ветер... Боец же не пошевелился...
...Брест наблюдал бы за своими бойцами и "пассажирами" на льдине и дальше, но в какой-то момент он услышал слева за спиной характерное позвякивание нехитрой металлической их посуды, негромкий говорок своих товарищей, и голос одного из них, возвестивший: "А вот и кушево, а вот и варево! Пожалуй к трапезе, Брест!". Говорил боец негромко, пожалуй, тише, чем говорил бы где-то в друном месте - и это было правильно, это было строго соблюдаемо для всех них. Здесь, "на горе", над узкой равниной, фокусировавшей звуки и усиливавшей их, как рупор, по другому было нельзя.
Стоял легкий, но ощутимый, градусов в семь, морозец и Брест, отняв от глаз трофейный, с матово-затемненными линзами и светящейся шкалой расстояний, бинокль и искоса соприкоснувшись взглядом с торчавшим парой метров ниже хвостовиком "Урагана", вонзившегося в склон еще в дветысячипятнадцатом году, развернулся и направился к окопу, служившему им "комнатой приема пищи". Негоже было заставлять стыть бульон, в котором континентом Австралия плавал аппетитный кусок говядины в окружении эскадры масляных "линзочек" и мелко нарезанной зелени и тарелку вареной картошки, опять-таки, с говядинкой...
...Он сел рядом со своими бойцами, справа от узкого длинного стола, составленного из двух поставленных на ребро ящиков от 82-миллиметровых мин, решительно и неторопливо воткнул вилку в говяжий "континент" и, уже поднимая его из светло-янтарного "океана", услышал: "Куда это наш Окунь ломанулся?". Ответил спрашивавшему: "Да там одна льдинка притащила... возможно, что уже и мертвецов... Там пес и боец, шевронов я не разглядел... Окунь решил их с "борта" снять, пока льдину к шахте не вытащило, прямо под укропский НП... Это нас-то кастрюлькины не видят, а вот все, что у Соловьевки происходит - секут отлично...". Сказал это и умолк - во-первых, потому, что уже укусил за восхитительный бок кусень говядины, а во-вторых - все отлично знали, как четко функционирует НП какого-то нацбата, сменившего недавно по ротации сидевшую в Соловьевке "аэромогильную" бригаду. Мост над этой рекой украинские артиллеристы развалили в момент, когда на него вьезжала "хлебовозка", которая раньше еще проскакивала в село. Теперь жители Соловьевки от хлеба были "освобождены"...
...Когда минометчики закончили свой обед и Брест снова приложил к глазам свой безбликовый бинокль, Окунь и Визирь уже возвращались к террикону. Шли неспешно, нагруженные "добычей" - Окунь тащил на плечах пса, Визирь, пригибаясь от тяжести, - раненого, а может и убитого, бойца.
Видно было, что Окуню и Визирю тяжело, но Брест решил, что они с задачей справятся.
Затем, переведя взгляд выше, он увидел БМП, бразды пушистые взрывающую по направлению, видимо, к Соловьевке - градуированная сетка на линзах бинокля позволяла определить расстояние до нее величиной в четыре километра - ровно на таком расстоянии находилась дорога между Соловьевеой, и Мокрым. Увидеть его бойцов с этой "бэхи" могли, конечно, но было это маловероятно, да и БМП должна была скоро уйти за Лохматый террикон...
...Через четверть часа, пыхтя и тихо матерясь, Окунь и Визирь поднялись на террикон - и сразу ушли по тропинке за выступ верхушки террикона - туда, где располагался их склад боекомплекта и где сами они отсиживались, когда на террикон начинало очень уж рьяно "прилетать". Затем, еще несколько минут спустя, Окунь, вновь, подошел к своему командиру.
Брест, отняв от глаз бинокль, повернулся к своему бойцу и сказал: "Ну, докладывай.".
Окунь ответил: "Приперли "пассажиров", как видишь Брест... Пес жив, всю дорогу рычал втихаря и ухо мне лизал... А вот парень - х..н зна, в глубоком ауте, непонятно. дышит или нет... Да сходи, взгляни сам...".
Брест, глубокомысленно потеребив бороду и поправив на голове казачью папаху, помолчав, произнес: "Схожу, пожалуй. Возьми бинокль и побди тут за меня...".
Окунь принял из рук командира бинокль, надел через голову себе на шею его ремень, таким же, как у командира, неторопливым движением, поднес его к глазам...
Сам командир, в это время, уже повернулся к нему спиной и направился за тот же выступ-гребень, венчавший собой вершину террикона...
...Спасенный со льдины боец лежал на устроенном из тех же ящиков от мин топчане, покрытом плащ-палатками; "горку", насквозь промокшую и заледеневшую, залитую кровью, с него сняли, теперь она висела рядом с входом в их блиндаж, у небольшого очажка.
Скромный этот очажок, дым от которого надежно скрывал от глаз украинских наблюдателей тот же каменный гребень, бессилен был, конечно, обогреть блиндаж - но задубевшая "горка" рядом с ним уже оттаивала; ее окутывал легкий парок и от нее распространялся характерный запах долго ношенной армейской одежды. К нему примешивался еще один характерный для войны запах - запах крови...
Брест потрогал заледеневшую "горку", отметил для себя, что не зря не мог рассмотреть на ней нашивок и шевронов - их просто не было. Затем он подошел к топчану, на котором лежал спасенный и на котором, рядом с ним, сидел боец их полу-взвода с позывным "Касик". У ног Касика, поближе к очагу, лежал пес.
Брест взглянул на пса.
Это был странный пес, появившийся на свет, скорее всего, в сельской местности. На вид он походил на смесь кавказской овчарки и ньюфауленда - с длинной косматой шерстью, могучими лапами и вислыми широкими ушами... И с огромным для "водолаза" ростом, мордой и телосложением "кавказца". Учуяв подошедшего Бреста, пес попытался приподнять голову и слабо, но, все же, внушительно, зарычал.
Брест присел возле пса и ласково, насколько мог, потрепал его по шее. Затем он спросил сидящего рядом Касика: "Как наш "полярник"? Жив? Или могилку ему имеет смысл рыть?". Боец ответил: "Типун вам на язык, товарищ командир. Жив наш - "Умка". Но раны у него серьезные...". "Пулевые?"- спросил Брест. Касик, помолчав, ответил: "Не только... Укусы, Брест. Нормальные собачьи укусы...".
