Сосулька

               


 
 Лена, гражданская жена Сергея Мельникова, называла его Пупсиком и изредка, когда он сердился, Барбосиком. На работе – в фирме морских грузоперевозок, где Мельников возглавлял один из отделов, – с ним тоже обходились по-свойски, по-домашнему. Для женской половины отдела он был Сереньким или Серёжечкой, для мужской – Серёгой. Его дёргали за рукав, похлопывали по плечу, могли даже и под дых ткнуть, шутейно, разумеется. Мельников только улыбался: как, дескать, мило – демократично и дружелюбно. Пренебрежения он не замечал: лёгкий у него был характер.

Скорее всего, так и продолжалось бы, если б однажды зимним воскресным днём Лена (полулёжа на диване, она занималась ногтями) не попросила Мельникова принести ей йогурт. Он сходил на кухню, заглянул в холодильник: йогурта не было.
– Лен, кончились йогурты. Может, колбасы поешь?.. – не особо задумываясь, крикнул Мельников. Вспомнив, что Лена в наушниках он зашёл в комнату и повторил вопрос.
– А сала-то чего не предлагаешь? Забыл?.. – усмехнулась она. – Ты давай-ка одевайся, да сгоняй быстренько до «Пятёрочки».

Мельников начал одеваться. Он уже протянул руку к вешалке, но – передумал. Минуту, прислушиваясь к себе, стоял в прихожей. Идти на улицу не хотелось. Не хотелось до странного тревожного томления, которое вдруг возникло где-то в районе сердца, пристроившись там угластым холодным комом. Всё за пределами квартиры представилось ему вдруг враждебной, смертельно опасной территорией. Он вернулся в комнату и сказал:
– Живот что-то прихватило...
Лена сдвинула наушники.
– Что ты говоришь?..
– Не пойду я, живот разболелся.
– Ничего, утрясётся по дороге… – не отрываясь от ногтей, проворковала Лена. Но взглянув на стоящего у дивана Сергея, нахмурилась: – Ну? Мне что, до ночи ждать?..
 
Мельников подчинился. И странное дело: стоило ему шагнуть за порог – тревожное чувство пропало, будто и не было ничего. В магазин он шагал посвистывая. Купив йогуртов и ещё кое-чего по мелочи, он двинулся обратной дорогой.

День был пасмурный, и уже подступали сумерки; прохожих – по пальцам перечесть. Мельников пересёк переулок, зашёл под арку дома и на выходе из неё остановился: предчувствие опасности, о котором он и думать забыл, вернулось. Он оглянулся: никого. Сделал шаг вперёд, взглянул вверх и – отпрянул: в метре от него в асфальт ударила тяжёлая конусообразная льдина. По ногам хлестнуло осколками. Мельникова будто срубило – крепко приложившись задом, он шлёпнулся на покрытый ледяной коркой асфальт. Минуту – другую, шипя от боли, он поглаживал саднящие голени, потом поднялся, отряхнул успевшие подмокнуть сзади штаны и вышел из-под арки. Посмотрел вверх. С наклонной крыши мансардного этажа свисали гирлянды мелких сосулек. Он даже не подумал, откуда могла взяться эта многокилограммовая ледяная бомба, не мог думать: в голове его образовалась пустота, в которой, не переставая, звенел тревожный зуммер.

За те минуты, что Мельников шёл до дома, зуммер смолк, а пустота в голове наполнилась тяжёлыми, горькими, едкими мыслями. Всего один шаг – и он покойник. Это в тридцать-то неполных лет! Из-за того что Леночке приспичило покушать йогурта…

Он не корил – грыз себя за роль подкаблучника и размазни, которую по простоте душевной позволил себе навязать. «Глумятся, хихикают за спиной, а ты как прекраснодушный кретин за йогуртами им бегаешь, – кривился Мельников, мешая в кучу и Лену и сослуживцев. – Но ничего, посмотрим, как вы теперь посмеётесь…»
Когда он зашёл в квартиру, Лена была в ванной; гудела машинка для чистки пяток. Мельников разделся, занёс в кухню продукты и ушёл в спальню. Меняя штаны, чертыхнулся: на голенях живого места не было – сплошь синяки. Впрочем, синяки занимали его недолго. Он прилёг, скрестил руки на груди и думал не без злорадства как завтра, на работе, его обнаглевшие подчинённые будут знакомиться с «новым» начальником.
– Пупс, ты чего там, спишь?.. – сунулась в комнату Лена.
– Да, – сказал Мельников и отвернулся к стене.
Она вышла, но потом ещё дважды пыталась с ним заговорить. Он не откликался.

