Атомный сон - это миг, когда все в мире, в измученной голове человека, стремится всего лишь уснуть.
Понятие, вовсе не связанное с войной и прочим насилием, а скорее являющееся чем-то, что олицетворяет собой лишь результат проживания долгой, истязающей и страшной бессонницы, после которой наступает долгожданный и всеохватывающий покой, что длится вплоть до наступления следующей неминуемой сильной тревоги
I
Исповедь. Длилась так долго, что каждый забыл о том, может ли у наступить когда-нибудь ее окончание.
Не замедляясь и не затихая, он все напевал ту мелодию. Тот, что раскаялся, видел в своей голове улыбку священника.
Тот улыбался и напевал, не замедляясь и не затихая, мелодию, взятую будто из самого темени, из середины, поникшей серой точки по центру, все еще целой, однако столь вяло висевшей над остальным телом, нежным клубком - головы людской пряжи.
Когда-то давно ему, как и другим, связали голову.
Теперь уже не по размеру. Голову не по размеру.
Гражданин, что раскаялся, ждал.
Но другой все улыбался и напевал.
Мотив, пережеванный заново, продолжал звучать в голове.
Порой, пытаясь выловить из словесной мешанины, точно заветную рыбу, хоть единую строчку, человек раз за разом терпел неудачу.
«Повторяется и повторяется»
Повторяется на языке, у затылка, переходя к самым вискам.
Грань между приятным и приторно тошным медленно, но постепенно стирается. Еще пара нот и это станет до ужаса
н е в о з м о ж н ы м .
Гражданин не понимал, молчит ли священник или все продолжает петь, улыбаясь в его голове.
« П о в т о р я е т с я »
С засушенных губ хотелось сорваться нескольким фразам.
Попросить ли его остановиться теперь? Или он уже остановился?
Гражданин не понимал.
-Вы молчите?- неожиданно спросил тот неуверенно.
В ответ нечто похожее на молчание, но в голове, хоть и чуть тише, все равно отдается от затылка к самым вискам одна и та же мелодия.
- Вы, вы молчите? Молчите? – спросил вновь человек, очевидно решив, что если задать один и тот же вопрос несколько раз, то эффект увеличится вдвое.
Это не так
Не дожидаясь ответа, он повторил громче :
- Вы молчите? Я, я не слышу, – будто оправдываясь, начал раскаявшийся, - не слышу, молчите ли вы или нет. Вы. Я не слышу, молчите? Молчите? –
В ответ мелодия в голове точно усилилась, доходя почти до скрипа.
Гражданину хотелось, чтобы молчаливый священник начал хоть что-то, но говорить, совершенно не выдавая что-то осмысленное, абсолютно не важно что именно, но только бы говорить, чтобы не слышать этот мотив.
Омерзительное. Самое омерзительное - его нельзя было повторить в точности. Пытаясь, снова и снова, человек срывался и оступался в этой скрипучей мелодике.
з а н о в о
«Повторяется на языке»
«Повторяется и повторяется»
Секрет должен был быть разгадан. В чем секрет этой мелодии? Ее не повторить, не озвучить желанный оригинал.
Засев так глубоко, от нее становится только лишь тошно.
«Повторяется на языке»
Так часто, что не чувствуешь вовсе. Своего языка.
Не чувствуя своего языка, повторяется на языке.
З – заново . З – заново. З – заново.
Выбивая из скрипа одинаковый скрип, однажды, в определенный момент, наедине со священником, гражданин устал окончательно.
- Я не слышу, молчите вы или нет. Мне, мне лучше – пытаясь произнести фразу членораздельно, так, чтобы не начать подпевать, не пытаться повторить мелодию из головы, он говорил извинительным тоном – Мне лучше, молчите, мне лучше пойти. Я не слышу, что… мне лучше пойти… молчать в стороне, в дали от вашего места… не слышу вас, я не слышу... –
Перебирая во рту, словно детскую кашу, фразы, он направился беспокойной походкой к выходу из благополучной и злополучной одновременно церкви, порой переходя с шага на бег, но после вновь прерываясь и продолжая идти в прошлом темпе.
