С благодарностью Нине Черновой и Владимиру Крупнику, чья статья в
«Архангельской старине» легла в основу сюжета этого рассказа.
На вершину песчаного бархана взошел человек. Высокий, широкоплечий, заросший щетиной почти до самых глаз, он толкал перед собой непомерных размеров тачку, битком набитую всяким добром. Кучу всевозможных вещей, столь необходимых старателю, накрывала потрепанная желтая куртка; из-под нее тут и там торчали черенок лопаты, подошва сапога, свисал конец веревки, волочившийся по песку. Человек налегал на тяжеленную тачку, отчего на покрытых мелкими каплями пота висках его вздувались синие жилки; видавшая виды рубаха с закатанными выше локтей рукавами насквозь пропиталась потом; державшаяся на тонкой тесемке шляпа съехала на затылок, обнажив спутанные светлые волосы, в которых блестели песчинки; песок был и в бороде человека, песок скрипел на зубах, от него першило в горле, песок набивался в глаза, уши, ноздри…
Через каждый три-четыре шага он останавливался, сплевывал, протирал глаза, прочищал уши и ковырял в носу. «Если бы не этот чертов ветерок, - бормотал он, - я шел бы вдвое быстрее». И он заслонял рукавом лицо от песка, летящего навстречу.
Зной. Пекло, истинное пекло, уголок ада, словно выброшенный каким-то подземным катаклизмом на поверхность. Помятая шляпа едва защищала от палящих лучей злобного светила. Человек спустился с бархана и стал подниматься на другой с упорством Сизифа.
Он остановился на полпути и откинул полу куртки, покрывавшей нехитрый скарб. Извлек флягу, открутил крышку и жадно отхлебнул. Потом взвесил на ладони сосуд с драгоценной жидкостью, встряхнул его, положил обратно, вздохнул и продолжил восхождение. Фляга была полна на две трети. Надо беречь водицу, иначе неизбежно разделишь участь тех, чьи полузасыпанные песком кости белеют тут и там на тяжком пути к поселку старателей. И снова спуск…
Нисходя по склону бархана, человек заметил вдалеке какой-то черный силуэт. Что это или кто? Кенгуру, зачем-то прискакавший сюда из степи? Случайно забредший дикий пес? А, может быть, человек, один из тех сотен, что устремились в пустыню на поиски заветного злата. Прикрываясь от нещадно палящего солнца ладонью, человек внимательно уставился на темный силуэт. Сквозь белесые, будто выгоревшие на солнце ресницы, блеснула бледная синева глаз. Проклятое солнце! Ладонь из козырька превратилась в подобие забрала – вот так-то лучше. «Бог ты мой, да оно шевелится!» - прошептал сухими потрескавшимися как солончак губами хозяин тачки и двинулся вперед и вниз.
Да, это был еще один затерянный в песках человек. Он тщетно пытался подняться с песчаного ложа. За его спиной валялась разбитая тачка; при взгляде издали человек и тачка сливались в одно целое, некий предмет неопределенный очертаний. Подойдя чуть ближе, можно было принять это за полулежащего кентавра с колесами вместо задних ног.
Человек заметил идущего навстречу и раскрыл рот, чтобы крикнуть, но лишь хрип вырывался из пересохшего горла. Тогда, опершись на левую руку, он поднял правую и замахал ею. Тут правая длань его подогнулась и он бессильно упал на песок.
- Вижу…Иду! – прокричал человек с большой тачкой, направляясь прямо к еще одной из бесчисленных жертв пустыни. Он приналег на тачку и она, подпрыгивая на редких камнях, устремилась вперед, грозя при первом неосторожном толчке выронить наземь так нужные человеку лопату, кирку, молоток, флягу с водой, моток веревки…
Их глаза встретились. Глядящие с мольбой, желтые, как сама пустыня, глаза изнеможенного, упавшего человека и бледно-синие огни идущего к нему – маяки последней надежды.