Теперь уже помолчал Брест; а затем спросил: "Как ты думешь, чей он?".
Боец, опять, помолчав, ответил: "Трудно сказать... Пусть отогреется - тогда или глаза откроет, или бредить начнет... Тогда и определим.".
Брест, вставая, потеребил свою бороду, бросил взгляд на лежавшего на топчане спасенного и распорядился: "Вот что, Касик. Остаешься рядом с нашими спасенными. Как оттают - при первой же возможности - напоить горячим и накормить. И уведомить меня. Если пес на тебя кинуться решит - разрешаю пристрелить.". Затем, постояв и подумав, добавил: "И вот что, Касик. Пса тоже осмотри.".
Давши наказ Касику, он, было, собрался выйти из блиндажа... Но, вдруг, раненый, лежавший на топчане, издал слабый, тихий стон. В ответ ему, так же слабо, но угрожающе, зарычал пес.
Сделавший уже, было, шаг к выходу и протянувший руку к брезентовому пологу у входа Брест остановился, снова потеребил свою, знаменитую в их батальоне еще со времен Славянска, бороду, подумал и сказал: "Пес не сбрешет... Какая-то кошка между ними пробежала... И ядреная кошка...".
Это не было распоряжением, это было сказано в полголоса... Но Касик услышал. И понял...
Командир вышел.
...Когда Брест подошел к Окуню, тот продолжал придирчиво обшаривать вооруженным трофейной оптикой взглядом местность вокруг. Услышав, как подошел командир, он опустил бинокль, повернулся к нему лицом и сказал: "За время дежурства нарушений не выявлено... А ты как сходил?".
Брест, помолчав, ответил: "Да так... Узнал, что наш "полярник", видимо, с псом повздорил - он не только ранен, но и покусан... Так что я Касику наказал и пса осмотреть. Пес, кстати, хоть и сторожкий, но к себе подпускает... Да и тебя, говоришь, в ухо лизал... Да. Людской пес, чует характер и понимает, что если выживет, будет нам благодарен... И мне хочется узнать, что там у зверя с этим "Умкой" не так пошло"...".
Он, вновь, помолчал, принял из рук Окуня бинокль и, надевая его ремень себе на шею, добавил: "Пес рычит, когда тот стонет. Недвусмысленно рычит... И еще одно. Я в бинокль все гляделки проглядел, пытаясь его шевроны увидеть - и не увидел... Потому, что нетути... Я Касику наказал, чтобы, как тот начнет бредить - прислушался, а если глаза откроет - присмотрелся...".
Окунь недоумевающе спросил: "А почему у "Умки" и не спросить, когда он в себя придет?".
Командир укоризненно посмотрел на своего бойца и ответил: "Эх, Окунь... Ты смекай - придет он в себя, увидит ополченцев - глаза-то сразу первую его реакцию выдадут. А если забредит - язык выдаст. А ровно через секунду, как он поймет, кто мы, он - если враг - уже придумает, как соврать тебе. И ты вранье сглотнешь, потому, что доказательств у тебя не будет... А потом может худо быть... Он, может, уже врет... Поглядим...".
Окунь молчаливо согласился с командиром. А Брест, начиная, снова, наблюдения за прилегающей местностью, произнес: "Сходи, пока, на позиции к Минусу и Моцарту, посмотри, не нужно ли им мин добавить. Для укров влезть на Лохматый - лишь вопрос времени. А мы их должны смести оттуда раньше, чем они оттуда хоть раз выстрелят. Ты знаешь, почему... Все, иди.".
Окунь, конечно, знал. Окунь знал, что в полутора километрах за их терриконом находится ТЭС, а в двух - водохранилище и туда не должны были попасть вражеские мины. И что, не будь бы Минска" - и Соловьевку, давно превращенную в укропские казармы и заброшенную шахту давно бы разнесли "Градами"... Но Минский договор был - и потому миссия охраны ТЭС с этой стороны легла на их крепкие плечи, минометы калибром 82 мм., "Утес" и ПТРС...
...Тяжело скрипел плотный, утоптанный сапогами бойцов снег под ногами Окуня; уже доносился до его слуха негромкий говорок бойцов с восточного склона террикона, слышалось такое же негромкое позвякивание металла - кто-то работал саперной лопаткой...
Скоро Окунь увидел их - Минуса и Моцарта; Минус, как раз, и махал саперной лопаткой, углубляя их окопчик-"щель" и устраивая там полочки для носимых предметов и оружия. Моцарт сидел на пустом ящике из-под мин и перебирал снятый с миномета прицел. О доходившей до ранга религии аккуратности Моцарта, о том, что Моцарт так же аккуратно и точно, первой же миной "накрывая" цель, он и бил из своего миномета - знали все далеко за пределами роты...
Подойдя еще на пару шагов ближе, Окунь поприветствовал бойцов: "Здорово, чудо-богатыри, высокоточные стрелки! Как оно, ничего? Корнеплодов хватает?".
За обоих, не выныривая даже из окопчика, ответил Минус: "Здорово и тебе, Окунь-рыба! "Свеколок" у нас по пять штучек на один тромбон, если что - есть чем, с божьей помощью, причастить орков. А на данный момент главное оружие бойца Минуса - инструмент "лопатус", произвожу модернизацию укрытия для расчета наших сверхтяжелых орудий.".
Минусу, конечно, и не было нужды отвлекаться от своего дела - благодаря характерному выговору буквы "О", вологодского тракториста Окуня узнать можно было за версту...
Сам Окунь сейчас постоял некоторое время, окидывая придирчивым взглядом позиции двух минометчиков и произнес: "Думаю, по пять штук на ствол для первого удара вам хватит. А то лупанет "ответка", зацепит осколком корнеплод - и получите вы тут миниатюрную Балаклею... Ладно... Минус, после работы то, что ты навыкидывал на гора, притруси снежком... Не ровен час, укры "трактор" поднимут... А я пойду, пожалуй, восвояси...".
...Спустя несколько минут, вполне удовлетворенный тем, что увидел на позициях Минуса и Моцарта, Окунь вернулся на прикрытую заснеженными ветвями двух старых низкорослых шелковиц площадку, служившую их полу-взводу наблюдательным пунктом - НП и на которой сейчас находился их командир - Брест.