Вечером проголодался и занялся стряпнёй. Когда всё было готово, появилась Лена:
– Ой, как вкусно пахнет! Поужинаем?..
– Ужинай. –  Он развернулся и ушёл в комнату.
– Ты чего?.. – не отставала Лена. – Ты чего это распсиховался?..
– Оставь меня в покое. По-хорошему тебя прошу. – Он закрыл дверь прямо перед её лицом.
– Объяснил бы хоть в чём дело, ненормальный! – после паузы крикнула она с кухни.

Спали они этой ночью порознь. Проснулся Мельников с тем же мизантропическим настроем, что и засыпал, к тому же не выспался: болели ноги. Кое-как, прихрамывая, он отправился на работу. В ожидании лифта смотрел в тёмное неприветливое окно, морщился и думал, что хорошо бы лифт был пуст, без пассажиров. Не хотелось никого видеть, ни, тем более, разговаривать. Однако попутчиков избежать не удалось. Это были давнишние знакомые или, лучше сказать, полузнакомые Мельникова с верхних этажей – старушка с мальчиком и невысокая миловидная девушка лет двадцати, – с которыми ему частенько приходилось опускаться в лифте. Старушку звали Таисией Ивановной, её внука-второклассника – Сашей, а девушку Катей. Ничего больше о своих попутчиках Мельников не знал (не знал бы и этого, если б не словоохотливость Таисии Ивановны).

Шагнув в лифт, Мельников буркнул: «Здрасте» – и развернулся лицом к выходу. Спиной чувствовал недоумённый взгляд Таисии Ивановны. Раньше он заходил в лифт с улыбкой и непременным «доброе утро!» Старушка улыбалась в ответ и в ничтожный, по сути, промежуток времени – ход лифта с десятого этажа по первый – они успевали перекинуться словечком. Девушка была молчалива, держалась с подчёркнутой отстранённостью и в их коротеньких разговорах участия не принимала.

На работе никого ставить на место Мельникову не пришлось, хотя его прямо распирало от желания показать характер. «Ну, давайте, черти, подурачьтесь, бумажками побросайтесь, похихикайте, – проходя меж столов, мысленно подбивал подчинённых Мельников, – давайте повеселимся…» Но ни дружеских перепалок, ни смешков в этот день в офисе не было слышно – царила рабочая атмосфера.
В конце концов, страстное желание Мельникова осадить, распечь, выругать дало результат (правда, прямо противоположный). После обеда в офис нагрянул Коваленкер, генеральный директор, молодой блондин с повадками капризного барчука. Он вызвал Мельникова в кабинет своего заместителя и принялся на него орать. Сквернословил изощрённо, не брезгуя словечками из вокабулярия привокзальных гопников. Однако впустую: Мельников его не слушал. Вниманием Сергея завладели полные, белые, ухоженные руки Коваленкера. Отчего-то эти холёные пятерни казались ему олицетворением всей гадостности натуры их хозяина – недалёкого, чванливого пустозвона. Мысль о том, что он мог бы напасть на эти гнусные щупальца, искусать их, изгрызть до костей, до того Мельникова увлекла, что он едва не защёлкал зубами.

Вероятно что-то почувствовав, генеральный аккуратно разговор закруглил: «В общем-то, Серёжа, особых оснований для паники нет, но нужно поднажать», – заключил он с дружелюбной улыбкой.

Мельников вышел из кабинета деревянной походкой. Ничего вокруг не видя, он прошёл к себе и, борясь с желанием разломать, разнести всё кругом в щепу, сел за стол. «Как я мог такое стерпеть?! Как?! Этот пустоголовый бахвал орал на меня, а я стоял и слушал?!» – вспыхивало в его голове. Он оделся, вышел из офиса и пошагал по улице.