Повторяя на языке мотив на половину с глупыми просьбами не молчать невидимого и немого священника.
«А был ли священник вообще?»
Никому не было до этого дела.
Выйдя наружу, раскаявшийся стал жадно вбирать в себя воздух и аромат весеннего утра. Все более, более, более, более, словно готовый и сам раздуваться от вот-вот приходящего избытка свежести и чистоты.
Беспокойно оглядываясь, оттого будто кто-то мог забрать весь этот воздух себе, гражданин вдыхал всеми силами, повторяя с чрезмерностью то, что без конца повторялось на языке.
- Мне лучше молчать, пока вы молчите, я… не слышу, я все также не слышу, лучше молчать, лучше нам с вами простить друг друга и все так, как и раньше молчать, мы будем молчать и мелодия сама уйдет, сама уйдет, уйдет без следа, без следа, следа, без следа.-
Но мелодия не уходила.
Продолжая свой ритуал, человек пытался выбить из своей головы, из самого мерзкого, влажного от глупых усилий, темени, беспокойный мотив, который повторить невозможно.
Срываясь в этой скрипучей мелодике.
Скрипучей и жадной мелодике.
т о ш н о
Приятное впечатление сменилось на тошноту. В голове пронеслась мысль:
«Может ли рвать человека во сне?»
Все хорошее сменилось на тошноту. А весной уж и точно можно лишь захлебнуться, не спеша, подавиться ею в момент.
Когда она перестанет звучать? Когда кто-то устанет ее петь и играть?
Приятный мотив сменился на нечто паршивое.
« П а р ш и в о е »
– в этом слове было все весеннее утро того гражданина, что недавно раскаялся.
Но раскаялся в чем?
Разве что в том, что все для него стало слишком
«п а р ш и в о».
Уникальный термин для тех, кто не может признать красоту, признать, что ее стоит тоже иногда замечать, радоваться ее существованию, ее свежей сущности.
Однако.
Все приятное сменилось на тошноту. И стало слишком уж близкой давящей силой по напряженным вискам.
Но, все же, вопрос остается открытым для гражданина:
«Может ли рвать человека во сне?»
Никак не проверить, если до конца не уверен, что ты действительно спишь. Но похоже сегодня человеку у церкви, очевидно, но повезло.
Повторяя и повторяя, раз за разом, заново, заново, он возбудил в себе эту приторность. Эту паршивую приторность из своей головы. Суть в том, что мелодия практически вышла. Наружу.
Благо, никто не был свидетелем этого. Даже священник, что оставался молчать. Или петь.
Вдруг разлилось счастье по весеннему утру.
Мелодия вышла. Ее оказалось так много. Вокруг звучала она, теперь уж без скрипа, разливаясь по всей округе, вперемешку с каждым беспокойный словом от гражданина.
Все было в этой мелодии. Источая свой приторный, въедливый аромат, мотив заливал собой все дороги вокруг, произрастая из белой и влажной глотки хозяина.
Тот в свою очередь, не удержав себя на ватных ногах, бросил без сил свое тело навстречу нотам и оборванным фразам, что немедленно растекались по весенней земле.
Мелодия звучала, повторяясь в земле, все омывая тело создателя.
Все хорошее этой весной принялось быть странным и въедливым.
И было бы хорошо, когда все останавливается вовремя.
Тогда, когда это действительно требуется, однако это был случай иной.
Упав наземь, создатель мелодии долго сопротивлялся, но его щедрая глотка была совершенного другого мнения в этом вопросе, продолжая все заливать округу у церкви своими гармониями.
Сколько создатель бы еще протянул?
Неизвестно, но и кажется все.
Ответ на вопрос теперь уж получен, однако глотка его была самая щедрая среди всех других глоток.