Брест, протирая фланелькой линзы трофейного бинокля, спросил подошедшего Окуня: "Ну как там, на восточном склоне нашей горы? "Снарядного голода" не ощущается?".
Окунь, улыбнувшись словам командира, ответил: "Ни в коем случае! По пять мин на каждый миномет - для первого удара и до пополнения БК, как раз хватит... Товарищ командир, разрешите вас сменить, пойдите погрейтесь!".
Брест, так же, улыбнувшись, сказал: "Ценю в бойцах заботу о командирах, так же, как и сам стараюсь заботиться о бойцах. Но от твоего предложения вынужден отказаться. Двигай на свою позицию и нанеси на саою карту стрельбы следующую точку: удаление 806 метров, возвышение 75 метров, направление кратко - 1 час.". Окунь, прежде, чем ответить на слова командира, поскреб свою бороду - короткую рыжевато-пепельную "рамку" вокруг нижней части лица и без всякого удивления спросил: "На Лохматом, что ли?". Брест, передавая ему бинокль, ответил: "Да. Что-то там орки затевают. Взгляни сам.".
Окунь приложил "оптику" к глазам и, взглянув в указанном направлении, обратил внимание на беспорядочно мотающиеся ветви пары деревьев... Было очевидно, что укры оборудуют выносной НП, а скорее, "гнездо" корректировщика огня; работали укры грубо и, видимо, в торопях, но уже сам факт подготовки врагом наблюдательной точки на Лохматом терриконе не сулил ничего приятного...
Отдавая командиру бинокль, Окунь сказал: "Намек ясен.".
Брест, принимая из рук своего бойца бинокль, ответил: "Тогда, как сделаешь свое дело, пройдись и созови сюда, на НП, всех ребят, включая и Касика. На несколько минут, я думаю, он может оставить наших "пассажиров"... Будем держать военный совет.".
Окунь ушел...
Командир продолжал обозревать в бинокль местность вокруг, попутно отмечая про себя, что поднимается ветер и не только мешает наблюдать за давно ожидавшимся шевелением укров на Лохматом терриконе, но и лезет достаточно холодными пальцами за шиворот... Да... Сравнение отдавало мертвечинкой и Брест, сам его "породивший" в своем уме, поежился...
...Несколько минут спустя, мимо него промелькнул несущийся на позицию Визиря Окунь. А еще через минуту, когда Окунь, снова, мелькнул низколетящим боеприпасом мимо, направляясь на позиции Минуса и Моцарта, к Бресту подошел Мрак, минометчик, сидевший на западном склоне их "горы". Мрак сейчас дул на подмерзшие пальцы - наверное, потому, что, минутой раньше, он возился с тонкой настройкой унла возвышения своей "трубы".
Через десяток минут рядом с Брестом скучились все - Окунь, Мрак, Визирь, Минус, Моцарт и Касик - все шестеро его бойцов, каждому из которых не было цены. Все они смотрели сейчас на него и ждали его командирского слова. И теперь, когда они все были здесь. он это слово молвил, заговорил - негромко, неторопливо, веско: "В общем, слушайте, товарищи бойцы. Наблюдал я тут за нашими небратьями... Ну, помимо того, что к ним приехала БМП-2, они, в кои-то веки набрались дури и, вполне логично, полезли на Лохматый. Полезли грубо и я это углядел. Полезли в одном только месте, а значит, сидеть там будет корректировщик или наблюдатель. Значит, скоро можно ждать обстрела защищаемых нами обьектов... Я, конечно, буду еще наблюдать, или же кто-то меня тут сменит... Но я, все же, думаю, обстрел с террикона они вести не будут. О том, что мы тут сидим, они, конечно, не знают, но предположить могут, если не совсем идиоты. А значит, можно ожидать, что, прежде, чем обстреливать основные цели, обкидают нас - для того и посадили на склон наводчика... Ну, вот... А мы, рискуя жизнью, конечно, действовать будем по плану "Мухобойка". То есть - начнем с того, что брякнем "свеколку" на этот их выносной НП, а затем - уже спокойно, совместно с расположенной в километре западнее нас батареей "120-тых", забросаем корнеплодами огневые точки укров. Все это давно нами обговорено, я просто напоминаю план...".
Бпест умолк - словно, для того, чтоб услышать одобрительный говор среди бойцов. Но услышать, конечно, он хотел другое.
И он услышал это - услышал, как Мрак спросил: "Мне, я так понял, передвигаться на заппозицию?".
Ответил минометчику - молодому кубанскому казаку, рослому, плечистому, немногословному: "Да, Мрак, придется.".
Тот сказал: "Добро.".
Брест, еще помолчав, произнес, оканчивая этот краткий военный совет: "Мы и наши "старшие братья" замаскированы так хорошо, что укры и не подозревают, что мы здесь есть - у них-то под носом... Потому мы их посвятим в то, что тут кто-то есть. Кто-то неопределенный... Пройдемся по Лохматому, по верхушке, из "Утеса", дадим им направление - только в сторонку от нас. А потом уже, когда их выносной НП нас "засечет" - влупим им... Ладно, совет окончен. Всем разойтись по своим позициям. А ты, Касик, задержись.".
Касик услышал слова командира - и остался рядом с ним, когда остальные пятеро бойцов отправились на свои позиции.
А Брест, поглаживая бороду широкой ладонью, спросил, обращаясь к Касику: "Ты осмотрел пса?".
Касик ответил ему: "Да, товарищ командир. Пес подрезан ножом, рассечена по касательной, неглубоко, правая передняя лапа, есть порез на груди, тоже неглубокий... Я ему сейчас налил бульона, он, не вставая, язком лакать начал... Оклемается, оклыгает, думаю, быстро.".
Брест немного помолчал, затем сказал: "Значит, подрезан... Скорее всего, штык-ножом из положения "лежа"... Да, есть ощущение, что пес нашему "Умки" помешал в кого-то стрелять. Знать бы, при каких обстоятельствах... А это вот у пса не спросишь... Теоретически, у нас есть возможность допросить нашего "Умку", как только он придет в себя... Но мы люди умные и делать этого не будем.".
Касик спросил: "Почему?".
