Наша гаррота стояла во дворе тюрьмы, за высоким забором. Столб, врытый в землю, к нему приколочен деревянный стул с креплениями, на уровне шеи — отверстия для веревки. Приговоренного привязывали, на голову надевали мешок, палач при помощи ручного ворота крепко затягивал петлю. На одну казнь, вместе с заупокоенной молитвой, требовалось не более получаса. Приговоренный умирал с поднятой головой, а не раскачиваясь в петле или теряя дарованную Богом целостность под ножом гильотины. Мы знали: cуд в праве лишить человека жизни за совершенное преступление, но никто не в праве унижать его перед лицом Всевышнего. Мы арестовывали и судили тайно, процесс был достоянием немногих. Преступник однажды пропадал, и неприметный человек в черном оповещал родственников об обвинении и приговоре. Мы знали, грех — суть малая и незначительная часть Божьего мира, привлечение внимания к которой недопустимо. Мы сровняли с землей эшафот на центральной площади, уничтожили позорный столб и колодки, запретили клеймение, розги и кнут. За грех, невозмещаемый золотом, оставалось лишь два наказания — работа и смерть. И те, кто возвращались из нащих каменоломен и шахт, не несли на лицах позорных следов клейма, а в сердцах – воспоминаний о беснующейся вокруг толпе и летящих отбросах. Они искупали свои грехи и могли просто продолжить честную жизнь.
Мы проиграли. Враги подступили со всех сторон и предатели, не способные понять сделанного нами, были рады откупиться от захватчиков, нашим золотом — и нашими головами. Верные нам солдаты гибли, потерявшие человеческий облик горожане жгли наши дома. Они верили в того же Бога и возглашали хвалы Ему — не понимая Его слов, предаваясь мерзости, уверенные, что любой грех, подумайте, любой, может быть замолен и забыт. А поколение, вдохновленное нами и нашими идеалами, так и не успело родиться. Скоро и мы, последние, примем свою смерть. Болтаясь в петлях на многолюдной площади.