Тонкий слой снега, дома, прохожие, – всё было в тон блекло-серому небу. По пути встретился ларёк; подумав секунду, Мельников купил две банки пива, которое, в общем, не слишком жаловал. Зашёл в ближайший двор, сел на скамейку. Пил горьковатое пиво, морщился и думал о своём приступе ярости: «Что же это со мной такое твориться?.. Я ведь человека убить мог. Да, знаю, что мог. Если так и дальше будет продолжаться, дело может кончиться скверно – рано или поздно не сдержусь, сотворю беду на свою голову».

Прошла неделя, ничего не менялось – Мельников продолжал жить на грани нервного срыва. Случившаяся с ним метаморфоза без внимания не осталась: подчинённые без особой надобности к нему теперь не совались, не говоря уж о дружеских похлопываниях и тычках. Переменила тон и Лена. Впрочем, разговаривать они стали редко. Как-то вечером, вернувшись с работы и обнаружив (в который уже раз!) на кухне груду грязной посуды, он вспылил и высказал всё, что думает о её сибаритских замашках. После этого они стали жить в разных комнатах и без крайней надобности не разговаривали. А когда всё ж таки разговаривали, Лена, стараясь делать это незаметно, всматривалась в лицо Мельникова, будто надеялась обнаружить в нём следы подмены.

Проехавшись пару раз в лифте всё с теми же попутчиками, Сергей стал спускаться по лестнице. Женщины его раздражали: когда он входил в лифт, Таисия Ивановна, тупясь, прятала взгляд, вздыхала, и даже сквозь холодную безучастность Кати стало проглядывать сочувствие – так, по крайней мере, Мельникову казалось.

Раздражения стало для него привычным состоянием. Столкнувшись с кем-нибудь в уличной толчее, он не извинялся, как бывало прежде, а говорил: «Осторожнее…» – и его «осторожнее» звучало с вызовом, угрожающе. «Повежливее», – говорил Мельников кассиру при малейшем подозрении на пренебрежительное отношение.  И неловкие прохожие, и недостаточно вежливые кассиры не пытались пререкаться: крупный спортивного сложения парень с  недобрым взглядом внушал опасение.
Лена от него всё-таки ушла. Они хоть и прожили вместе четыре года, делить им было нечего. Квартира принадлежала Мельникову, жили они исключительно на его зарплату и потом Лена, коренная москвичка, была прописана у родителей. Расстались по-дружески: поговорили ни о чём, обнялись легонько, символически, и Лена исчезла из его жизни, точно её и не было никогда.
 
Рабочие дни, оживляемые прежде непринуждённой трёпотнёй, подчинялись теперь строгому ритму. Мельников спуску не давал. Первым, показательным, прецедентом было увольнение весельчака Антона Малькова, которому вдруг – посреди рабочего дня – взбрело на ум сорвать аплодисменты. Он вертелся вьюном, кукарекал по-петушиному и даже на стол заскакивал. (Помимо скоморошества за Антоном числилось ещё немало грешков.) Как и следовало ожидать, увольнение общего любимца популярности Мельникову не прибавило.

Потянулись длинные, зимние вечера. Мельников усаживался на диван и, не двигаясь, сидел так часами. Во всей квартире светился лишь монитор компьютера. Первое время звонили приятели: «Ты куда пропал, чудило?..» – кричали одни. «Ты чего, в сектанты, говорят, подался?.. – спрашивали другие. Он стал отключать телефон.

Не сказать что, оставшись один, Мельников сильно опечалился, нет, настроение его было умеренно скверным. Изредка сидение сменялось «энергическими атаками» – он переодевался, выходил на улицу (исключительно в сумерках) и бегал до пота. О спортивном зале, в котором он не так давно был завсегдатаем, Мельников и думать не хотел: собрание людей и яркий свет отвращали его.
Через какое-то время он перестал бегать, отжиматься и вообще махнул на себя рукой – по неделям не брился, а про парикмахерскую и вовсе забыл. «Вон, хипарь наш идёт…» – хмыкали сослуживцы.

