" 30 декабря 1999 г.
Дорогая моя сестричка!
Можно я буду звать тебя Лейла?
Прости, что не писала раньше. У нас тут плохо с бумагой. У нас тут со всем плохо.
Если бы ты смотрела телевизор, ты бы знала, что здесь происходит. Это должны показывать. Не сериалы, не концерты, не футбол. У нас давно нет света, и наш телевизор расстреляли солдаты, поэтому я не знаю точно, что по нему показывают. Но я думаю, что наш город не сходит с экранов целыми днями. Потому что в Городе идёт война. У нас идёт уже третья война.
Если бы ты умела говорить, ты бы мне сказала, зачем люди воюют.
Раньше все жили дружно. Мы вместе играли во дворе – и нохчиец Алихан и ялхороец Марат и армянка Аревик. И никто ни у кого не спрашивал национальность.
Лейла, почему люди так поменялись?
В сентябре мама заболела, и я вечером пошла за водой. На улице четыре парня лет 15-16 спросили меня по-русски, как пройти к рынку. Я им ответила, тоже по-русски. Тогда они схватили меня за руки и стали тащить к разрушенным домам. Я кричала и вырывалась. Мимо шёл старик-нохчиец. Он спросил, что они хотят сделать. А парни ответили, что я русская, а русские – не люди, потому что российские солдаты убивают всех без разбору, и поэтому с русскими можно делать всё что угодно. «Сколько тебе лет, девочка?» - спросил меня старик. - «Тринадцать» - «Иди домой, и выходи на улицу только с матерью. А вы, - добавил он парням, - если хотите воевать, то идите воюйте с солдатами. Нохчийцы с женщинами не воюют».
Я пришла домой и рассказала всё матери. В последнее время в городе пропадают молодые женщины, девушки и девочки вроде меня. Не только русские. Мама рассказала, что с ними могут сделать. Я не хочу быть изнасилованной. Ни нохчийцами, ни русскими – никем. Я просто хочу жить.
Скажи, Лейла, зачем они так? Ах да, ты не умеешь говорить.
В октябре на Центральный рынок упала российская ракета. Убило много людей. Человек 100, наверное. И тех, кто торговал, и тех, кто покупал. И нохчийцев и русских. И стариков, и даже детей. Маме в ногу попало несколько осколков. Мелкие потом вышли, а крупный шевелится и режет ногу изнутри. Теперь она не может долго ходить.
За что они нас так? Скажи, Лейла! Ах, да…
Город обстреливают каждый день. Мы уже по звуку знаем, когда стреляет «Град», а когда пушки. Стреляют по верхним этажам. У нас во дворе три 4-этажных дома, буквой П. В каждом три подъезда. Все живут только на первом этаже. Потому что от верхних этажей остались только бетонные плиты, которые свисают и могут упасть каждую минуту. В одном доме плиты упали на угловую квартиру. В ней жили дедушка Джамалай и бабушка Нина. Он ночхиец, она русская. Три дня их голоса раздавались из-под плит. А мы сидели рядом и ничем не могли помочь.
Скажи, что плохого они сделали? Лейла! Не молчи, пожалуйста!
То, что у нас нет бумаги – это не самое страшное. У нас ничего нет. Ни света, ни воды, ни еды. Мы ходим по брошенным домам и ищем еду. Таких домов в Городе много. После Летней войны, когда Город захватили боевики, очень многие квартиры опустели. В основном уезжали русские. Уезжали, бросая дома, вещи. Уезжали, потому что жить здесь стало невозможно. Уезжали, потому что ненависть стучалась в их окна и двери. Я сама видела, как молодая женщина с ребёнком на руках говорила: «Это русские, г1аски. Их надо убивать. И ты, когда вырастешь, их всех убьёшь». А младенец ей отвечал: «Агу, агу».
Лейла, почему её сын должен кого-то убивать? Ведь все хотят жить…
Пять лет назад, когда началась Первая война, мы ходили смотреть на подбитые российские танки. Возле одного лежал раненый танкист. Его придавило деревом. Он просил: «Убейте меня». Недалеко лежал пистолет, но танкист не мог дотянуться. Мальчик Алихан поднял пистолет и выстрелил. А потом вечером плакал. Плакал и снова повторял и повторял, что страшно убивать только первого врага. И опять плакал. Сейчас ему было бы 15 лет. Его застрелил снайпер.