Гражданин почти потерял надежду на лучший исход, когда в очередной раз с новой силой мелодия яростно принялась выходить наружу из несносной дыры. Однако, в последний момент, все прекратилось с наступлением одного очевидного факта
II
Человек, похожий на гражданина, очнулся утром в кафе. Тоскливо и тошно. С трудом подняв голову от мелкого столика, он осмотрел свои руки.
Вроде свои.
Затем, медленно переведя взгляд в окно, что располагалось левее, принялся старательно разглядывать что-то вдали.
Однако это продолжалось не долго.
Не выдержав, он посмотрел на само окно. На поверхности его отражалось неясным силуэтом очертания лица человека, так похожего на гражданина.
Он всмотрелся внимательнее, слегка напрягаясь в лице.
Вроде свое. Лицо вроде свое.
Минуту спустя он узнал себя в отражении.
После, вновь переведя взгляд на свои руки, а затем на немногих посетителей заведения, гражданин принялся, что называется «оценивать» цельность своей головы, поглаживая ее и порой надавливая легонько на виски и затылок.
Кажется, целая. И даже своя.
Затем, на секунду он замер. Прислушивался.
Минута, две, далее, далее.
В нерешительности и легком страхе гражданин слегка подергивался своим тощим телом. Будто чему-то не веря. Спустя какое-то время, казалось, совсем успокоился, принял расслабленную позу, но вдруг вновь чем-то встревожился.
Снова чему-то не верил. Снова прислушивался.
Через минуту, будто позволив себе с особым усилием, едва улыбнулся и издал короткий нервный смешок, в неком подобии желанного облегчения. Однако, тут же принял выражение лица вновь не самое благостное.
Причина была такова: мелодии больше не слышно, но это никак не решало проблему бессонницы, и тем более не подгоняло задержавшегося друга столь ранним утром к назначенной встрече.
Очевидно, было бы значительно легче, если «мелодия, паршивый мотив» - были половиной проблемы, однако, на деле это составляло для гражданина не более четверти, болезненной, но всего на всего четверти. Остальные три это всегда: тошнота, бессонница и тревога.
Что, кстати сказать, весьма путало недавно очнувшегося. Ведь сложнее всего было отнести к чему-то одному своего утреннего приятеля. Он не понимал до конца, что испытывает в данный момент, ибо непунктуальность друга то ли скорее тревожила, то ли же вовсе от нее просто-напросто было тошно и муторно. Кто знает? Пока не увидишь самого человека, не поймешь ничего толком.
Ожидание принялось быть странным и вязким.
Кофе, что совсем уже не помогал и ни сколько не бодрил гражданина, начал лишь наводить раздражение своей бесполезностью напополам с бессмысленной горечью.
Взгляд в окно, не моргая.
Холодно. Холодно.
Попытка прикрыть левый глаз осталась провальной.
Заново. Заново.
Также провально.
Неожиданно, верхней половиной своего тела гражданина замер в испуге. Оставаясь пополам каменным, человек медленно опустил взгляд на свои ноги.
Дрожали.
Колени дрожали.
Друга все еще не было, но колени уже принялись за свое: готовиться к собственным танцам. Отдельно от хозяина.
Будто бы мраморно – тяжелой рукой, посетитель опустил одну из двух себе на колено.
Дрожит и рука.
Так заразительно. Тревога так заразительна.
И самое мерзкое то, что в любой другой день подобное за собой наблюдение оказалось бы хоть сколько-нибудь полезным для себя самого.
Но явно не в это утро.
Сейчас вовсе не кстати, совершенно, не к месту ощущать нечто настолько тревожное, будучи в одиночестве.
Это только сбивает.
Гражданину дождаться бы друга. А его все еще нет.
Да и к слову, не слишком ли иронично это по своей сути теперь?
