Грязная кухня. Под потолком "стопятидесятисвечевая" лампочка, украденная зимой со столба в СНТ. На стенах, что последний раз красились имперской зеленой краской в 1964 году, кое-где виднеются обрывки газет того же года – своеобразная причуда дизайнера.
В углу из стены торчит латунный смеситель, под ним непринуждённо расположилась мойка, бывшая когда-то эмалированной. Вместе с эмалью она давно потеряла первоначальный цвет, и поэтому почти не видно, что едва не до краев заполнена водой, в которой плавают окурки, луковая шелуха и какие-то опилки. Вода никуда не уходит, но временами там что-то утробно булькает и тогда к адскому кухонному букету примешивается лёгкая нота сточных вод.
С диагонально натянутых веревок свисают обоссанные простыни и пеленки; из комнаты слышится плач ребенка. В углу стоят огромные вонючие валенки, а на плите оцинкованный бак, в котором булькает то ли "борщ", то ли "холодец". Ни то, ни другое нормальный человек жрать на станет, но нормальным в этот храм эзотерики ходу нет: иные далеко, другие уж в могиле.
На стене, в рамке, покрашенной коричневой половой краской, висит черно-белая фотография: молодой солдат и упитанная девушка с ясными, как пуговицы, и такими же бессмысленными глазами. На её голове некое подобие фаты.
Желтое пятно подозрительного происхождения почти скрывает надпись: "Мордорский район, Мухосранский ЗАГС, июнь 1971 г."
На трёхногой табуретке, которая не падает только потому, что вплотную приставлена к неровной стене, сидит хозяин в майке-алкоголичке и сатиновых трусах, украденных ещё из советской армии, и вещает что-то вроде: ты, баба, дура, не потому, что дура, а потому, что баба!
Колодообразная женщина с серым лицом и потухшими глазами никак не реагирует, помешивая зловонное варево на плите.
Она давно поняла, что её жизнь ушла в унитаз.