ЭПИЗОД 4: коридор, вывеска и белое облако;
...В коридоре свет скашивает потолки, льющийся от распахнутого порога, потоком растекается по стене и заливает ее маслянистой прозрачной лужицей, похожей на выставленный перед солнцем желтый карамельный леденец. Отголоски дробятся в подступающем тумане и тут же тонут в зеленовато-коричневом лабиринте изломов дверей и потолка, открытой перспективой уходящего вдаль. С полминуты я вглядываюсь туда, пытаясь различить отголоски того видения с куклами и стеллажами с утра, и не могу найти их в паутине глубоко переплетающихся зыбких теней. Свет дробит пространство линиями, режет осколками-тенями, в крошках выстилая пространство под ногами причудливыми наслаивающимися друг на друга фигурами, которые изучает наука, которую мы никогда не будем изучать в школе. Школа, и двор, и квартира остались позади, разом уплыв в дымку серого тумана и того невидимого и едкого, что пригнало нас сюда.
В конце коридора, у излома поворота, виднеется белой гусеницей незастеленная катающаяся кровать на колесиках и замершая рядом вставшим на дыбы богомолом распяленная металлическая этажерка с крючками. Я вижу, как Беладонна читает что-то на плакате, нарисованном на стене прямо едким маркером на листе желтой бумаги. Осторожно!..
Это первое слово. Рядом на глянцевой доске под прозрачными стеклами, больше похожей на доску почета, на стене видны вырезки из газет и целый разворот ее, помещенный под бутылочный в проникающем утреннем свете стеклянный футляр, к которому изнутри налипли частички нестряхнутой пыли.
Беладонна читает это вслух, тыкая пальчиком в знакомые буквы:
- ...Ради...
...Ее волосы вьются сзади жесткой копной, неподвижно опадая на хрупкую спину и плечи сорванными ветром листьями. Левая рука опущена и похожа на веточку. Кустарник, я вспоминаю, шумит и бьется за недалеким окном, словно в такт подражания ее дыханию. В прозрачном воздухе душно от поджигающего холода, мое дыхание образует еле видимое облачко, устремляющееся к потолку, под густое переплетение балок и обсыпающейся штукатурки.
А потом миф рассеивается.
- ация...
За ее спиной тишина и тени густеют на глазах, они моргают друг с другом в такт, не сбиваясь. Беладонна замечает меня, ее взгляд останавливается и она начинает медленно улыбаться. Я не успеваю спросить, что она читала.
- Пойдем!.. - она снова со своей слабой детской силой дергает меня за рукав, устремляя куда-то вдаль по коридору, и сама даже почти бежит, обгоняя тень, бросавшуюся ей под ноги.
Через два поворота и толстую лестницу, еще одним удавом уходящую вниз, звуки становятся четче, а то, что осталось за спиной - привычное, - пропадает совсем, покрываясь промозглой туманной корочкой, инеем оседающей на стенах и косяках окна. Окружающее замедляет бег, и только было начавшаяся карусель стен вдруг останавливается, замирая.
Седые - серые - половицы смачно хрустят и покачиваются под ногами, издавая противный, сводящий зубы скрипящий звук, стоит только куда-нибудь наступить, а еще слышен гулкий топот наших ног, разносящийся по переходу.
Мы пробегаем мимо еще одного углубления в коридорах - наподобие того, в который мне пришлось смотреть с утра: гулкие рамы чисты, пусты и вытянуты, в них, закрытых в пределы лакричных стекол, не видно снега - только промелькивает за окном какое-то серо-зеленое, небесно-лесное марево и тут же исчезает, потому что я внимательнее распахиваю глаза, переставая щуриться и смотреть по сторонам. Беладонна останавливается, - нос к носу, - тяжело вздыхая, как то было тогда, в моей (или почти моей) комнате, и опять у нее в глазах играет этот лихорадочный не то сияние, не то блеск. И холодная ладонь сжимает мое запястье.
Прозрачная зелень впереди, сочащаяся соком из окна, заливает потоком стены и расползается витиеватым плющом по фанере, которой отгорожен внутри край территории с прозрачными стеклами вместо привычных стен. Фанера идет многослойными кусками поверх. Куски большие, как ломти с продолговатыми прожилками и засечками древесных сучков, и плотно прибитые друг другу, так, что невозможно заглянуть внутрь, но Беладонна даже не пытается.
Оглянувшись, девочка лихорадочно тянет меня в сторону, в темный уголок, образованный закутком лестницы, отбрасывающей длинную тень на исцарапанный паркет. В перекрещивающихся чайных пятнах на полу пахнет древесной пылью и сушеными опилками, а еще чем-то клочковатым и похожим то ли на пух, то ли на паутину, и лежит груда разобранных деталей, когда, по всей видимости, бывших стульями. В гулком холоде, лезущем из стыком, доносится вместе со сквозняком движение и какая-то мораль, а, следом за тем - отрывистые голоса, которые то учащаются, то раздаются обрывками, порубленные, как попало или как кому-нибудь этого захотелось.