Командир ответил ему: "Потому, брат Касик, что против этого намерения есть два "а что, если". Номер один - он, банально, может быть истощен от потери крови и перелхлаждения - это вполне может быть правдой. Номер два - он может быть истощен, или нет, но он может оказаться незамутненной чистоты укром и начать "игру", чтобы самому себя не "слить" и делать вид, что, как раз, истощен, контужен... И черта с два ты докажешь обратное... Нет, брат... Мы будем "читать" эту книгу по глазам и делам. Тем паче, что время для этого у нас есть - наша мотолыга не придет за нами раньше, чем через неделю...".
"Теперь я понял, товарищ командир. Да - обойдемся без допроса. К тому же, у нас есть тот, кто точно идентифицирует "Умку", как врага - пес." - сказал Касик.
Командир, соглашаясь, кивнул и, оканчивая разговор, произнес: "Да, пес... Ладно, ты свободен и сам знаешь, что делать. Боевой приказ ты получишь позже, лично от меня. Я еще понаблюдаю за врагом, затем меня сменит... Пожалуй, Моцарт - мне нужен будет взгляд педанта, от которого не ускользнет даже лишний волосок на том же Лохматом.".
Касик, в свою очередь, тоже согласно кивнул и развернулся, собираясь идти обратно в блиндаж...
...Еще поворачивая за выступ-гребень на вершине террикона, он услышал донесшийся от блиндажа звон и грохот, затем, находясь уже ближе - долгий свирепый рык пса.
Буквально через пару секунд, влетев в блиндаж, он увидел затухший очаг. Огонь был залит водой из перевернутой кастрюли с вареной картошкой; картофелины раскатились по земляному полу блиндажа. Раненный хрипло стонал, закатывая широко раскрытые глаза. Пес, повернувшись к раненному человеку, продолжал негромко и недобро рычать...
Не было никакой возможности выяснить, кто из двоих - человек, или зверь перевернул кастрюлю, оставив их без ужина и загасив огонь. И оставалось лишь заняться наведением порядка и разжиганием нового огня в очаге...
Но, спустя несколько минут, собрав обратно в кастрюлю измазанную землей картошку и шаря рукой по полке рядом с очагом, Касик обнаружил, что единственная в полу-взводе коробка спичек исчезла...
Не приходилось думать о том, что все, что сейчас произошло в блиндаже, устроил зверь, а не человек. Это устроил именно человек, лежавший на топчане и, вне сомнения, минуту назад свободно вставший с него.
Касик совершенно не думал о том, стоил ли подьем с топчана какой-то боли неизвестному бойцу.
Ополченец снял с плеча свой автомат, сдвинул вниз до щелчка его предохранительный рычаг и, держа АК нацеленным на лежащего человека, сел на перевернутый ящик из-под мин рядом с очагом. Затем он произнес: "Если бы ты не украл спички - я бы не так скоро понял, кто ты такой. Но с этого момента ты - укроп и пленник. А теперь - быстро - верни спички!! Иначе я приму меры, чтобы ты остался калекой на всю жизнь.".
Касик был самым молодым в их полу-взводе, хотя эта "молодость" была относительной - никому из их семерки не было меньше сорокапяти, у троих из них воевали и сыновья. Но слова Касика звучали сейчас веско и твердо, не оставляя сомнений в том, что он совершит то, о чем сказал. Но человек, лежавший напротив него, никак не отреагировал на обращение Касика.
Касик остался сидеть на месте, с автоматом на коленях, нацеленным на врага и быстро тающим терпением...
...Ему пришлось сидеть так почти час - а лежавший на топчане боец, совершенно, никак не реагировал на его присутствие; он даже посчитал возможным прекратить стонать и закатывать глаза и заснуть, или сделать вид, что спит. Глаза его были закрыты, медленно, спокойно вздымавшиеся и опадавшие грудная клетка и живот должны были убедить ополченца в том, что его пленник уснул...
...Спустя почти час к блиндажу приблизился Брест. Он был без бинокля - бинокль он передал Моцарту, сменившему его на наблюдательном посту.
Спустившись к блиндажу и откинув брезентовый полог у входа, командир сразу увидел все...
Со свойственной ему быстротой принятия решений, командир понял, что произошло.
И спросил Касика — уже просто "для порядка": "Что у тебя тут случилось? Бунт на корабле?".
Касик ответил Бресту: "Этот вот "Умка" пытался оставить нас без ужина. А возможно, это был отвлекающий прием, черт его знает... Но только главное не это. Он и не "спалился" бы на этом, может... А главное то и "спалился" он на том, что украл спички. Единственную коробку. Бьюсь об заклад, мы ее больше не найдем...".
Брест, выслушав Касика, помолчал и спросил: "Ты уверен, что это он... Ты же сам видел, вроде, что он ранен...".
Касик ответил: "Я уверен, что у него скоро кончится действие наркотика...".
Брест переспросил: "Наркотика?".
Касик ответил: "Да. Он "киборг", товарищ команди... Пока я ходил на военный совет, ему наверняка, хватило времени принять наркотик... ".
Командир, вновь, потеребил свою боярскую бороду,помолчал и, неприязненно взглянув на лежащего на топчане из минных ящиков человека, сказал: "Да... А что? Вполне может быть... Ладно, картошку мы перемоем... Это не трагедия.". И, затем, добавил: "Я, вообще, шел тебе сказать, чтобы ты установил "Утес" наш на позиции на высоте шестьдесят пять метров и вжарил оттуда длинную очередь. а потом две покороче, куда нибудь повыше... И как сделаешь это- бросай "Утес" и беги оттуда... Я за тебя тут пока подежурю. И подожду, пока этого гаврика "отпустит". Ежели, конечно, его сегодня "отпустит"... Я же не знаю, что они там колят или едят... ".
Касик, коротко ответив: "Есть!", собрался уже выйти из блиндажа, но тут, словно. спохватившись, Брест сказал: "Стой. Проверь карманы его "горки". Может, он там наркоту свою прячет... А может, там и еще что поинтереснее есть...".
Снятая с этого неизвестного бойца "горка" висела тут же, рядом с затухшим очагом, у входа в блиндаж. И Касику было несложно запустить руки в ее карманы...
Порывшись в карманах "горки", Касик, действительно, выудил оттуда пару одноразовых шприцов, пол-упаковки небольших пластиковых ампул, каких сам Касик никогда раньше не ивдел и пакетик с несколькими крупными темно-зелеными таблетками.
Все это он передал командиру. И отправился выполнять боевой приказ...