- Кто ты? – сиплым ястребиным клекотом прозвучал вопрос лежащего на земле.
- Иваном меня зовут. Иду в поселок. Куда и ты, наверное?
- Иван? Что за имя…
- Самое обычное русское имя. Из России я прибыл, на корабле. Из Архангельска родом.
- А…Россия. У вас там холодно, а у нас жарко… Привык уже?
- Ко всякому привыкнуть можно.
Лежащий человек уставился на полную доверху тачку?
- Тебе ведь тяжело идти?
- Кому легко? Терплю! Бог терпел и нам велел.
Он подкатил тачку еще ближе.
- Ты что, из сил выбился?
- Нога…вывихнул наверно. Второй день тут лежу, ни еды, ни воды не осталось почти. Вот
сухарь грызу. Ждут, когда Господь приберет меня к себе.
- Когда-нибудь да приберет. А пока я подберу.
- Меня?! – отчаяние в печальном взоре и тихом голосе человека смешалось с хрупкой надеждой. – Оставь… Лучше я один погибну, чем мы двое.
- С чего ты взял, что я с тобой погибну? – с деланным возмущением отвечал Иван.
- Как ты тачку потащишь со мной и всем прочим грузом?
- Облегчу уж как-нибудь свое бремя. Человеку в пустыне немного вещей требуется. А тебя, кстати, как зовут? Забыл спросить…
- Гарри. Пятьдесят два года мне, в Дарвине жил…
- Как говорят на моей далекой родине, бес тебе в ребро ударил! Если до пятидесяти богатством не разжился, не стоило и пытаться.
- О нет, со мной и семидесятилетние старики за золотом ушли.
- Ага, вот так же теперь лежат. А что же детей своих за удачей не послал? Дети у тебя наверное есть?
- Были да умерли. Один в лихорадке сгорел, другой в море купался и утонул. Оба еще в малолетстве. Третий к банде прибился, фермеров грабил, хоть сам в фермерской семье вырос. Вот позор на мою голову! Изловили его и повесили. Хотел бы хоть в старости пожить как состоятельный джентльмен. Да видно не судьба…
- Вот не пойму я тебя. То ты за золотишком устремился, очертя голову, то вот теперь на себя рукой махнул, помирать в пустыне собрался. Что и за человек такой? Ох, ты, - спохватился хозяин большой тачки. – Я тут с тобой битый час болтаю, а ты, небось, от жажды помираешь. Воды хочешь? – и он засунул руку под куртку, нащупал флягу.
- А сам-то ты как будешь без воды? – почти шепотом произнес Гарри. При этом глаза его жадно загорелись.
- Добуду где-нибудь по дороге, - небрежно ответил Иван. – Не вечно ж по сухим пескам брести. Где-то и здесь должна быть река, озерко, хоть лужа. Ты угощайся, - он нагнулся и протянул флягу. Гарри подтянулся вперед, приволакивая правую ногу – и черты его лица его исказила боль. Он жадно впился губами в горлышко фляги и всосал треть содержимого, затем слизнул последние капли с почерневших губ. «Спасибо!» - почти прошептал он.
- У меня и кус хлеба остался, только черствый. – Снова Иван запустил руку под куртку и вынул затвердевший ломоть, разломил его, поплескал слегка на бывшую мякоть, потеребил ее заскорузлыми пальцами и протянул Гарри. С жадностью коричневые, давно нечищеные зубы австралийца впились в плоть хлеба, разгрызли корку, принялись яростно пережевывать сухую мякоть, смоченную влагой. Иван тоже откусил, встряхнул флягу: ого, а воды-то всего ничего. Хорош обед в пустыне, нечего сказать.
- Ну что ж, поедем, - уверенным голосом произнес русский.
- Надорвешься…, - прохрипел австралиец, стряхивая в рот последние крошки с ладони.
- Ты что, и вправду помирать собрался?! – воскликнул Иван. – Нет, браток, не позволю.