И вот как-то вечером заросший недельной щетиной Мельников сидел на своём диване, сидел, и стало ему от своего сидения тошно. Он включил свет, присел к компьютеру. Полистал новостную ленту: одно расстройство – коррупция, санкции, скандалы, посадки и прочее в том же духе. И тут ему вспомнилось, что он зарегистрирован в «Одноклассниках». Где-то с полгода назад, будучи в Москве проездом, к нему заявился бывший приятель-однокурсник из Тулы. Они выпили, но до задушевных разговоров дело не дошло. Весь вечер туляк протыкал пальцем в монитор компьютера, потчуя Мельникова размёщёнными в «Одноклассниках» фотографиями своего семейства вкупе с красотами загородного домовладения. Нахваставшись вдоволь, он принялся агитировать Мельникова завести страницу на сайте, а когда тот зарегистрировался, настоял чтоб Сергей и фотографии загрузил. «Чтобы всё как положено, старичок, как положено… – болтал настырный гость. – Чтоб твой лучезарный фейс в памяти моей не померк…»

И вот теперь, несмотря на то, что был тогда под хмельком и зарегистрировался лишь бы от надоеды отвязаться, странным образом всплыли в памяти Мельникова и пароль и логин. Подивившись  прихотливости памяти, Мельников зашёл на сайт: один гость и одно оповещение. Некая Ива предлагала дружбу, она же «заходила в гости». На главном фото молоденькая девушка. Она смеялась, пытаясь удержать разметавшиеся на ветру тёмные волосы; вокруг – зелень, сквозь которую пробивался яркий солнечный свет. И хотя из-за распушившихся волос лица девушки было толком не рассмотреть, выглядела она  прелестно. Мельников залюбовался. Но вскоре мысли его  свернули в другое русло (напомнила о себе новоявленная ипостась). Смахивает на кадр из рекламного ролика:  так уж всё романтично, воздушно, позитивно и девчонка – прямо ангел небесный. Скорее всего, обычная аватарка: какая-нибудь тётя-бегемотя вместо себя фотомодель выставила, и ник соответствующий изобрела. Решив так, Мельников зашёл на страницу гостьи.
Личные данные не указаны – ни возраста, ни места жительства. Друзей – ноль. Открыл раздел фото. В основном снимки интерьеров, немного природы – то, что виднелось в окнах или в приоткрытых дверях, – а людей и того меньше. Однако то были не просто снимки – художественные, а лучше сказать, высокохудожественные фотоэтюды: рассеянный, приглушённый свет; тонущие в полутенях детали, – всё будто присыпано пеплом. Почти везде – на тяжёловесных старинных буфетах, столах, подоконниках – букетики увядших полевых цветов. И удивительное дело: меланхолию, казалось бы, стоявшую в этих работах во главе угла, оттесняли мажорные ноты скупых цветовых вкраплений. То изумрудная рябь листьев за дальним окном, то солнечный вензель на полу, то алые проблески в увядшем букете – живые ещё лепестки.

Поставив всем без исключения снимкам «класс», Мельников вернулся на свою страницу. «Ну что же, Ива, будь по-твоему, давай подружимся», – сказал он вслух и принял дружбу.

Время было позднее. Сергей лёг и, перебирая в памяти запомнившиеся фотографии, думал, что жил до сих пор точно скаковой конь с зашоренными глазами. Всё спешил куда-то, спешил и так в эту бездумную скачку втянулся, что совсем разучился смотреть по сторонам. На другой день, собираясь на работу, он снова был мрачен и готов к противостоянию со зловредными сослуживцами.

Вечером Мельников занял свой пост на диване, но не усидел – пересел к компьютеру. Зашёл в интернет и увидел рядом с иконкой «Одноклассников» жёлтый конвертик. Сообщение было от Ивы: «Добрый вечер! Спасибо, что не отказали в дружбе!» В уголке светился огонёк присутствия. «Рад знакомству! Скажите, откуда эти снимки? Кто автор, не знаете?..» – написал Мельников. «Это мои работы, – ответила Ива и добавила: – Спокойной ночи».