...На позициях минометчиков царило оживление, юудто товарищи готовились к какому-то празднику. И, хотя, война, вообще, совсем не похожа на праздник, Касик почувствовал, как и его охватывет дрожь возбуждения в предвкушении боя.
Он легко подхватил за складную ручку сверху свой тяжеленный "Утес" на четырехлапом станке, стоявший на его основной позиции, недалеко от их наблюдательной площадки и направился со своей ношей на расположенную "этажом ниже" запасную позицию, находившуюся далеко в стороне от позиций минометчиков.
Там - у одиночного окопчика-"гнезда", за бруствером, сложенным из сухих коряг и породы, он быстро и заботливо установил пулемет, залез в свой окопчик, навел пулемет на самую макушку Лохматого террикона... Как давно привык - сделал пару глубоких, спокойных, медленных вдоха - и нажал на спусковой крючок.
Затрясло в руках крупной бешенной дрожью рукоять и приклад "Утеса", заложило уши от звонкого и тяжелого стаккато, превращая в пар снег под собой, посыпались стрелянные гильзы...
Он дал одну очередь - ка ки просил командир - длинную, затем, с минимальным перерывом - вторую, третью - и тут же выскочил из окопчика, подхватил "Утес" - и побежал по склону вверх, глубоко продавливая снег под собой - и все равно, временами, поскальзываясь и хватаясь за стволы и ветви шелковиц и акаций...
А в это же время Брест стоял у входа в блиндаж так, что его не было видно, но ему, слегка отодвинувшему брезентовый полог, заменявший дверь, было видно все все внутреннее пространство блиндажа. В руках у Бреста был автомат Касика, который он держал так, чтобы, в любой момент, можно было парой выстрелов упредить возможные враждебные действия того, кто находился внутри.
Брест отлично видел, как, через десяток секунд как он,нарочно, погромче топая, вышел из блиндажа, человек на покрытом плащ-палатками топчане пошевелился, открыл глаза, быстро поднялся...
Этот человек не стал подходить к своей "горке" и рыться в ее карманах. Он, осторожно ступая мимо лежащего огромного пса, двинулся к выходу из укрытия...
Пес зарычал...
Человек замер.
И в этот момент Брест резко откинул полог - и взгляд командира встретился со взглядом врага.
Не говоря ни слова, Брест схватил его за грудки и вытащил наружу...
Теперь он мог получше рассмотреть этого бойца, который пару часов назад еще был неизвестно кем, а теперь, явно - врагом.
Перед Брестом стоял щуплый, но жилистый, напружиненный, готовый броситься в рукопашную, или рвануть наутек, парень лет тридцати; лицо его, смуглое, с низко нависающими над запавшими глазами надбровными дугами, обрамляла неопрятная тонкая бородка пепельного цвета, в бегающих серо-водянистых глазах, на первый взгляд, не было никакого выражения - но на дне этих серо-водянистых, цвета помоев, глаз затаились злоба и гадливость...
Опять, не говоря ни слова, Брест ухватил укра - на этот раз - за плечо, развернул и сильным толчком, словно тот был снарядом, досылаемым в ствол пушки, "дослал" его обратно в блиндаж, не выпуская, шагнул следом, еще раз "дослал" в направлении топчана и, отпустив руку, подождал, пока тот лицом соприкоснется с перевернутыми минными ящиками, составлявшими нехитрое ложе. Затем взял того на прицел - ствол "Калашникова" своим смертоносным "оком" уставился тому точно в переносицу на повренувшемся сейчас кверху лице.
Пес у ног командира продолжал глухо, но угрожающе рычать...
Только теперь, с презрением глядя на вражеского бойца, Брест произнес: "Лежи! Целее будешь. Дернешься - я за себя не отвечаю.".
В этот момент он услышал скрип снега, топот тяжело бегущего человека - и, откинув полог и скосив глаза в сторону входа, увидел подбегавшего к блиндажу Касика с его пулеметом в руках.
Едва Касик остановился и поставил на снег "Утес", как со стороны заброшенной шахты раздался ухающий грохот, с душераздирающим воем взвились в воздух несколько мин, хлестко захлопала пушка БМП-2... И через несколько секунд их террикон задрожал от тяжелых разрывов, оба - и Брест и Касик, ракетой залетевший в блиндаж, широко открыли рты. чтобы не оглохнуть от раскатов взрывов... Где-то за стенкой блиндажа с громким долгим шорохом "поехала", осыпаясь, порода, в паре метров от входа в укрытие упал и покатился по снегу криво оторванный хвостовик от мины, что-то ударило по крыше блиндажа...
...Как и рассчитывал Брест, укропы "положили" мины значительно левее и ниже позиций затаившихся минометчиков. Но вслед за этой серией мин и снарядов, вполне могла быть запущена в сумеречное небо над долиной и терриконами вторая, которая могла упасть в лббок скчто на терриконе.
Времени на то, чтобы засечь огневые точки противника было чудовищно мало...
Но в это ничтожно малое время между залпами батареи минометов и БМП, Моцарт, укрывшийся в узкий окоп-"щель" сразу за наблюдательной площадкой, успел сделать свое дело - его феноменально острые, привыкшие "схватывать" малейшие детали, глаза запомнили расположение вражеских огневых точек. Когда в воздухе завыла вторая серия мин и засвистели, буравя воздух, тридцатимиллиметровые снаряды БМП, он, как и остальные бойцы в своих окопах, пригнулся пониже, стараясь, по возможности, уберчь голову и держа раскрытым рот...
А спустя десяток секунд, когда с террикона еще сползал потревоженный взрывами снег и, шурша, сьезжала и скатывалась порода, Моцарт уже бежал к своему миномету.
Брест, чье место было сейчас там, в окопе-"щели" на наблюдательном пункте их полу-взвода, бежал сейчас туда.
Касик оставался в блиндаже один, если не считать пса, обеспокоенного грохотом разрывов, но, как видно, не напуганного.
Касик сейчас сел на тот же минный ящик у очага, положив автомат себе на колени и наведя его на лежащего укра и не спуская с того глаз. А огромный черный пес, повернувшись в сторону Касика, медленно, словно,рассчитывая каждое движение, пытался подняться...
