Роман Азазель и Суустика или формула Любви. гл 2

Елисавета Роман
                Глава 2.

    По образованию Тана была культпросвет работником. В свое время работала даже директором Дома культуры. Но, когда родился сын, первенец, с диагнозом ДЦП, а следом, через год дочка, на карьере пришлось поставить большой крест. В Дивеево ей предложили должность художественного руководителя местного ДК. Но помещение, в котором находился объект культуры, некогда принадлежало монастырю, и в его стенах когда-то находился храм Александра Невского, а так же сестринская трапезная, которую государство никак не хотело отдавать. Тана наизусть знала Летопись Дивеевского монастыря и считала кощунством работать в помещении бывшего храма. Но детей нужно было как-то кормить.

    Настоятельница благословила ей послушание. И Тана, по ночам, два раза в неделю вместе с сестрами, бродила по территории монастыря, охраняя его от возможных покусителей на монастырское добро. За это, по церковным праздникам, ей давали денежное вознаграждение, продукты с канона и возможность питаться в монастырской трапезной вместе с детьми. Она не унывала, у нее был огород, сад, пенсия сына и куча талантов, которые она пускала в ход, чтобы подработать в бюджет семьи. С детства Тана  рисовала. Здесь научилась писать плавью и стала расписывать шлифованные камни и деревянные шкатулки изображениями батюшки Серафима. Одно плохо, продавать она не любила и не умела. Как ни странно, чуть подросший сын, с успехом стал этим заниматься. И ее работы покупались. За ними даже специально приезжали.

    Она познакомилась с местной художницей монахиней Калиопой, которую за глаза все звали просто Опа, за ее странные выходки, острые суждения о правилах монастыря и осуждение сестер. Тана никого не осуждала, в том числе и матушку Опу, считая, что та слишком хорошо про всё и всех знает, дружила с ней и училась у нее приемам иконописи.

    Мать Калиопу, за ее острый язык и бунтарскую натуру, игуменья попросту выгнала из монастыря. Хотя та говорила, что, якобы, ушла сама. В любом случае, у нее не было постоянной крыши над головой, и она часто отиралась у Таны. Благо двор был большим, и гостеприимство семейства не имело границ.

    Мать Калиопа была молодой миловидной женщиной, лет двадцати восьми, и у нее где-то была внебрачная дочь, которую ее мать забрала себе на воспитание. Опа мечтала купить себе домик и забрать дочку. Соблюдая монашеские обеты, одновременно заняться ее воспитанием. Тана её прекрасно понимала и ценила за светлые материнские чувства. Она сама носила в тайне желание получить монашеский постриг. Исполняла монастырское правило наравне с сестрами, несла послушание и успевала управляться с огородом, домашними заботами и проблемами детей.

    Опа много раньше приехала в Дивеево, побыла насельницей в числе сестер и, даже успела побывать в одном из монастырских подворий где-то под Москвой. Об этом времени она рассказывала много веселого и смешного. Например, как старички – схимник и его келейница ухаживали друг за другом и сушили свои трусы на одной веревке рядом. Но иногда она становилась серьезной и говорила такие вещи, которые в душе у Таны вызывали недоумение, а потом острое желание проверить так ли это?
Мать Калиопа рассказывала о том времени, когда в Дивеево привезли мощи Серафима Саровского. На празднике открытия мощей, при их возвращении в Дивеево, она находилась в толпе многочисленных паломников. Был крестный ход, и торжественный вход с мощами в Троицкий собор. Присутствовало огромное количество Духовенства, Патриарх и высокие гости из Правительства. Места в храме всем не досталось. Люди стояли, сидели и даже лежали перед храмом. Калиопа вспоминала, как сидела на каменном бордюре, и рядом с ней была очень старенькая женщина. Они разговорились и та сказала – а ведь это не мощи батюшки Серафима.– Его мощи-то я знаю. Я их знавала еще до разгона монастыря. Они были такими ароматными и чудотворными, что больные исцелялись от одной тени, которая на них падала от гробика. Это не Серафим Саровский! Уж и не знаю кто, но только не Серафим.

    Тана, собираясь в Дивеево, была уверена, что едет к своим, таким же, как она. Считала, что все верующие Ангелы во плоти, священники – представители Бога. И такого, о чем рассказывает матушка Опа, просто не может быть! Отца Серафима ведь постоянно переоблачают. Видят его косточки. Есть частички его мощей с дореволюционных времен, и сделать анализ идентичности ничего не стоит. Зачем бы подменять его мощи?