Лейла, а я помню, как мы с ним играли во дворе…
Весь город ходит по брошенным квартирам. Кто-то берёт ковры, хрусталь, пылесосы. У тёти Зары из соседнего подъезда уже вся квартира в коврах. Они лежат у неё в несколько слоёв. Зачем ей столько? Ведь всё равно в дороге к Аллаху ни один ковёр ей не понадобится.
Мы с мамой берём только еду. Вчера нашли тетрадку, школьную, в клеточку и полмешка наполовину сгнившей муки. На листе из тетради я пишу тебе письмо. А муку мама развела водой, покрошила лук, посолила – получилась похлёбка. Праздник, если находим одну-две картошки.
Однажды пришли российские солдаты и дали нам банку тушёнки. Они очень удивились, увидев нас. Потому что им говорили, что в Городе остались только боевики, а все жители давно ушли.
По брошенным домам ходить надо очень осторожно. Там полно «растяжек». Я всегда внимательно смотрю под ноги. А Маратик из соседнего дома не заметил тоненькую проволоку…
Лейла, а он всего лишь хотел есть…
Завтра у нас Новый год. Если бы я верила в Деда Мороза, я б его попросила, что бы не было войны. Что бы можно было, как раньше, спокойно выйти во двор и поиграть с Алиханом, Маратом и армянкой Аревик. И что бы у мамы не болели ноги. Но в наш Город Дед Мороз не заходит. А у вас, Лейла, он существует?
Лейла, дорогая моя сестричка.
Два дня я тебе не писала.
Это был самый плохой Новый год в моей жизни.
31-го Аревик играла во дворе со своей маленькой сестрой. Когда начался обстрел, мама выбежала к ним – она хотела помочь девочкам зайти в подъезд. У мамы с утра болела нога, и она не могла быстро бежать. Аревик поскользнулась и упала. Мама хотела её поднять… Они не дошли до подъезда пять метров. Снаряд разорвался рядом с ними…
Дедушка Султан сказал, что хоронить лучше всего в свежей воронке – там земля мягкая и тёплая. Их вместе и похоронили. В одной воронке. Под вишней. Мою русскую маму…. И двух армянских девочек…В мягкую-мягкую землю…Только она была уже холодной.
Лейла! У меня осталась только ты. Нашего отчима в Первую войну взяли в заложники солдаты. Больше мы его не видели. Дедушку Сашу в Летнюю войну застрелили боевики, когда он шёл за водой. Теперь не стало мамы… Зачем я попросила у Деда Мороза, что б у неё не болели ноги? Я же не знала, что он сделает именно так.
Сегодня нас опять обстреливают. Я сижу у стены, пишу тебе письмо и завидую тем, кто уже умер – они теперь ничего не боятся. И ноги у них не болят. Прости меня, мама.
Лейла! Как хорошо, что ты так и не родилась на этот свет!
Потому что жить здесь невозмо»
Лейтенант Ерёмин дочитал до конца письмо, найденное возле убитой девочки. Он оглядел то, во что превратилась комната. Снаряд влетел прямо в окно. Шансов выжить не было.
Лейтенант узнал девочку: именно ей пару дней назад он дал банку тушёнки. Офицер свернул листок из школьной тетради пополам, потом ещё раз и попытался вложить его в холодные руки, но мёртвые пальцы девочки отказывались сгибаться.
- Что будем делать, командир? – спросил подошедший сержант.
- Возьмите её, - указал на девочку лейтенант, засовывая листок в карман «разгрузки».
- Но, командир, нам же полковник приказал…
- А мне насрать на всех полковников и генералов! Я сказал, бери её! Живо!
Сержант, зная, что спорить с лейтенантом, когда он так кричит – себе дороже, поднял хрупкое тело девочки и вышел во двор.
Её похоронили в недавней воронке, под обожжённой вишней, рядом с тремя небольшими свежими холмиками. Лейтенант нашёл пару досок, соорудил подобие креста, воткнул его в землю и углём написал на нём крупными печатными буквами
ОНА ХОТЕЛА ЖИТЬ.
Спустя пару минут после того, как военные скрылись за углом, из соседнего подъезда показалась женщина в тёмном платке. Убедившись, что во дворе никого нет, она подошла к свежему холмику, раскачав крест, вытащила его из земли и вместе с ним скрылась в доме - ей надо было топить "буржуйку".