Наконец, ему это удалось - и зверь, рост которого в холке достигал бы, почти, пояса стоящего во весь рост человека, медленно, прихрамыая, направился к Касику. Подошел вплотную, шумно вдохнул его. Касика, запах... И... Лизнул лежавшую на цевье автомата ладонь бойца...
Касик поднял руку, погладил пса, потрепал густую блестящую черную шерсть на шее, и спине... И огромный пес полодил тяжелую свою голову ему на ноги, готовый принять простую и искреннюю людскую ласку...
А снаружи снова ухало и грохотало, залпы их минометов и разрывы вражеских мин на терриконе и вокруг него то звучали слитно, то с разницей в секунду-другую, сыпалась мелкая порода с выступа-гребня, ехала целыми мини-лавинами со склона...
...В то самое время, когда протяжно-звеняще грохнуло, раз, другой, третий и четвертый, где-то вдалеке, ниже западнее террикона и несколько "120-тых" мин, раздирая воздух, но, почти бесшумно, пронеслись над самым гребнем, вражеская мина "легла" между позициями Визиря и Окуня, ниже наблюдательной площадки.
Касик,конечно, не мог этого увидеть - но он услышал особенно громкий разрыв, треск срезаемых осколками веток деревьев, вой и звон самих осколков, ударивших в гребень из спрессованной временем породы...
Минуту спустя в блиндаж прихромал контуженный, прикрывающий ладонями уши, Визирь и прокричал в самое ухо Касику: "Смени меня!!! Миномет цел!!! Только меня контузило и Окуня зацепило осколком!!!".
...Некогда было давать Визирю подробные инструкции - сунув в руки товарищу "Калашников" и свирепо показав глазами на лежавшего на топчане укра, Касик метнулся к выходу из блиндажа. Он отлично понимал, что сейчас огонь не ведет миномет Визиря, возможно, будет молчать и миномет Окуня - а это ослабит их боевую мощь уже на два "ствола" - а ведь только они, "взявшие" глазами цели, точно знали, куда "класть" свои мины.
Огонь противника тоже ослаб после первых двух их залпов - но бой еще не был окончен....
...Он соскользнул в окоп Визиря в тот самый момент, когда над головой, снова, почти бесшумно, неслись мины "старших братьев" - и его первая мина вошла в ствол миномета в тот самый момент, когда "120-тые" мины рзорвались на заброшенной шахте. Звук его выстрела потонул в раскатах их разрывов...
В это же самое время, резко сорвавшись со своего ложа, коротко обритой головой вперед, враг бросился на сидящего перед ним на минном ящике Визиря. Тот среагировал на рывок врага - но лишь настолько быстро, насколько позволили нарушенные контузией рефлексы; очередь из АК не успела раздаться - автомат. выбитый ударом колена врага из его рук, полетел в дальний правый угол блиндажа, удар двух сцепленных кулаков в левую скулу бросил самого Визиря на пол и оглушил...
Подхватив выбитый из рук бойца автомат, враг вырвался на свободу.
Отчаянно, остервенело рычащий пес, прихрамывая, медленно вышел из укрытия и попытался идти за врагом - но скоро, обессилевший и допекаемый болью в поврежденной лапе, упал в снег и пополз...
А бой продолжался,двигался к своему завершению; огонь противника слабел, по мере того, как территория заброшенной шахты окутывалась все более плотными черными дымами в нескольких местах. Уже не стреляла БМП - она полыхала теперь во дворе шахты, выбросив пламя и жирный, копотный черный дым из разбитого миной моторного отсека, один за другим замолкали минометы укров...
...Визирь, прийля в себя, не знал, сколько времени он пребывал без сознания.
Бой к этому времени уже почти прекратился - минометы их полу-взвода уже молчали, лишь бухали, время от времени, как из железной бочки, выстрелы расположившихся западнее и дальше бойцов со стодвадцатимиллиметровыми минометами да разрывался на правом фланге "Утес" Касика - вероятно, вновь, сменив "трубу" на "трещотку", Касик нашел себе достойную цель...
...Некоторое время, прежде, чем попытаться встать, Визирь лежал без движения, медленно "загружаясь" в реальность и "опрашивая" себя на предмет повреждений.
Он все еще ощущал звон огромного колокола в своей голове, порождавший боль и изымающий силы. И, кроме того, страшно болела правая нога ниже колена - и он не мог понять почему.
Накоенц, ополченец попытался встать - и тут же боль ударила в мозг так, что из глаз едва не посыпались искры. Он услышал леденящий душу звук рвущихся собственных тканей - это произошло в момент, когда сломанная малая берцовая кость, действительно, протыкала ногу и вылезала обломанным острым концом наружу.
Визирь знал, почему он оказался без сознания. Теперь он понял, что, прежде, чем выбежать из блиндажа, враг сломал ему ногу.
Ополченец, превозмогая боль, добрался до топчана и сел на него. Оставалось ждать, пока в блиндаж заглянет кто-то из товарищей..
Сейчас на их позициях уже было тихо - -атих даже пулемет Касика.
Бойцы покидали свои окопы.
Кто-то, при этом, приводил в порядок осыпавшиеся края "щелей", кто-то набрасывал горсти снега на брустверы, кто-то уносил с запасной позиции на основную еще дымящийся миномет...
Касик тоже приготовился унести с позиции на правом фланге, рядом с позициями Минуса и Моцарта, свой "Утес".
Он уже взял его за ручку, поднял с земли и сделал с ним несколько шагов вверх по склону их "горы", заворачивая за выступ наверху...
Он не услышал, не почувствовал, что кто-то, точно совмещая ритм своих шагов с ритмом шагов ополченца, идет за ним....
Он уже готовился завернуть за выступ-гребень, стараясь не соскользнуть по имевшейся здесь толстой и широкой наледи. Но завернуть за гребень террикона Касик не успел - внезапный удар чем-то твердым и холодным в спину и, одновременно, умело выполненная "подсечка" сбили его с ног. удержать равновесие, попав одной ногой на скользкую наледь, а другой ногой не находя опоры, было невозможно - и, уронив пулемет на склон, Касик упал и, следом за "Утесом", заскользил вниз.
Скольжение все ускорялось, его несло вниз вместе с породой и он испытывал немилосердное трение о камни, осыпающиеся под ним... Наконец, спустя несколко метров, он ударился о ствол старой искривленной акации, около которого остановился и его пулемет. Только теперь, держась за ее ствол, он мог подняться на ноги.