    Она, в, открытую, говорила Калиопе свое мнение на этот счет. Та удивлялась наивности Таны, даже злилась на нее. – Да как ты не понимаешь? Мощи – это огромный приток паломников, это деньги, зеленый свет обогащению Патриархии, новые возможности, восстановление церквей. Но главное деньги. Много денег! Какие Ангелы во плоти?! А если нет мощей батюшки Серафима и взять негде, а надо. Вот и взяли – кого - то нашли. Мощи в Музее религий в Питере. На ручках варежки и написано – «Преподобный отче Серафиме – моли бога о нас!» Серафим и Серафим. Может тот, а может этот.

    Тана очень редко сразу верила людям на слово. Она любила размышлять и проверять сказанное. Но всегда знала, как бы не переврали правду, истина всегда есть, и просто так никогда ничего не бывает, то есть, нет дыма без огня.
Она много раз прикладывалась к стеклышку на раке, но никакого особого аромата не чувствовала, как в тот, первый, когда приезжала в Дивеево из Камышина с сыном и прикладывалась к его открытым мощам. Тана помнила, что когда впервые наклонилась над телом батюшки, просто задохнулась от необычайного аромата. Почему же сейчас мощи не пахли? Еще заметила, что голова у батюшки накрыта покровцом, в центре, на лбу с пятачком открытого тела. Какого цвета могут быть косточки? Кремового, ну, коричневого. А тут в пятачке, розовое, просто розовая кожа. У Батюшки Серафима не было тела, не было и кожи – были чудотворные косточки. Поэтому Священный Синод в те дореволюционные времена, за неимением мощей, не хотел канонизировать Батюшку. И, если бы не настойчивость Царя Николая второго, так бы этого и не произошло. В «Летописи» Дивеевских сестер вспоминались пророческие слова Серафима – «Царя, который прославит меня, прославлю и я.»

    Тане недавно посчастливилось вторично приложиться к открытым мощам. Аромата, по-прежнему, не было, голова у батюшки была твердая. Но в первый раз, она погрузилась во что-то мягкое, хрустящее, куда-то низко и глубоко. Тана недоумевала, что же здесь могло хрустеть и быть мягким? И самое главное, она так верила батюшке тогда, что он исцелит ее сыночка, так верила, что, вот скажи ей – встань на воду и пойди – она бы встала, как Петр и пошла! Но исцеления не произошло. В чем причина?

    И еще, ее смущал вопрос о раке. Батюшка, судя по воспоминаниям сестер в летописи, был высоким. А это значит, не менее ста восьмидесяти, а то и ста девяноста сантиметров. Крупный и широкоплечий. А рака была такой игрушечно миниатюрной. Не более ста шестидесяти сантиметров. Ну, не могли же ноги батюшки положить рядом с телом? Тана специально у монахов интересовалась, как обычно кладут косточки в раку? Оказывается, каждую отдельно заворачивают в специальную ватку, потом раскладывают на внутреннем покровце, как обычное тело и все это потом облачают в монашеские одежды. Но, если так, то тело еще более увеличивается в длину. Так как же батюшка Серафим со своим крупным телом мог поместиться в такую малюсенькую раку?

    Ходили слухи, что во время разгона Дивеевского монастыря, при перевозке мощей, они просто исчезли. Их ночью тайно вывезли верующие и спрятали, чтобы «красные» не осквернили. И они до времени почивают где-то под Москвой у благочестивой женщины. И в свое время будут открыты и возвратятся, сначала в Саров. По словам самого батюшки, зафиксированным в Дивеевской «Летописи», там произойдет воскрешение Серафима, и уже из Сарова он своими ногами придет в Дивеево проповедовать Царствие Божие. Об этом в открытую писала одна из известных блаженных, которую впоследствии, уличили, якобы, в бесноватости и запретили публиковать и распространять ее слова.

    Тана подозревала, что из-за своей любви, и необычайной надежды и веры к батюшке Серафиму, в первый раз прикладывалась в Дивеево не к этим мощам, а к мощам где-то там, под Москвой, настоящим мощам Серафима Саровского, уложенным во что-то мягкое и накрахмаленное, такое хрустящее. И они пахли Раем.