Потенциальное существование такого абстрактного друга на деле оказывается лишь чем-то иллюзорным и столь трагичным для отношений. Человек за кого-то цепляется, но этот кто-то однажды оставляет тебя одного утром в каком-то кафе среди общего множества таких же мелких или чуть больших в размерах, на деле всегда таких одинаковых, не отзываясь столь явно на твою просьбу.
К чему это? Со всеми такое бывает? Или только с этим танцующим нижней частью своего тела, сухим и бессонным гражданином в этом
к а ф е
Нервно ожидая товарища, человек пытался сдерживать дрожь в коленях, попутно растирая одной рукой одежду на теле.
Было холодно, возможно, только ему одному, но и это скорее проявлялось в виде симптома необъяснимой тревоги.
Казалось, вокруг все равно также завтракают вместе с ним, в едином порыве, такие же люди, как и он сам, однако сама мысль, что друг не придет, что никто не услышит бедного гражданина, с новой и новой силой угнетало его.
Ни с кем не говорить.
Остается лишь ждать. Но сколько?
Нельзя вечно казаться другим непреклонным и сильным.
Вечно нельзя.
Всему есть предел.
Жадно впиваясь взглядом в окно, желая найти родной силуэт, человек не заметил, как со спины медленно приближалась официантка с серым лицом, в рядовой форме.
Совершив пару шагов по направлению к столику гражданина, и, подойдя совсем близко, она осторожно положила правую руку ему на плечо, держа при этом в левой какой-то сверток, по видимому, счет или записку.
Человек замер, остановив голову в одном положении, громко сглотнув при этом слюну.
«Неужели я не заметил? Неужели он прошел незамеченным?» -подумал бессонный в тревоге, предвкушая заветную встречу.
Однако, вместо знакомого голоса, он почувствовал нежное поглаживание по волосам, а затем и вовсе будто искусственный голос молоденькой девушки, которая что-то начала говорить.
От шока, немой посетитель по первости ничего не мог уловить, не мог и пошевелить даже собственным телом и головой, однако, изначально запомнив лишь пару фрагментов из фраз, через несколько секунд понял, что та повторяет одну и ту же реплику.
Она говорила: « Я был абстрактный. Абстрактный. Сделай это один. Это один. Ты остаешься один. Один и абстрактный.»
После нескольких повторений заученной фразы, на стол человека упала записка, надписью вверх.
Было написано: «Твои истерики – чушь. Каждый раз слушай ту девушку. Сделав это один, полюби, оставаясь одним.»
Затем еще через момент тело за спиной вдруг заговорило, передавая инструкцию друга:
- Он просил передать, что не придет. Думаю, из начертанной записи ясно. Но, поясняя, могу сказать, что...
- Я понял, не нужно.- нервным тоном прервал ее человек, все еще неспособный толком свободно двигаться. Впиваясь взглядом в окном, он повторил – Не нужно, я… понимаю.
После, предпринял попытку встать, но его остановило то, что рука серой фигуры все еще не сходила с худого плеча, оставаясь неким бессмысленным и тоскливом грузом.
Спустя секунды, попытался еще и получилось. Первое время не оборачиваясь, медленно, едва шевелясь, встал и уставился, будто в последний раз на записку.
Затем поспешным движением смял ее в кулаке и убрал в один из карманов пальто.
Понимая, что нужно бы обернуться и поблагодарить девушку за ее донесение от абстрактного друга, гражданин не все равно решался этого сделать, ощущая внутри беспокойство, что так терзало его в эту минуту.
Но раздумав мгновения, все же решился.
Обернувшись, увидел сразу, что та, с серым лицом, стояла в паре шагов от него, уже расставив руки, приготовленные для неуместных объятий.
Быстрым движением глаз человек скользнул на других посетителей.
Те, словно ничего не замечая, продолжали заниматься своим делами.
Мирно ели, увы.
Наступило легкое замешательство. Спустя пару мгновений бессонный было хотел произнести слова дружбы и покинуть место, как можно скорее, но его опередила сама дама.