И он поднялся - и увидел человека, который, тут же, спрятался за ствол дерева там, наверху.
Он понял, что это был враг и что это он столкнул его с обледенелого склона. И еще он понял, что враг сейчас находится прямо за спинами Минуса и Моцарта. Им теперь грозила смертельная опасность...
Надо было привлечь их внимание.
И Касик, отпустив дерево и упершись в его ствол спиной, сложил ладони рупором и закричал: "Минус!!! Моцарт!!!! Обернитесь!!! Скорее!!!!".
Он не сомневался, что его услышат - от места, где он находился сейчас и откуда уже начинал, поскальзываясь и, снова, почти падая, взбираться вверх, до позиций товарищей было всего семь-восемь метров. И, наверное, он был услышан - во всяком случае, он так подумал, услышав длинную автоматную очередь, пущенную кем-то там. наверху.
Ему не было видно, что, раньше, чем он сложил ладони и закричал, враг перехватил удобнее удобнее автомат - его, Касика, "Калашников" и согнул палец на спусковом крючке...
...Да, крик Касика был услышан. И это, все же, спасло жизнь Минусу и Моцарту, хотя оба и были тяжело арнены той самой, пущенной почти в упор, очередью.
Минус, мгновенно потеряв сознание от боли, почти "утонул" в окопе, привалившись к его склону спиной и щедро орошая его кровью, текущей из пробитого насквозь плеча и из спины в районе левого легкого. Моцарт, тоже оглушенный болью, упал на дно окопа; его камуфляжная форма быстро темнела от крови, бьющей из двух ран в левом плече и руке...
...К моменту, когда Касик поднялся на вершину террикона, враг успел затеряться среди стволов деревьев, его совершенно не было видно. Касик быстро, насколько мог, сбежал вниз, к позициям Минуса и Моцарта - и остановился у их окопа-"щели" как раз в тот момент, когда Минус, пошевелившись, застонал. Касик, бросив взгляд правее, и увидев на дне окопа Моцарта в окроввавленной форме, легко тронул Минуса за неповрежденную руку и негромко, отчетливо прошептал: "Потерпи. Потерпи, брат. Здесь где-то ходит укроп с автоматом. Надо уничтожить его прежде, чем он наделает большей беды. Потом я вернусь. Вернусь не один. Мы вам поможем. Только продержитесь это время - и ты и Моцарт...".
Затем он еще раз несильно сжал предплечье неповрежденной руки Минуса и покинул их позицию, вновь, взобравшись на склон и здесь прислонившись спиной к стволу старой шелковицы.
Глаза ополченца и его слух превратились сейчас в чуткие сенсоры, внимательно сканировавшие пространство вокруг. И это продолжалось уже несколько десятков секунд.
Но враг совершенно пропал из виду. Возможно, он затаился рядом, а возможно, ьыл уже на другой стороне их "крепости". Взгляд и слух Касика не могли обнаружить его. Вместо этого он увидел быстро направлявшегося сюда, к нему, Окуня и спина товарища, на некоторое время, закрыла собой еще двоих человек.
Одним из этих людей за спиной Окуня был Брест, а вот второго Касик разглядеть не успел.
Это мог быть Мрак, или...
По спине ополченца, сломя голову, понеслись ледяные мурашки, когда он подумал о том, кем мог быть тот, второй, приближавшийся к командиру справа сзади.
Касик рванулся впеерд, едва не сбив с ног изумленного и встревоженного Окуня, хотя понимал, что, в любом случае, не успеет помешать врагу, если тот решит выстрелить в командира или толкнуть того вниз с наблюдательной площадки...
Да, он, конечно, не успел бы помешать врагу...
Укр успел среагировать на его отчаянный рывок вперед - и автомат, который до того был нацелен на командира, переменил свое положение. Теперь он был нацелен на Касика. И, уже в следующую секунду, длинная очередь пуль врезалась в тело ополченца; пули разорвали его тело от левой стороны груди до середины живота.
Касик погиб на месте...
Взбежавшему на вершину террикона Мраку было видно, как, в момент попадания пуль, Касика с силой отбросило далеко назад, ка кон, раскинув руки, упал спиной в снег...
А затем...
Укр уже повел стволом, собираясь, не отпуская спускового крючка, расстрелять и Бреста...
Но ему помешал пес.
Тот самый огромный длинношерстный пе, который полз за укропом, временами, почти, совсем зарываясь в снег.
Ринувшийся вперед Мрак и резко оборачивающийся Брест, одновременно услышали отчаянно-мощноое: "Гав!!". пес коротко и очень громко зарычал - и спился зубами в руку врага, сжимавшую автомат, резко мотнул головой и потянул эту руку назад - очередь ушла высоко вверх, а затем укр, кривясь и скуля от боли, выпустил автомат.
В следующую секунду на него сзади уже бросился Мрак, сбил врага с ног и согнутой ва колене ногой, присев, больно надавил тому на грудь...
Все было кончено - поверженный укр хрипел, не в силах вырваться из-под ноги и рук Мрака, а повернувшися теперь к врагу лицом Брест держал в руке потертый ТТ, нацеленный тому точно в переносицу.
Брест не мог сейчас не заметить, что укропа "отпускало". действие нарктотика, придававшего тому сил и заглушавшего боль, заканчивалось; укроп, сейчас, начинал, по-настоящему, ощущать боль.
Враг, на глазах, бледнел и, будто, сморщивался; его трясло в конвульсиях болевого шока, налитые звериной злобой глаза закатывались...
Брест присел около него, "поймал" глазами его взгляд и произнес: "Действие твоей наркоты заканчивается... Это хорошо... Возможно, ты умрешь от болевого шока, избавив меня от необходимости тратить на тебя пулю. Хотя - как знать... Ты убил моего бойца. Ты хотел убить меня. Ты хотел убить тех, кто спас тебя еще сегодня... Ты убивал мирных жителей моей Родины... Видит бог, ты пролил реки крови и готовился пролить еще моря... Она на вес золота, эта кровь - кровь безоружных женщин, стариков, детей... Больше ты не сможешь проливать ее. Бог дочитал книгу твоей жизни. Она ему стала неинтересна...".
Произнеся эти слова, Брест распрямился.
Еще пару секунд командир минометчиков с отвращением смотрел на лежащего у его ног и конвульсивно дергающегося врага...