- Не дотянешь тачку со мной…- во взгляде и голосе Гарри явственно боролись желание жить и безнадега.
- Отчего ж? Сейчас все лишнее выкину прочь и побредем. – Иван принялся вытряхивать на песок содержимое тачки, по ходу дела раскладывая скарб на две неравные кучки, словно отделяя чистых от нечистых, агнцев от козлищ. Бинокль? К черту его! Зачем лишние глаза, когда своих двоих вполне хватает. Заступ? Ну, куда ж без него! Решето, чтоб просеивать песок? Тоже не обойтись. Чемодан с одеждой? Смену белья оставлю, а чемодан – прочь, много места занимает. Набор мисок? Одной хватит. Щепная пташка…
- Цела, целехонька, - по-русски произнес Иван, с любовью оглаживая птицу. – Ни одно перышко не повредилось.
- Что-что? – переспросил Гарри.
- Вот он, гляди, талисман мой. Счастье приносит, надежду дарует. Поморская птичка.
Не долго думая, достал Иван бечевку и привязал чудо-птицу со щепными крыльями, хвостом и хохолком себе на шляпу. Будто на гнезде сидит пичуга.
И еще много всякого ненужного хлама выбросил Иван. Вполовину легче стала его тачка.
- А ну-ка, полезай! – повернулся он к Гарри.
- Нога… - пролепетал тот.
- Так давай помогу, - здоровяк-русский взвалил на плечи тощего австралийца. Тот заскрипел зубами – вывих давал о себе знать. Аккуратно Иван усадил Гарри в тачку.
- Все равно ведь тяжело?
- Дружно – не грузно, так в России говорят. Теперь нас двое. Выдержим этот путь.
Гарри категорически отказывался взять с собой что-нибудь из скромных пожитков, Иван насилу уговорил его прихватить в путь хотя бы кирку: «Чем орудовать-то будешь? Голыми руками землицу ковырять? Без ногтей останешься».
И они двинулись в тяжкий путь под жестоким солнцем, почти без воды, с крохотным куском твердого как песчаник хлеба. Миля за милей, все тот же безотрадный, унылый пейзаж вокруг, все те же спуск-подъем, спуск-подъем, осыпающийся песок под ногами.
…Был уже вечер, и солнце садилось за песчаные холмы. Что-то живое и блестящее лежало у них на пути. Поздно заметил это Иван. Свернувшийся кольцом коричнево-бурый тайпан нежился в лучах заходящего солнца. Его чуткое тело уловило сотрясения песка, змей угрожающе поднял голову навстречу незваному гостю. Маленькая головка с немигающими глазками-бусинами раскачивалась, как нераспустившийся бутон неведомого цветка на стебельке колышется под порывами ветерка.
- Боже мой! – дырявая подошва стоптанного ботинка Гарри с торчащими наружу пальцами остановилась в нескольких дюймах от принявшего боевую стойку тайпана.
Иван слишком поздно заметил опасность. Любое неосторожное движение вперед ли, назад, вбок, любое шевеление – и ядовитые зубы вопьются в голые пальцы, а это означало одно – смерть. Ибо от яда тайпана нет противоядия, да и было бы, где сыщешь его в бескрайней пустыне?
Змей раскрыл зев, обнажив смертоносные зубы. И неподвижные глаза гада встретились с ледяным взором северного человека. Их взгляды пронзали друг друга. Гарри же смежил веки, боясь взглянуть на потревоженную бестию. Две ненависти смотрели друг на друга, две злобы, унаследованные от пращуров – брезгливое презрение высшего существа, подобия Божьего, к пресмыкающейся по земле твари, и холодная ярость ползучей твари, люто ненавидящей всех, кто лапами, копытами, стопами попирает землю. Казалось, в крохотном сердечке змеи, в ее убогом мозжишке («змеиная мудрость» - вымысел поэтов)
вспыхнуло злорадное торжество. «Попробуй-ка, дернись – и твой дружок погибнет, как погибли многие представители прямоходящего племени». Но крепко сжал губы Иван и неотрывно смотрел в змеиные глаза. Попробуй, укуси – и кирка перерубит твое тонкое тело, и хрустнет твоя ничтожная голова под колесом тачки. Две ненависти скрестили взгляды как шпаги, и меж ними завязалась невидимая борьба: кто кого переможет?