Ни говоря ни слова, с улыбкой на бетонном лице, она совершила медленный шаг навстречу, раскрывая объятья все более, более, уже явно намекая на то, что гражданину их точно не избежать.
Человек напротив слегка дернулся от волнения, уставившись в маленькой головы выражение, которое будто непрерывно переменялось от полного безразличия до легкого гостеприимства.
И от подобного становилось вовсе не по себе.
Ему одному.
Последовал еще один шаг, что оставил между ними двумя уже слишком мало расстояния для того, чтобы можно было избежать заветных, кем-то спланированных объятий.
Мужчина не мог сдвинуться с места и, кажется, уже принялся постепенно свыкаться, точно ожидая, когда все это наконец завершиться.
Он попытался сделать в ответ некое подобие шага, но что-то внутри его остановило.
Девушка подошла совсем близко и уже принялась заносить свои миниатюрные ручки за спину гражданину.
Тот невольно дрожал, не спуская взгляда с ее действительно серого даже в самой близи лица.
В последний раз скользнув глазами на остальных, человек мерно вздохнул.
Не смотрят.
Незаметно тот приобнял фигуру дамы в тоскливом кафе. Она показалась ему на удивление очень мягкой и хрупкой, на деле чуть ли не жидкой, однако, это скорее радовало нежели приводило в некую странность.
Как только же руки легли на талию девушки, он сразу услышал фразу, отдаленно напоминающую человеческое «спасибо», но произнесенную теперь уже столь неестественным голосом, что прежний мог показаться совсем обыкновенным в сравнении с тем, что теперь можно услышать сейчас.
И он сам хотел было переспросить ее о значении пережеванных слов, но вместо этого зачем-то прижал сильнее к себе дабы, вероятно, почувствовать лучше мягкость дамского тела.
Она не сопротивлялась.
Человек принялся сжимать сильнее, уже вовсе переходя границы дружеских объятий, напрямую переходя к нескрываемой и грязной романтике, однако и тут девушка с серым лицом не думала его отвергать.
Гражданин, будто на время откинув различного рода условности в обращении с дамами, сжимал ту фигуру сильнее.
Однако, понял в чем дело не сразу.
То, что случилось далее, стало для него форменным и настоящим разрывом нормального, учитывая каждую прочую странность его снов и ощущений.
Сжимая сильнее, в какой-то момент человек наконец почувствовал, что девушка в его теперь уже и без того безмерно крепких объятиях начинает постепенно, в буквальном смысле таять, если вовсе не плавиться.
Под уверенным действием рук, теперь разогретых нежной фигурой напротив, само основание официантки, ее хоть сколько-нибудь прочный каркас миниатюрного тела, разливался на пол кафе. Но гражданин более не был способен остановиться.
Это сыграло свою последнюю роль для серой маленькой дамы.
За пару мгновений нежных усилий он выжал девушку так, что теперь все ее тело осталось угрюмой лужей на и без того грязной плитке утреннего заведения.
Оставаясь пребывать там, где-то внизу, растекаясь под ногами ошарашенного гражданина, который стоял теперь ничего не понимая в позе, будто он только что пытался обнять себя самого, девушка издавала медленный хлюпающий звук.
Никто из других не обратил на это никакого внимания. Все оставались мертвенно спокойными и вежливыми друг с другом.
У человека возникло желание закричать со всех сил, чтобы все обратили свои взгляды на то, что здесь произошло, однако тут же, через секунду по собственной странности совсем передумал, очевидно, аргументируя это тем, что тот мог бы прервать на самом интересном моменте завтрак чужих ему людей.
Лишенный всякой способности говорить членораздельно и внятно, бессонный принялся лепетать точно на собственном языке разного рода объяснения, как и почему подобное произошло с бедной и жидкой девушкой с серыми лицом.
Никто будто не слышал его обрывки слепленных в ручную фраз.
