Юным ростком проклюнулась она сквозь белый мох. Кустик голубики покачивался над ее макушкой, словно посмеивался над беззащитным малышом. Копыто лося или сапог человека могли запросто втоптать его в почву. Но, видно, духи леса миловали дитя.
Красавец-тетерев самозабвенно токовал на поляне. Идя навстречу самке, таежный трубадур невзначай придавил крохотное деревце своей когтистой лапой. Но сосненок гордо распрямился: не задавишь! Через много-много лет, когда дерево вымахало уже в несколько человеческих ростов, потомки косача часто садились отдыхать на его ветвях.
Множество раз проходили мимо люди в меховых одеяниях по дороге в священный бор. Они вырубили в стволе старой сосны идол Юмалы, и часто молились ему. «И со мной такое будет, когда вырасту», - думало подрастающее деревце. Но не суждено было древу стать при жизни своей истуканом божества. Однажды, когда сосна уже превзошла ростом голубичник, пришли в бор светлобородые люди в незнакомой одежде, говорившие на странном языке. Увидев «идольского болвана», они ножом отсекли Юмале нос-сучок и вырезали крест. А еще через много лет бились они на лесной поляне со своими единоверцами, крича: «Быть двинянам под Великим Новгородом». И полегли в схватке.
Лесной тропой, подпрыгивая на толстых корнях, скрипели возы, доверху груженые пушным «золотом». Но не всякий раз попадало оно в казну московского государя.
Налетали из дальней чащобы разбойники – и гибли под ударами топоров сборщики дани, купцы и охранявшие их стрельцы. А однажды, собравшись с силами, стрельцы нагрянули в лес – и повязали разбойничков. Их вели, связав веревками, погоняя плетьми как скотов. Одни были обуты в рваную кожаную обувь, а иные вовсе босиком, одни в драных рубахах, а другие по пояс голые, с пунцовыми полосами на спинах. Но и после того, как переловили татей и отвезли на расправу, еще не раз в лесу появлялись дерзкие шайки.
Сосна росла. Кречет свил гнездо в ее кроне. Каждую весну возвращался он в родные пенаты, но однажды исчез. Государевы помытчики изловили гордую птицу и отправили в Сокольничий приказ. Белки прыгали по ветвям древа, перепархивали щуры и снегири. Дятел клювом как огромной зубочисткой выковыривал из-под коры жуков и личинок. И сосна шелестела хвоей на ветру: «Спасибо, птица, за заботы».
Под сенью давно повзрослевшей сосны старец Варсонофий молился по старому обряду. От слуг царских и патриарших прятал иконы древлего письма и крамольные грамоты Соловецких расколоучителей. Когда пришел черед проститься с миром, надел лестовку, сложил персты в староотеческом знамении, прошептал молитву – с тем и отошел.
Выросла сосна. Высоко воздевала она узловатые руки-ветви, приветствуя солнце. Качала в такт ветрам лохматой зеленой головой. Как-то раз мимо нее прошли солдаты из страны, неведомой лесным обитателям. Был бой в соседнем бору. И через день воинов везли обратно на подводах, накрытых звездно-полосатыми полотнищами. А еще через месяц какой-то бойкий парень вскарабкался на самую вершину сосны и вывесил там алый флаг.
Прошли еще годы. Мимо брели грибники; улепетывая от охотников, затейливо петляли зайцы; мелькали огненные хвосты лисиц. Заблудившийся деревенский кот карабкался вслед за птичкой по крепкому стволу. Взобрался на одинокий сук. И не смог или побоялся спрыгнуть вниз. Он отчаянно мяукал и выл, пока не охрип. А потом в бессилии свалился на моховую подушку, и, оклемавшись, убежал назад, к привычному молоку и сметане.
А скоро в ближнем бору закипела работа. Шли и шли через поляну колонны понурых людей. И бранились конвоиры, тыча винтовкой меж лопаток отстающих, и свирепо лаяли псы. Однажды в ненастную ночь, когда угрюмо выл сиверко, и дождь остервенело хлестал по ветвям, мимо пробежал человек в драной фуфайке с нашитым номером, тяжело дыша и выбиваясь из последних сил. И спустя какое-то время следом за ним неумолимою волной прокатилась, колыша ягодные кусты, цепочка людей с овчарками. А затем вдали грянул одинокий выстрел. И еще пару раз на памяти дерева случалось такое. Старый бор тем временем свели под корень. С поляны стала ясно различима далекая река с буксирами и плотами, ранее скрытая зелено-желтым занавесом сосняка. Остались одни пни.
Сосна пережила соседей. Но и ее час пробил, когда посреди большой поляны началась стройка. В тело древа впилась пила, опилки брызнули словно кровь. Рухнул как подкошенный лесной богатырь. Выкорчевали и оттащили в сторону пень. Он лежал, разлапистый, безобразный, как выброшенный на берег морской громадный кальмар с распростертыми щупальцами в сырых комьях земли, кишащих муравьями.
Совсем немного времени пролетело – и лесную поляну обнесли высоким забором. Встали тяжелые ворота с видеокамерой и фонарями подсветки. А там, где еще недавно гордо высилась престарелая сосна, сооружен был роскошный, но уродливый особняк в три этажа. То ли новорусско-старокупеческий терем, зачем-то заброшенный в этот лес, то ли каменная копия праздничного торта. Пятничным вечером растворялись тяжелые ворота, и вереница джипов, похожих на скользких черных жуков, вкатывалась в частное владение.
Однажды хозяин кичливо-китчевого дворца бросил взгляд свой на лежавший в самом углу двора огромный и совершенно ненужный здесь пень, на который прежде не обращал внимания. Деланно вскинув руки, воскликнул:
- Ну и работнички! За что только им, в натуре, бабки плачу?! Даже эту хрень убрать не удосужились! – Позвал скучающих без дела охранников. Парни, матерясь и чертыхаясь, с великими трудами оттащили уродца к воротам. Перекурив, опять поднапряглись и выволокли-таки обрубок за пределы частного владения. Теперь он валялся невдалеке от дороги, проложенной через поляну по трупам поверженных кустарников-ягодников, юных осинок и березок к массивным вратам виллы.
Через пару недель кусок расчлененного тела дерева опять попался на глаза владельцу особняка. Выйдя из джипа, он небрежно пнул пень:
- Я тут, короче, одному художнику спонсорскую помощь обещал. С одной стороны, бабки тратить неохота. С другой: уж коли пообещал… Слово бизнесмена! Спонсирую натурой. Пусть из этого дерева какую-нибудь скульптуру вырежет. Типа бабу голую, Венеру или что-нибудь еще конкретно художественное.
Сказано-сделано. Пень подняли, погрузили, увезли в город. Художник, будучи большим поклонником языческой древности, вырезал лик Юмалы. И преподнес в дар «меценату».
Оригинально было творение мастера. Сосновые корни превратились в растрепанную бороду дохристианского божка. Произведение искусства бережно и торжественно внесли в офис лесопромышленной компании. И стоял отныне сосновый бог в красном углу прямо под православными иконами, плакатом с портретом Жириновского и календарем, запечатлевшим полуодетую «мисску». Хозяин, по его словам, любил помолиться сразу всем образам и за все: за свою победу на очередных выборах, за любовь и за процветание лесного бизнеса. Последняя молитва была обращена к сосновому божку.