Взмок от холодного пота Гарри, боявшийся открыть глаза и встретиться взором с тайпаном, сквозь пустынный загар проступила мертвенная белизна. Змей застыл как изваяние, изготовившись к броску. Иван прокусил губу до крови и продолжал смотреть на исчадие ада. И вот дрогнул тайпан, и омерзительная рептилия склонила главу перед спокойной силой взора мыслящего создания. Змей опустил голову, размотал кольца и пополз, заструился прочь, словно униженный, посрамленный и поверженный высшей силой, которая дана от Бога к человеку, призванному повелевать всякой живой тварью.
Иван положил руку на плечо Гарри. Тот вздрогнул и дернулся, словно ощутил прикосновение раскаленного металла или укус той самой змеи.
- Уползла, гадина! Едем дальше…Напугался?
Австралийца била нервная дрожь. Он молча кивнул головой.
- Нет худа без добра. Раз есть в этих песках живность, значит, есть и вода. Должна же и змея пить!
Зашло солнце, и ночь раскинула над пустыней крыла черного австралийского лебедя. Они были одни в царстве песков. Русский созерцал россыпь нездешних звезд, запрокинув голову. Он увидел Южный Крест и несуетливо перекрестился на него, как, бывало, осенял себя, завидев впереди церковь, иль скромную часовню, иль поклонный крест. Ночью было зябко, и в темноте едва виднелись очертания тачки с задремавшим на ней австралийцем.
Гарри пытался развести костер – но вокруг не нашлось ни единой веточки, ни кустика. Он пожалел, что рядом нет разбитой тачки Гарри, которую можно было бы превратить в дрова. Искры от соприкосновения трута и огнива высвечивали во мраке лишь голый песок. Неожиданные шорохи заставили его насторожиться. Что это? Неужели это ядовитые змеи сползаются к ним? Иван поежился, посветил под ногами – пусто. И тут вой, отдаленно похожий на волчий, огласил окрестности, и на него откликнулся другой, и скоро нечеловеческий концерт огласил пустыню. Заслышав вой, поднял голову Гарри:
- Что это?
- Сейчас выясним. Подвинься чуток, - Иван покопался в вещах и достал масляную лампу, которую днем порывался, было, выбросить, как ненужное излишество да передумал. Он зажег светильник – и пламя высветило в ночи десяток темных силуэтов, перебегающих меж песчаными холмами. Двое неизвестных зверей бесшумно подкрадывались к тачке.
Дикие псы! Огонь высветил собачий оскал. Держа лампу в протянутой левой руке, правой Иван нащупал в кармане брюк револьвер. Выхватил оружие – тень, зловеще урча, метнулась назад. Выстрел – и протяжный вопль огласил пустыню. Готов! Пес подпрыгнул, упал, дернулся и затих. Его собратья, сперва отбежав на недосягаемое расстояние, затем затрусили к убитому сородичу. И вскоре урчанье, чавканье, скулеж, звуки борьбы дали понять – псы пируют, поглощая своего убитого товарища. Их худые, ребристые туловища то и дело попадали в круг света. Голод принудил стаю пожирать себе подобного. «Как непохоже это на людей, - думал Иван, продолжая держать в руках лампу и пистолет. – Я тащу через это невыносимое пекло совершенно незнакомого мне чуждого человека из чужого народа, превозмогая голод, жажду, жару, усталость. А эти собаки поедают члена своего племени!» Ночь была долгой, и он подстрелил еще двух псов динго – и их бренная плоть тоже исчезла в желудках собратьев. Масло в лампе иссякло, и двое погрузились в предутреннюю тьму. Шорохи стали слышны в опасной близости – тогда Иван вынужден был разбудить ненадолго заснувшего чутким сном Гарри, вытащил из-под него свою куртку, нашел нож, порезал ее на куски, обмотал их вокруг черенка лопаты, вылил на них последние остатки масла из лампы, соорудив тем самым факел, воткнул его в землю – и пламя осветило картину жуткого пиршества. Он пересчитал патроны. Собак оставалось восемь, патронов – шесть. Он до утра не сомкнул глаз. Звери, почуяв в человеке нешуточную угрозу и, к тому же, насытившиеся мясом своих павших товарищей, бегали в отдалении. Когда над барханами заиграли первые блестки рассвета,
собаки исчезли, оставив на песке растерзанные тела сородичей.