От медленного, но довольно пробивающего осознания этого факта, гражданин начал слегка пятиться назад, постепенно, раз за разом, увеличивая свой нервный и беспокойный темп.
Шаг назад.
Назад и назад.
Назад и назад.
Шаг назад и два шага назад.
Назад и неожиданно пропасть.
Пренебрегая теперь возможностью следить за собственным телом, в момент очередного движения прочь, человек оступился на своих нервах.
Два неловких шага все также назад и падение.
Казалось привычным для всех движением тела, гражданин уронил себя на пол и будто увяз в нем так, словно не только девушка оказалась без всякой ощутимой внутренней твердости.
Сомкнув на секунду глаза и раскрыв их снова, точно надеясь обнаружить себя в собственной комнате, упавший увидел все тот же потолок кафе и его бледно – желтые стены, что так неуютно обтекали внутренности заведения.
Был все еще тут с чувством, что его никогда не должно было быть здесь.
Падение закончилось столь ожидаемо, имея в себе некий и странный момент.
Гражданину казалось теперь первое время, что и сам потолок и тошного цвета угрюмые стены, будто по примеру дамы в униформе кафе, аналогичным образом слегка покосились и, вероятно, тоже где-то весьма глубоко внутри надломились в своих основаниях.
Спустя короткое время, простая теория начала подтверждаться на практике.
Человек особенно остро стал замечать, что уже через несколько мгновений все окружение и содержимое несчастного кафе принялось по образу и подобию с дамой, плавиться на глазах упавшего и бессонного. А вместе со всей грубо сколоченной мебелью и ровно каждый спокойный и вежливый посетитель мелкого заведения.
Крыша, точно разъедаемая невидимой кислотой, стала мало-помалу разламываться под собственным весом, превращая некогда твердый материал в холодные капли.
Было ясно одно: все начинает разваливаться, неимоверно быстро гнить и ломаться в своей первоначальности и нерушимости.
Столь отчаянное утверждение крепко засело в беспокойной голове гражданина, примерно с той же силой и крепостью, как и вариант, при котором сам гражданин начинает форменно сходить с ума.
В этом ему, по своей природе, сомневаться в данный момент не приходилось, ибо после ряда вопиющих странностей начинаешь верить почти во что угодно, однако ведь нужно было и что-то предпринять в данный момент, дабы и самого несчастного посетителя не накрыло холодной волной сумасшествия, что так дико стремилась утопить собой все содержимое утреннего кафе.
Не долго думая, человек не без труда вырвался из вязкого пола и, сопровождаемый собственным стоном отчаяния, выбросился в расположенное неподалеку окно.
К всеобщей нормальности остальных, но своему удивлению, гражданин, предвкушая сильный удар о стекло, с неимоверной легкостью растворил его «тяжестью» худощавого тела и так же быстро, как принял решение секунды назад, тут же оказался вне заведения.
Ощутив на себе лишь незначительное покалывание у шеи и головы, краем глаза, в полете, он заметил, что весь теперь принял на себя все краски кафе.
Очертания девушки, стен, стола, окна и потолка отражались теперь на его потрепанном, бывшим когда-то зеленом пальто.
Падение в отличие от того же выброса оказалось менее чудным и удивительным, а точнее, вполне реальным и совершенно обыденно – жестким.
Кое-как для собственной безопасности выставив руки, гражданин с глухим стуком приземлился на то, что, вероятно, стоило бы называть землей, однако теперь уже, после всех событий до этого, оставаться хоть в чем-то уверенным не приходилось.
Человек убедил себя, что это была земля. Во всяком случае, та была твердая, что немного, но все же радовало.
Будучи отвлеченным вполне очевидным ударом, бессонный пропустил самый момент, когда кафе вовсе полностью обрушилось разноцветно-холодной волной вниз со своей высоты, без следа похоронив каждого из неприметных утренних его обитателей и отчасти накрыв собой отчаянного гражданина.
Ненадолго стало чуть холоднее, однако это чувство приелось столь же быстро, как и появилось. Пальто приобрело новые краски.