На следующий день Ива на сайте не появилась. Мельников просидел у компьютера до полуночи и обескураженный лёг спать. На работе, с утра пораньше, напустился на Максима Боярышникова (забывшись, тот решил поиграть в самолётики) и нагнал такого страху, что Макс, отнюдь не ёрничая, во всеуслышание повторил несколько раз: «Так точно, Сергей Алексеевич!»
 После работы Мельников снова сидел на диване и все свои порывы зайти в «Одноклассники» гасил волевым усилием. «На картиночки засмотрелся, рассопливился точно девица красная. Пентюх, размазня…» – кривился он, косясь в тёмное окно. Однако долгие часы сидения в темноте располагали к откровенности – даже и с самим собой, – поэтому, в конце концов, он признал, что самоедство его ненатурально и что он просто мается дурью.

Ивы на сайте не было, зато она добавила новый снимок. Уголок скудно освещённой гостиной: край пианино; эстамп на стене; кресло с брошенной на спинку красной шалью; приоткрытая застеклённая дверь, за которой виднелась присыпанная палой листвой веранда. С десяток листьев занесло в комнату, и они светились на тёмном паркете точно обрывки золотой праздничной мишуры. Вроде и всего-то ничего, но Мельников, забыв о времени, сидел у монитора, смотрел на снимок и не мог оторвать глаз. Он вдруг поймал себя на мысли, что ему нестерпимо хочется оказаться в том неярком осеннем дне: постоять на веранде; зайти в дом; сесть в кресло и, не думая ни о чём, закрыть глаза. Он почему-то был уверен, что вся мутная, тягостная дрянь в его голове развеялась бы там, пропала без следа.
 
Поставив снимку «класс», Мельников стал готовиться ко сну. Пока расстилал постель, поглядывал на монитор: не объявится ли Ива. Не объявилась. Зато на другой день она прислала ему открытку с изображённой на ней чашкой чая и надписью: «Доброго вечера!» Он поблагодарил и прикрепил к сообщению букет пион. Ива прислала ему стикер – улыбающуюся мордочку. Тогда он написал, что восхищён её работами и спросил, давно ли она занимается фотографией? «Десять лет, – ответила она, – с шестого класса».

Они долго ещё переписывались тем вечером. Оказалось, что на главном фото не фотомодель, а сама Ива. Ещё Мельников узнал, что живёт она в Москве, закончила политехнический колледж и теперь учится в институте; что она не замужем, живёт со своей бабулей, которая ещё ого-го! – называет себя Полинкой и ловит по Москве покемонов. На страницу Мельникова Ива попала случайно – искала знакомого с такой же фамилией, – а дружбу предложила спонтанно, просто под настроение. Ещё она добавила, что не разделяет повального увлечения социальными сетями, считает это пустой тратой времени. Завести страницу в «Одноклассниках» её заставило одно немаловажное обстоятельство. Сергей вкратце рассказал о себе и признался, что недавно расстался с женщиной, с которой прожил несколько лет. «Не отчаивайтесь, она обязательно вернётся», – успокоила его Ива. «Нет уж, лучше не надо! Хотя за сочувствие спасибо». – «Вы её не любили?» – «Как и она меня. Случается такое…»   

Они стали переписываться почти регулярно и вскоре перешли на «ты». Иногда Ива пропадала на день или два и, будто компенсируя своё отсутствие, добавляла снимки, которые Мельников подолгу и с удовольствие рассматривал. Он приободрился – сходил в парикмахерскую, начал бриться и по вечерам в его квартире весело горел свет. Когда он в первый раз за много дней вошёл в лифт, Катя сдержанно улыбнулась, а Таисия Ивановна поинтересовалась его самочувствием. «Какие славные люди… – подумал тогда Мельников. – И старушка добрейшей души человечек и девушка прехорошенькая».

На работе очередную трансформацию Мельникова, разумеется, заметили. «Смотрите-ка, воспрянул Мельник…» – говорили сослуживцы-мужчины. «Шерше ля фам...» – перемигивались женщины.

Сергей хоть и повеселел, расслабляться никому не позволял. К этому привыкли. «Старый» Мельников стал забываться, «новый» утверждался и понемногу завоёвывал симпатии: строгий, дескать, зато справедливый.
Сам он после почти трёхмесячного душевного помрачения чувствовал себя обновлённым. Одно печалило: Ива, занимавшая в его мыслях всё больше места, отклонила его предложение о встрече. «Не стоит, я думаю. К чему лишние разочарования? – написала она. «Почему именно разочарования?..» – поинтересовался Сергей. «Не знаю, так мне кажется… – ответила Ива и добавила: – Ужасное ощущение, когда на тебя смотрят как на пустое место». Посчитав это не вполне вразумительное объяснение обычными девичьими «фокусами», Мельников выждал пару дней и повторил попытку – и снова получил отказ.