И вновь брел Иван под жарким солнцем, толкая перед собой тачку. Бессонная ночь и голод давали о себе знать – шел он медленно, ноги подгибались, слипались глаза. А на голове Ивана покачивалась в такт неровным шагам припорошенная песком деревянная птица, указывая направление пути точеным клювиком. Скоро, разнообразя панораму, стали появляться чахлые кустики, пучки травы.
- Где трава – там и вода! - радостно прокричал товарищу Иван. Он наклонялся, срывал травинки и пробовал жевать их; трава была жесткой и горькой, она только обостряла жажду. Когда солнце перевалило за полдень, впереди что-то ярко блеснуло. Вода! Он бросился к лужице, наполнил мутной водой пустую уже флягу, сделал несколько жадных глотков, выплюнул комья мокрого песка. Он поднес бесценную влагу к губам Гарри; потом снова бросился к лужице и заполнил флягу под завязку. Идти стало чуть веселее.
Они шли мимо колючих кустарников, мимо человеческих и лошадиных костей, брошенных тачек. Однажды на пути им попалась оброненная кем-то папироска. «Я пять дней не курил, - простонал Гарри. – Подбери ее, пожалуйста». Австралиец сладко затянулся, но вкус табака разбудил и аппетит. Полтора дня во рту у них не было маковой росинки. Гарри кусал руку, слизывал пот; он донельзя затянул и без того крепко затянутый ремень – но чувство голода не притупилось. Иван шел по адову пеклу и шептал про себя молитву. Перед ним болталась на куче белья, заменявшей подушку, голова Гарри, который тихо бормотал что-то себе под нос - наверно, тоже молился о спасении.
Среди невнятного бормотания австралийца иной раз прорывались ясные фразы:
- Зачем за золотом иду? Остаток жизни пожить по-человечески, - повторял он однажды уже сказанное. - Перво-наперво с долгами расплачусь, у меня их много накопилось. Дом в порядок приведу, он обветшал уже, покосился. Чтоб не стыдно было гостей принимать…
Временами он впадал в забытье. Тогда Иван бережно укрывал его лицо остатками своей растерзанной ночью куртки, надвигал на глаза ветхую шляпу с надорванными полями.
… Был вечер, и длинные тени ползли по песку впереди Ивана и Гарри. Австралиец очнулся от забытья, сбросил обрезок куртки с лица, повернул голову и недоуменно уставился на товарища:
- Ты зачем закрыл мне лицо, Иван, будто покойнику?
- Типун тебе на язык! – по-русски воскликнул Иван и сразу перешел на английский. - Опять ты помирать собрался…
- Что такое «типун на язик»?
- Слово такое русское. Помалкивай лучше, чтоб и вправду беду не накликать. Скоро уж солнце сядет.
- Оставь меня, - простонал Гарри. – Мне жить недолго осталось. Ты еще молод, полон сил.
- Тьфу! – резко остановил тачку русский и Гарри вскрикнул от боли. – Дурак! Живи, пока можешь говорить и соображать.
