Не может этого быть…
Но это действительно мои дневники. Слегка выгоревшие и пожелтевшие обложки, круглый девичий почерк. Мама сохранила. Зачем? У нее это я никогда уже не узнаю.
Разволновалась. Читаю.
Какая чушь. Это я? Пошли туда, пошли сюда, он сказал, она сказала, про оценки. Какая-то беготня за мальчишками, ссоры с подружками. Смотрю на даты, с 5 по 9 класс получается. Такая пустая девочка, никакого взросления, никаких рассуждений. Какая разница, кто к кому подошел?
А стихи – слов нет. Столько пафоса о чем-то мнимо пережитом…
Выбросить или сжечь. Даже сил нет дочитать. Заглядываю в конец тетрадки и вдруг наталкиваюсь на собственное резюме : а что, очень даже ничего, если перечитать и в порядок привести, на старости лет будет чем заняться.
Смех сквозь слезы. Да я, да она…что, всерьез? Эту муру? Я откладываю «документы» своего тупенького детства в сторону и , кажется, понимаю, почему нельзя читать «чужие» дневники. А он, что, мне чужой? Теперь понятно, почему взрослым так сложно понимать детей. Я считала себя исключением, думала, понимаю. Такая пропасть – между мной и мной. Может быть, все-таки, попытаться понять? Ведь зачем-то сохранились эти тетрадки.
И решаю я с ней , то есть с собой, поговорить.
Как же мне называть эту девочку? По имени? Как-то неловко. Буду просто говорить ей «ты». Вот ты пишешь
-Совсем не могу жить без подружек и без улицы. Еще не решила, с кем буду дружить – с Таней или со Светой.
Да, подружек ты меняла, увлекалась людьми, что-то в них придумывала, часто разочаровывалась. Мне, взрослой, хочется рассказать тебе о дружбе то, что говорят обычно, но я вдруг понимаю, что ты писала просто и честно. Может, и не такой уж тупенький он, твой дневник.
- Ну что вы с Танькой все время после школы ждете на лавочках мальчишек, как некрасиво это. Зачем тебе так нужно их внимание? Почему ты больше ничем не интересуешься или просто не пишешь об этом. Помню точно, ты ведь книжки читала, но об этом ни слова. Значит, мальчики – самое главное. Ну просто ужасно все это. Жаль, что не было гувернеров, которые бы предметно занимались развитием ребенка. Но, сдается, что и при наличии музыки, танцев и т.д. ты все равно писала бы об этих мальчишках, о том, как и кто на тебя посмотрел.
Ага, вот, доигралась… Среди каждодневных отчетов о том, кто и что сказал, тайное вмешательство – красивым маминым почерком даны советы по поводу того, как надо вести себя с мальчиками ( вместе учить уроки и не бегать за ними). Как кипятком ошпарило – и тогда и сейчас.
А ты ничегошеньки опять не поняла. Просто стала винить в «плохом» поведении свою подружку. А о главном преступлении ты так ничего и не написала. Тогда бывали праздники двора. И вот, когда вечером показывали кино, с тобой рядом сел один мальчишка из соседнего подъезда и в темноте всячески обнимал и тискал тебя. Лицо горело от стыда и волнения. А нравился совсем другой мальчик. Чистота и порочность. Знала бы мама.
- Знаешь, я уже взрослая, и много чего было в моей жизни. Вовсе не стала я порочной, но всегда была не в особой дружбе со своим телом. Не могла никогда я быть свободной и радостной в этом. Я и сейчас не знаю, как надо учить любви к своему телу. Я помню, как в детстве ты боялась любых проявлений ласки, никогда не обнималась с родителями, боялась прощаний и встреч, потому что там были объятия. И в тоже время тебе так этого не хватало. Все это давно описано психологами, но нам с тобой от этого не легче.
Может, все от того, что некрасивой себя считала. Как-то услышала в свой адрес это жуткое « страшная какая». А родители говорили, что красивая. Но кто верит в этом возрасте родителям? Ты всегда стремилась вырваться из «гадких утят», подружек выбирала видных, популярных. Не знаю, что это давало? Вот этот круг детей «офицерских» ( жила в военном городке, в семье военного), он был вроде и благороден (все-таки воспитание) и жесток одновременно.
Ребята из нашего двора были видные, за ними все девчонки в школе бегали. Мы много общались между собой, в кино иногда ходили, праздники вместе встречали, во дворе на лавочках сидели. Так вот, однажды поссорились, а нас было тогда пять девочек в этой компании, и ребята всем клички придумали и дразнить стали. У меня кличка была самая обидная. Кикимора. И она им больше всего нравилась. Иду по двору, а вслед – Кикимора, под окном в любое время – Кикимора, в школе – Кикимора. А мальчишка, тот, что нравился, что-то вяло возражал ребятам.
Так вот, в дневнике про это ни слова. Перешла ты в другую школу, и на выпускном вечере горько плакала от того, что все, по сути, чужие рядышком.
Потом был университет, мальчишки все дворовые по военным училищам разъехались. И наступила новая жизнь, и замуж как-то сразу… хотя чувствовала, что что-то не то. Но как было не ответить на любовь, ведь это надо так ценить. «Пороги оббивал», как говорила мама, значит, это судьба.
Уже совсем во взрослости, по законам нынешнего времени, встретилась на просторах интернета с главным обидчиком своим, автором клички. Стал известным журналистом. Прости нас, недоумков,- написал он. Простила ли я? Каждому в душе надо полюбить свою кикимору и не дать ее в обиду. Просто долго мы с тобой справлялись с этим.
А мальчишка, тот, из детства, который нравился, тоже меня нашел. Тепло стало, общались взахлеб, хоть у каждого в жизни все было уже определено. У меня нелюбовью к себе , у него подчинением обстоятельствам. Несбывшееся ощутилось сполна.
Вот и поговорили мы с тобой, моя девочка.