Все приняло вокруг странную форму. Ни солнца, ни луны, ни звезд, ни земли, ни ветра вокруг, ни дня и тем более ночи.
Все казалось весьма идеально – пугающим, откровенно таящим в тоже время некий извращенный секрет.
Тем временем, очнувшись, человек настороженно, все еще не вставая, осмотрелся и увидел, что на месте только что существующего здания осталась лишь внушительных размеров лужа самых разных пестрых оттенков, в общем и целом все равно отдающих беспокойством и тошнотой.
В попытке встать, одинокий вновь ощутил легкое покалывание теперь уже во всем теле, порой прерываемое на деле болезненным тянущим чувством, какое обычное испытывают те, кто проспал действительно много, однако гражданин понимал, что подобное к нему не относится точно.
Стало еще холоднее. Бессонный наконец встал и то ли от нервов, то ли от досады развел руками, и неожиданно для себя самого будто зацепился за что-то кончиками худых пальцев обеих рук.
Конечности сами собой повисли в воздухе.
Обеспокоенный новой потенциальной напастью человек напряженно вобрал в измученную грудь воздуха и, закрыв глаза, слегка надавил на пустующее пространство пальцами, впившись в него средней величины ногтями.
Это подействовало, но совершенно не так, как ожидал того гражданин.
Словно разодрав некую невидимую глазу завесу, оставив на ней мелкие раны, по направлению вниз его рук потекло нечто теплое и черное, как потом увидел сам человек.
В замешательстве, он испуганно вырвал пальцы из загадочного пространства и тут же обнаружил, что оно будто совершенно реальным образом кровоточит.
Но это была вовсе не кровь.
Черная вязкая жидкость медленной струйкой спускалась из каждой свеженанесенной ранки вниз, стекая и оставляя следы, точно на существующей, но вовсе невидимой стене.
Гражданин засмеялся.
Долго наблюдая за тем, как капля за каплей откуда-то с другой стороны вытекает нечто темное, едва ли не заливаясь хохотом, он подошел к вымышленному «кровотоку» чуть ближе.
Затем еще.
И еще.
Оказавшись у самого основания, неожиданно он принял самый серьезный и местами отчаянный вид, и с силой начал раздирать раны все больше, впиваясь в них и ощущая, как по его пальцам стекает теплая черная жидкость.
Все дыры стремительно раскрываются и оживают.
В череде спутанных между собой мгновений, моментов, все окружающее пространство сменилось на массивную черную стену, на ощупь совершенно вязкую и теплую.
Продержавшись считанные минуты, она рухнула под собственной тяжестью прямо на гражданина, едва ли не уничтожив, но вместо этого лишь окрасив его в темный траурный оттенок.
Это порвался день человека.
Порвался на половину с ночью.
Черная стена подобно некой границе скрывала за собой очередное пространство.
Выстояв под натиском мифического падения, человек бросил взгляд вдаль и увидел, что на месте, где-то когда-то располагалось злосчастное и дикое кафе, теперь сидит, нервно ерзая на своем стуле, фигура в нуарных тонах, в сопровождении столь же нетерпеливой, вечно смеющейся фигуры девушки.
Гражданин вновь сделался каменным.
Два силуэта напротив же извивались, как только могли, точно друг другом когда-то убежденные, что находиться в спокойствии для них будет считаться равносильно смерти, тоске.
Попытавшись разглядеть их подробнее, человек заметил, что абстрактной формы мужчина был одет в разорванную местами шубу, окрашенную в строго черно-белые тени, однако сплетающиеся между собой так тесно, что обозначить видимым образом, где начиналась одна линия и заканчивалась другая, было практически невозможно.
Непрерывно ерзая на своем грубо – сколоченном стуле, будто украденном совсем недавно откуда-то, в левой руке он перекатывал несколько жженых сахарных кубиков, порой медленно и демонстративно отправляя их себе в изуродованный, такой же черно – белый высохший рот.