Наступил апрель. Местами ещё лежал снег, по ночам потрескивали морозцы, но люди, как и всякой весной, оживились, стали улыбчивей. Мельников тоже впал в весеннее настроение – вечерами выбирал для Ивы виртуальные букеты и даже пытался сочинять стихи (правда, без особого успеха). В его посланиях уже недвусмысленно проскальзывали нотки сердечного расположения, Ива же неизменно придерживалась тона чисто дружеского. Впрочем, на очередное его предложение встретиться она ответила, что подумает.
 
Через день после обещания подумать Ива исчезла с сайта, удалила профиль.  Мельников засуетился было, пытаясь отыскать след девушки в разделах своей страницы,  потом призадумался. Во-первых, при удалении профиля удаляется всё подчистую, во-вторых – какой смысл искать, если она того не хочет? Она молоденькая талантливая и у неё, разумеется, множество таких же молодых, креативных, жизнерадостных друзей. А он?.. Что у него за душой кроме его морских грузоперевозок, кроме смутных мечтаний о другой – интересной, наполненной смыслом жизни?.. И не ему на неё обижаться: она и, правда, точно ангел – появилась ниоткуда, вытащила его из того шизоидного болота и исчезла без следа. Даже поблагодарить не успел…

Был субботний вечер. Мельников оделся и пошёл в парк. Гулял по сырым безлюдным аллеям, смотрел на чёрные силуэты веток, на лужицы с отражёнными в них фонарями и думал, что Ива непременно отыскала бы здесь сюжет и скорее всего не один.
Воскресенье он провёл дома. Взялся за приборку. Вымыл полы, вытирал пыль, мыча под нос бодрый мотивчик, а когда обнаружил, что уже с полчаса протирает деревянного слоника, в сердцах бросил тряпку. Сел у окна и глядя в пустое небо, просидел так до сумерек. Ночью долго не мог уснуть.

Утром поднялся вялый, не выспавшийся. Заставил себя побриться, выпил кофе и чуть приободрившись, отправился на работу. Спускался по лестнице: всё ж таки настроение было паршивеньким (не хотелось показываться на люди с кислой физиономией). Спустился на первый этаж и – одновременно с ним подошёл лифт. Двери открылись, показалась знакомая троица. Через силу улыбнувшись, Мельников поздоровался. Катя кивнула, а Таисия Ивановна спросила:
– Пешочком решили?
– Да, для разминки, так сказать...
Он открыл дверь подъезда, пропустил женщин с ребёнком и вышел следом. Обогнав их на ступеньках крыльца, он услышал, как Таисия Ивановна, хихикнув (не без ехидства), спросила у Кати: «А что, Катенька, Полина Георгиевна не переловила ещё своих покемонов?..»

Мельников сбавил шаг, нахмурился: что-то в услышанном зацепило его внимание. В голове закрутились покемоны, к покемонам примкнула их ловительница Полина Георгиевна, за ней последовала бабуля Ивы Полинка и – всё встало на свои места. Он развернулся. Таисия Ивановна с внуком заворачивали в переулок, а Катя, которая обычно спешила к автобусной остановке, стояла на краю тротуара и, покусывая губу, смотрела куда-то в сторону. Мельников подошёл.
– Привет, – сказал он и, сам не зная зачем, добавил: – А я тебя узнал.
– Правда? – улыбнулась она.
– Вообще-то нет, догадался.
– О чём?..
– Ну... о том, что ты Ива.
– Ива?..
– А разве нет?.. – растерялся Мельников. Взгляд у него стал испуганный; Катя прыснула, засмеялся и он.

Из-за дальних высоток приплыла лёгкая светло-серая тучка. Заморосило. Мельников с Катей оставались на том же месте. Не заметив, как  вернулась Таисия Ивановна – шмыгнула мимо них под зонтом, – они всё разговаривали, смеялись,  радовались, а с неба сыпал первый весенний дождь.



              Опубликовано в журнале "Эдита".