И он снова двинулся в путь, толкая впереди тяжкое бремя. На закатном горизонте показались черные точки. «Неужели опять псы?» – в ужасе подумал Иван, снова остановился, выгреб из кармана и пересчитал патроны. Точки быстро росли в размерах, и вот уже стало ясно видно, что это фигуры людей. В руках они держали длинные палки.
- Эге-ге! – закричал что есть мочи Иван.
- Боже мой, это же дикари, - пролепетал Гарри. – Вот и конец нам, - и зашептал молитву.
Не меньше двух десятков дикарей резво сбежали вниз с песчаных холмов и наставили на двух выбившихся из сил путников копья. Вид у них был весьма недружелюбный. Они были обнажены, тела их причудливо разукрашены: белая глина обрисовывала очертания ребер и ключиц, лица были вымазаны какой-то красной краской. Хрип вырвался из горла насмерть перепуганного Гарри. Абориген, в курчавую шевелюру которого было воткнуто перо казуара, а чресла скрывала юбка из таких же перьев, подошел к Ивану и ткнул себя в грудь кулаком. На ломаном английском он внушительно произнес:
- Я Варрамунга! А ты белый. И твой брат белый. Белые плохие люди. Они изгнали наше племя в пески.
- Это не брат, это случайный человек, я подобрал его по дороге и везу в поселок старателей, - стараясь сохранять спокойствие, проговорил Иван. Копья дикарей были нацелены ему прямо в грудь.
- Это человек твоего племени? – спросил Варрамунга, тыча пальцем в трясущегося от страха Гарри.
- Нет, мы из разных племен. Я прибыл с далекого Севера, а он родился здесь.
Вождь подошел ближе и уставился на птицу, венчавшую голову русского.
- Это тотем твоего племени?
- Что такое «тотем»? – не понял Иван.
- У каждого рода есть предок. Есть род Кенгуру, род Страуса, род Черепахи, род Коалы.
- Это знак моего рода и племени, - нашелся Иван.
- Так зачем ты подобрал человека чужого племени? – изумился вождь. – У него нет птицы на голове, он не родич тебе.
- Мы веруем во Христа, и спасение ближнего своего угодно нашему Богу.
- У нас племена воюют меж собой, - после непродолжительного молчания задумчиво произнес Варрамунга. – А ты, белый, спас человека не своего племени. Я не слышал, чтоб белые поступали так.
- Среди белых тоже много разных племен. И самых разных людей.
Копьеносцы отвели их в дикарское селение. Там впервые за много дней Иван и Гарри ели по-человечески. Над огнем на вертеле вращалась тушка кенгуру. Варрамунга протягивал гостям лучшие куски мяса. Оно пришлось не по вкусу Ивану, но приходилось есть, ибо голод терзал его внутренности, да и не следовало обижать гостеприимное племя. Гарри ел с трудом: его желудок, казалось, совсем отвык от пищи, его тошнило и выворачивало.
- Такое бывало и с нашими охотниками, когда они много дней с пустым брюхом блуждали по пустыне, - сочувственно говорил вождь. – Но это пройдет, он поправится.
Варрамунга, узнав, что у Гарри повреждена нога, позвал колдуна-целителя. Древний старик исполнил в лучах заходящего светила какой-то нелепый танец, а потом взялся за ногу страдальца. Он вправил вывихнутый сустав, но Гарри по-прежнему прихрамывал, и Иван снова уложил его в тачку.
Вождь рассказывал Ивану легенды своего племени:
- Было некогда, много-много лун назад, время сновидений, когда мир населяли духи. От них нам в наследство досталась вот эта чуринга. – Он выложил перед Иваном гладкий черный камушек, покрытый странными рисунками. - В том мире сновидений жили гигантские ящерицы, которые нападали на первых людей, и громадный зверь буньип. Они изображены здесь, - и вождь водил черным пальцем по поверхности камня, разъясняя значение каждого штришка, каждого завитка, каждой линии, прочерченной в камушке.