"Токарев" в руке Бреста был взведен.
И, не отрывая своих глаз от глаз укра, Брест нажал на спусковой крючок ТТ. Всего раз.
Пуля вошла в череп врага точно посредине лба, на несколько миллиметров выше переносицы.
Уонвульсивные денрганья прекратились, полу-закатившиеся глаза, стекленея, замерли, не закрывшись...
...Брест, пряча ТТ обратно в кобуру на своем поясе, подошел теперь к убитому автоматной очередью в упор Касику, присел возле его головы - и быстрым плавным движением ладони закрыл тому глаза...
Затем произнес: "Прощай, брат... Мы немало врагов выкосили вмете,обороняя родную землю... И далее мы тоде будем вместе, так как ты всегда будешь с нами... Жаль только, что не будет твоих умелых крепких рук, не будет твоего голоса и твоего лица... Спи спокойно, брат Касик... За тебя отомстим...".
...МТЛБ командира роты, подполковника Петрова, ревя мощным своим двигателем и бодро лязгая траками, мчался по заснеженной равнине, исполосованной следами колесной и гусеничной техники, испещренной язвами воронок от мин, ракет и снарядов всех калибров.
Сам подполковник, чьи седые волосы непокорно выбивались из-под каски с теплым подшлемником, открыв верхний люк бронированного тягача, оглядывал окружающее пространство через "цейссовский" бтнокль и отлично видел серо-буро-черное облако дыма, застлавшее небо над заброшенной шахтой номер 12-бис. Видел - и удовлетворенно ворчал, обращаясь сам к себе: "Ладно, ладно поработали ребята... Здесь пока угроза для ТЭС снята. А сегодня же вечером мы предпримем рывок и перережем дорогу на Соловьевку... Только уморив укров там отсутствием снабжения, мы сможем их выкурить из Соловьевки. А то сидят, местными жителями прикрываются... Мне разведка уж сотый раз доносит...".
Неожиданно, возле самого уха подполковника ожили капсюли наушников переговорного устройства, на фоне тонкого жужжания фоновых помех четко раздался голос майора Кремнева, сопровождавшего его в этой поездке - командира взвода разведчиков: "Товарищ подполковник, наблюдаю человека, идущего в нашу сторону от террикона Острого. Человек машет руками, явно, требует остановиться. По внешним признакам - наш боец. Какие будут указания?".
Подполковник призил к губам микрофон ТПУ - танкового переговорного устройства и ответил командиру разведчиков: "Пожкатим ближе и отсановимся. Я уже его и сам вижу.".
Он, пеерведя бинокль правее, действительно, уже увидел идущего по глубокому снегу чедлвека в камуфляжной форме с рисунком "цифровой пиксель". Именно такую форму носили минометчики роты.
МТЛБ проехал еще пару десятков метров по направлению к идущему настречу бойцу и оставновился, взметенное машиной облако перемолотого траками снега опало на броню, плечи и голову подполковника Петрова.
Минуту спустя лязгнул боковой люк бронированного тягача - и подполковник Петров встал на снег. Боец-минометчик подошел к нему.
Несколько секунд они стояли друг против друга, затем подполковник, узнавший бойца, произнес: "Докладывайте, капитан. Я думаю, у вас есть, что сказать.".
И Брест - а это был именно он, козырнув и встав по стойке "смирно", ответил: "Докладывает капитан Берестнев, позывной - Брест. Командуя полу-взводом минометчиковв составе сержанта Дугина, позывной - Мрак, старшего лейтенанта Корягина, позывной - Минус, дейтенанта Валаамова - позывной - Моцарт, рядовых Оюнина - позывной - Окунь, Галилова - позывной Визирь и Касатонова - Позывной - Касик, вынуждены были в пятнадцать-тридцать сего дня спасти со льдины на реке человека и собаку. На этом человеке была форма - "горка", нашивки были спороты, потому мы не могли знать, к кому он принадлежит. Мог оказаться и нашим... В восемнадцать ноль-ноль, согласно изменившейся боевой обстановке, мной было пригято решение упредить обстрел врагом защищаемой нами ТЭС, вызвав огонь на пулеметную огневую точку в стороне от позиций и открыв контр-батарейный огонь совместно со вторым полу-взводом первого взвода минометчиков и вторым взводом минометчиков, чьи позиции находятся западнее нас. В ходе боя уничтожены выносной и основной НП противника и его огневые точки. К сожалению, в ходе боя выяснилось, что наш спасенный - враг. В результате враждебных действий нашего спасенного - как выяснилось - украинского пулеметчика из разбитой двав дня назад под Шахтерском ДРГ, были ранены старший лейтенант Корягин, лейтенант Вадаамов, получил тяжелую травму ноги рядовой Галилов, ранее, в ходе боя - контуженный. Рядовой Касатонов погиб, пытаясь остановить врага... Враг уничтожен...".
...Подполковник Петров, слушая доклад своего подчиненного, хмурился - не по душе ему было вынужденное нарушение устава его бойцами, но он понимал, что поступить иначе они не могли.
А когда Брест закончил доклад, подподковник, который был старше пятидесятивосьмилетнего Бреста всего на три года, подошел к нему, по-юратски положил руек на плечо Бресту - и взглянул ему точно в глаза. По щеке самого подполковника Петрова, в этот момент, стекала крупная мужская слеза...
Подполковник обнадеживающе, по-мужски ободряюще, сжал ладонь на плече Бреста. И Брест услышал: "Вы все сделали так, как должны и могли были, винить вас не в чем. .. Раненных мы сейчас вывезем, готоваьте их к эвакуации. Рядовой Касатонов будет похоронен, как положенно герою, павшему в бою... Жаль его... Но он погиб, запщищая Родину, защищая своих товарищей. Это - высшее прежназначение воина...".
Он умолк, медленно убрал руку с плеча Бреста... Слеза с его щеки сорвалась вниз и оставила миниатюрную воронку в подтаявшем снегу...
Затем подполковник пропустил капитана Берестнева впеерди себя в дюк МТЛБ, пригнувшись ловким движением бывшего десантника, занырнул в бронированный корпус сам...
...Свирепо взревев двигателем, МТЛБ тронулся с места и покатил к Острому террикону, оставляя за собой медленно тающий в морозном воздухе серовато-сизый шлейф выхлопных газов...