Замечая это, Беладонна припадает щекой к прохладной стене, с ногами вскарабкиваясь на шаткую конструкцию, вникая, а я замечаю гору гигантских матовых и зеленых стеклянных непрозрачных кубиков, сложенных друг на друга прямо в стене, вместо перегородки. В них стылый свет изнутри помещения дробится в стылую темноту "подлестницы", разграничивая пространство на две плоскости и как бы подразделяя каждому, в каком месте быть. Сквозь стеклышки видны, как сквозь туман, неясные перемещающиеся фигуры и силуэты там, внутри, а в одном из кубиков есть трещина и дырка, из которой веет холодом и через которую можно смотреть, как через "глазок". Я заглядываю туда одним глазом.
...В комнате, занавещенной какой-то странной паутиной, как пленкой, пахнет стерильной чистотой, больничной сыростью, гулким гудением и белым цветом, прошивающим пространство наподобие оштукатуренных ломтей, частичек и завитков, по каплям рассеянных в воздухе и стружкой оседающих на истертый паркет. Ровное механическое скрипящее и старческое, гудение аппаратов заполняет пространство, гулким, еле слышимым эхо отражаясь от стен, живых обитателей и того, что с ними стало. В бутоне целлофановых занавесок, перегораживающих пространство, происходит какое-то движение или просто колыхание голосов из стороны в сторону. Странные белые люди, облаченные во все накрахмаленное и среди которых не различить женщин с шапочками и белыми лепестками на лице, как будто бутонами тюльпанов или роз, двигаются замедленно и не слаженно, временами напряженно ломаясь в движениях, над кем-то другим, белым не от одежды.
Сквозь снятые шторы внутрь палаты льется свет, серовато-грязный, освещая все окружающее, а я смотрю на эту белоту, серость и нераспознаваемость лица и лиц и не могу оторвать взгляда. Не замечаю, как в тесном пространстве Беладонна тихо соскальзывает со своей стены и теперь вглядывается со мной в это окошко, и мне кажется, что в этот момент нет ничего, существующего здесь и сейчас, заполняющего пространство вместо этого белого умирающего вакуума. Ничего, кроме крохотного места напротив стеклянного кубика, где двум сталкивающимся друг с другом дыханиям слишком мало места, чтобы развернуться. Мир скатывается и сжимается до определенной крохотной точки, слишком мелкой, чтобы можно было заметить взглядом, но все-таки...
...Одна из медсестер неожиданно поднимает, практически запрокидывает, голову, сталкиваясь с нами глазами. В промежутке кожи между низко надвинутой шапочкой и белой повязкой на лице, в черных глазах - голубых и одновременно темных от затаенного ужаса, - плещется неподвижно напряженное беспокойство и страх. И губы, скрытые под белой тканью, комкают ее и выплевывают воздух мне навстречу, уставившись на нас, беззвучно: бр-р-рысь. Как раскатами грома.
Меня сдувает с насиженного места, и я машинально тяну за собой Беладонну, за ближайшую перегородку из стен, что ведут меня к лестнице. Там в темноте, где бешено бьется сердце, я слышу взволнованное дыхание рядом и учащенный гул сердцебиения, скачущего как будто прямо под кожей, отдаваясь нервным мерным буханьем в ушах.
Все та же мамонтоподобная походка следует чередой шагов к узкой двери палаты, скрытой среди забитых фанерой панелей, и где-то за перегородкой коротко дергается металлическая ручка.
Сестра заглядывает в коридор, странным, не видящим, но как будто ищущим взглядом охватывая пространство, в желании пропустить его через себя, прогибается вперед в коридор полубоком, держа распахнутую дверь в ладони, и вот-вот уже должна потерять равновесие, но все еще смотрит пристально куда-то вперед.
Но вряд ли что понимает.
Ее взгляд не замечает узкой щели на лестницу, проходит мимо него и снова канет в холоде ее оцепенения. Ее губы что-то бессмысленно и робко шепчут, и слышится тонкий хлопок двери, но между этими двумя звуками до нас доносятся изнутри гулко отражающиеся голоса. А затем - тишина. На двери опять - длинная фраза про все те же солнечные или какие то ни было другие лучи. Я ничего не понимаю...
В наступившей гулкой пустоте бой двух одиноких дыханий складывается в один и мучительно долго режет, кромсает пространство с равными долями промежутков между кусками, пока наконец любые отдаленные звуки не затихают вдали.
Мне хочется пойти туда и посмотреть, в чем дело, но так получилось, что Беладонна стоит ближе, заглядывая через перегородку из-за угла, и я дергаю ее за рукав, все еще нерешительным шепотом лаская тишину:
- О чем она говорит? - спрашиваю, еще не сознавая, кого точно имею в виду - тишину или то, что ее нарушало. Но сразу вспоминаю ту табличку, висевшую на стене, которую она читала. Обернувшись спиной ко мне, сама - как белый маятник в полутьме, видящийся где-то впереди.
Ее лицо разом тускнеет, словно мгновенно потеряв сразу все краски. Цвета осыпаются и блекнут, отшелушиваясь с щек и подбородка корочками ее тяжелого вздоха:
- Об Облаке...