Они переночевали в селении дикарей. Утром Иван попросил молодого воина научить его метать бумеранг. Абориген запустил свое оружие – и сбил какую-то птицу из небольшой стайки, порхавшей среди дикарских костров и убогих шалашей в поисках зернышек. Иван тоже бросил бумеранг – и, не достигнув цели, он больно ударил его в скулу, оставив синяк. Русский выругался и швырнул оружие его владельцу, который поймал бумеранг на лету. Вождь заразительно смеялся над неумелым белым, и Иван тоже сменил гнев и досаду на веселый смех. После полудня они снова двинулись в дорогу под палящим южным солнцем. Плечи Ивана оттягивала котомка, набитая кенгуровым мясом; его фляга была доверху наполнена водой – не мутной жидкостью из лужи, а живительной влагой из какого-то родника; в ногах у Гарри лежал примитивный деревянный сосуд, полный воды.
Гарри был по-прежнему слаб; иногда он вставал, пытался пройти несколько шагов, по-прежнему припадая на правую ногу – и валился в изнеможении на песок. Они переночевали в пустыне, поддерживая огонь в крошечном костерке. Дикие звери не побеспокоили их. Едва рассвело, они продолжили движение, ориентируясь по солнцу, компасу, который имелся у Гарри, и разбросанным среди холмов, покрытым лохмотьями одежонки, костям предшественников на тяжком пути. Песок сменила твердая, покрытая пылью земля, наряду с редкими кустками стали показываться одинокие деревца, на ветвях которых щебетали птицы. Значит, пустыня кончается? Иван вздохнул полной грудью. Вот и пришел конец страданиям, совсем немного осталось до желанной цели – и тогда-то…
Они заслышали вдали конское ржание. Неужели поселок старателей близко? Иван прибавил шагу. Скоро показались четыре всадника. Они подъехали близко. Сидевший на сером коне высокий человек похлопал себя по бедру, где находилась кобура с пистолетом.
- Люди! Белые люди! – всплеснул руками Гарри.
Выражения лиц этих всадников не сулили ничего хорошего.
- Рано радуешься. Встречай гостей с большой дороги, - Иван полез за револьвером, и всадник, по-видимому, предводитель шайки проходимцев, тоже достал оружие и наставил его на Ивана: «Стой, не шевелись!» Их быстро окружили.
- Брось пушку! – повелительно произнес главарь. – Да подальше. – Иван вынужден был повиноваться силе. Один из банды, разбойник со шрамом на лбу, спешился и подобрал ствол. Зверски скалясь, он подошел к Ивану:
- Вижу, ты собрался в путь не налегке! Сам едва бредешь и с собой полудохлика тащишь.
- А вы разве бросаете своих людей в пустыне? Голодных, раненых, – выпалил Иван.
- Смелый, - оценивающе ответил разбойник и навел пистолет на русского. – Верно, не бросаем. А ты, наверно, прихватил в дорогу кошелек? Покажи…
Иван медленно потянулся к тачке, извлек кошелек из-под груды белья и покорно протянул бандиту. Тот высыпал содержимое в грязную ладонь:
- Весьма негусто. Даже забирать совестно. Лови! – и он с досадой бросил монеты Ивану.
- Артур, не трожь его. Мы не грабим бедных, а тем паче нищих, таких, как эти двое, - крикнул главарь шайки. – Я работал с Недом Келли. Старина Нед обчищал карманы богачей, брал банки, но он пальцем не трогал тех, у кого в кармане лишь пара медяков.
- Да он полоумный, – ответил бандит своему вожаку. – Птичку на голове носит. Грех отбирать последнее у убогих и увечных, - он показал на замершего в страхе Гарри.
У Ивана отлегло от сердца.
- Эй, как там тебя, - крикнул главарь, разворачивая коня, – Ты нравишься мне. Другой бы на твоем месте давно бросил этого жалкого доходягу, а ты все тащишься с ним. Счастливо тебе добраться до прииска. Мы рады будем видеть тебя, когда разбогатеешь. Я тогда обязательно найду тебя, и ты поделишься с нами золотишком, приятель. До скорой встречи! – Бандит, забравший пистолет Ивана, запрыгнул на коня, и они поскакали прочь.