Девушка же, что располагалась правее абстрактного также старалась не отставать от своего спутника и постоянно, что-то повторяла, иногда прерываясь на собственный едкий смех.
Вокруг было так тихо.
Но, увы, не в голове бессонного гражданина.
Завидев пару, он почувствовал, что мелодия вновь возобновилась. Вновь переходя с гармоний на омерзительный скрип, и обратно.
С гармоний на скрип.
И обратно.
Пытаясь расслышать одну и ту же фразу, он способен был уловить только вторую ее часть, слыша только лишь:
«Это вновь происходит. Посмотри, это вновь происходит. Посмотри и (послушай?), это вновь происходит. Вновь происходит. Это вновь происходит»
Дама повторяла это с таким азартом и смехом, что невольно становилось жутко от каждого нового, пережеванного ее губами слога. Гражданин не понимая, возможно только догадывался о истинном смысле, предполагая, что она говорила о мелодии, том самом мотиве, что звучал в голове человека.
Спустя время, постепенно обессилев то ли от досадного непонимания происходящего, то ли от дикой усталости пребывания в испорченном кем-то мире, а может от всего сразу, бессонный упал на колени, сдерживая свою размягченную голову холодными руками.
Тут же после этого присоединился мужчина, повторяя невпопад с девушкой, низким черным голосом свои реплики.
Соединяя все вместе, это представляло из себя следующее:
«В твоей голове. Мы знаем тебя, в твоей голове. То, что вновь происходит, то, что мы знаем тебя, в твоей голове, вновь происходит, зная тебя, происходит. Истерлись дни, когда ты не знал нас, но мы всегда знали тебя, тогда же все вновь происходит. Посмотри и (послушай?) это вновь все происходит сейчас. Дни истерлись, и дни те истерлись, истерлись, зная тебя, дни те истерлись, истерлись»
Гражданин окончательно сдался, уже готовый закричать от тоски и тошного бреда злосчастной пары, однако отвлекся от своего отчаянного решения, завидев некое движение, более резкое, нежели обыкновенно, со стороны девушки.
Это было последнее, что он увидел.
Та, задыхаясь диким смехом, достала меж тем из внутреннего кармана нечто, очень напоминающее ружье, и с криком «Вновь происходит» произвела точный одинокий выстрел в лицо гражданина.
Бодрящая дробь заставила человека снова очнуться, но не где-нибудь в отдалении, в странных окрестностях, а наконец у себя дома.
Было утро.
Вздрогнув, он обнаружил, что лежит на полу, болезненно уткнувшись лицом в пол.
Наступило мнимое облегчение. В голове пронеслась мысль, словно напоминанием:
«Дни те истерлись… истерлись»
Потерявшийся в сутках принял попытку встать, но быстро понял, что за все то неизвестное ему время, что он спал, тело его вовсе затекло от весьма неудобной позы.
С досадой вздохнув, он стал медленно переворачиваться на спину, с такой опаской, будто ожидая увидеть, что потолок его квартиры либо кровоточит чем-то темным и теплым, либо вот-вот примет жидкую форму и обрушится на несчастного гражданина.
Обернувшись, он обнаружил, что с потолком и стенами все так же, как и годы назад, все в полном порядке.
Окинув болезненным взглядом по возможности всю комнату, он вдруг почувствовал, что на глазах его медленно выступают слезы.
Отлежавшейся пыльной рукой, человек смахнул их с лица, осторожно раскрыв и точно «закапав» остатки печальных солей себе в глотку, уместил часть своей ладони в свой рот.
Затем, громко сглотнув с глухим стуком уронил руку на пол.
Долгое время спустя, по прошествии длинных часов, уже к вечеру ему болезненно вспоминался опыт нынешнего тошного утра, что предшествовал теперь общему сну.
Атомный, атомный сон в своем мертвенном темпе приходил к человеку.