- А далеко ли поселок? – крикнул им вслед Иван.
- Завтра приползешь, - ответил главарь. – Желаю тебе разбогатеть и поделиться с нами.
Иван снял шляпу с птицей и перекрестился.
…И вот старательский поселок предстал их взору. Ряды однообразных жилых бараков, разбросанные там и сям палатки тех, кому не хватило места в бараках, почта, питейное заведение, полицейский участок, лазарет. Шум, гам, многолюдье. Иван устремился к зданию, над которым реял полинявший белый прямоугольник с красным крестом. Он оставил тачку с Гарри у крыльца, ворвался внутрь и, забывшись, закричал по-русски:
- Эй, вы, доктора, лекари, помогите, человек! Он там, внизу. Взвизгнув, шарахнулась от него медсестра, едва не уронив лоток с препаратами. Крепкие волосатые пальцы внезапно впились в его плечо, кто-то громко рявкнул в ухо:
- Тебе что, парень? Тут психиатра нет! Если только передать тебя полицейскому.
Стряхнув руку, Иван быстро заговорил, перейдя на английский:
- Человек там, внизу, у крыльца. Он едва живой. Помогите ему. Немедленно! Я прошу вас.
Они с доктором сбежали по ступенькам крыльца. Врач покачал головой: «Еще немного – и помер бы твой друг от истощения». Санитары повалили беднягу на носилки и внесли в палату. Доктор пожал руку Ивану:
- Счастлив тот, кому встретится на жизненной дороге человек вроде тебя. Ныне мало осталось таких. За золото готовы глотки перегрызть. У меня в палатах все подстреленные да порезанные лежат.
…Иван осушал одну кружку эля за другой. Кто-то услужливо поднес пинту виски. Иван и ее опустошил до дна, закусив куском залежалого бекона. Все золотодобытчики наперебой расспрашивали русского о его похождениях. Когда уже стемнело, Иван, пошатываясь, держа за горлышко бутылку виски, с карманами, набитыми съестным, побрел в лазарет – хотел угостить Гарри. Сестра яростно выталкивала его: «К больному нельзя! Тем более с вином. Он еще очень слаб!». Выпровоженный Иван споткнулся на крыльце – и провалился куда-то в пустоту. Очнулся Иван утром. Голова гудела после вчерашней попойки. Поднял левую руку, ощупал птицу – на месте, дернул правой кистью – и не смог оторвать ее. Разомкнув веки, он обнаружил, что прикован наручниками к большому деревянному бревну на площади поселка. Это была тюрьма под открытым небом для задержанных преступников и вытрезвитель для перепившихся старателей. К нему шагал хитро улыбающийся полисмен. Он отомкнул наручники и помог арестанту подняться.
- Куда меня?
- К мировому судье. Будет решать, что с тобой делать, русский.
- А что я вчера натворил? - в груди Ивана похолодело от недобрых предчувствий.
- Пить надо было меньше. Всю больницу нашу переполошил, - полицейский отвел Ивана к домику судьи. – Не дерзи судье, чтоб не усугублять вины. Ну, вперед! – и втолкнул его в помещение, где за массивным столом восседал сухонький человечек. Он был краток:
- Ваше буйное и вызывающее поведение вчера заслуживает примерного наказания. Но, - судья многозначительно поднял палец кверху, - учитывая ваш благородный поступок, совершенный накануне и, как я понимаю, искреннее раскаяние – вы ведь раскаиваетесь за свой пьяный дебош? (Иван согласно кивнул головой) – данной мне законом властью я освобождаю вас от ответственности за содеянное. Надеюсь, ничего подобного более не повторится? («Нет, сэр!» - выпалил Иван) Впредь буду с вами строже. Вы свободны!
Радостный Иван шагал мимо лазарета. Из раскрытого окошка махал ему платком Гарри.