Погода была как на заказ. Правда, на заказ только купальщиков. Вот уже две недели стояла жара. Сухая погода высушила поля и огороды, поджарила посевы. Овсы, выкинувшие метёлки, едва оторвавшись от пашни, приуныли и даже начали желтеть. Было уже ясно, что урожая они не дадут. Пшеница еще держалась, устремив колос к небу, но и она не обещала того, на что надеялись сеятели. Лето выдалось хорошим, но не урожайным.
Мы «ехали» по грунтовке, проложенной между полей. По левую сторону лежало овсяное, уходящее за километр по косогору к лесу, по правую - пшеничное, спускающееся к речке. Ехали – это сказано громко. Ехал Юра, а я катил его коляску.
Катить было не тяжело. В отличие от дороги на Старый Чулым, дорога к Прорве была укатана не тракторами, а автомобилями. Да и «груз» в коляске был не тяжелым. Иссушенный малоподвижностью, Юра весил не более тридцати, хотя был он уже в возрасте двадцати. Для него эта поездка была как неожиданность, как благодать.
Для меня она стала открытием духовного мира племянника. Всю дорогу, длиною в километр, мы разговаривали. Вернее говорил Юра, я слушал, иногда вставляя вопросы и комментарии.
Притихшие под палящим солнцем нивы, слушали нас. Жаворонки, уже отпевшие свои весенние песни, не висели над полями, лишь вспархивали с пыльной дороги, вспугнутые нами. Вдалеке, по-над речкой, зелено кучерявились кусты черемухи и тальника. Там протекала Прорва. Весной она, подпираемая Алтаткой, текла к Чулыму, но в половодье и потом всё лето текла навстречу речке.
Когда-то по ней текла Алтатка, но Чулым, заставил её течь вспять, и она нашла себе путь другой. Теперь в месте, их встречи образовался глубокий омут, вымытый водоворотами. Вот к этому омуту ехали и шли не только деревенские мальчишки и девчонки, но и взрослые. Ехали к нему и мы. Юра всё говорил и говорил. Юра был рад пообщаться.
Редко ему выпадала такая возможность. Некогда и некому было с ним долго разговаривать. Бабушка все время в работе. Мама не очень-то разговорчивая. У неё много хлопот по дому. У неё лучший друг – табуретка, которая помогает ей передвигаться на больных ногах. Редко она садится на неё возле кровати или коляски сына. Она и по двору с табуреткой ходит.
---- В прлошлом году мне ни рлазу не прлишлось искупаться, -рассказывал свою жизнь Юра. – Лето было плохое, да и дрлузья мои ушли в арлмию. Письма пишут. Скорло прлидут. С ними я часто купался.
Чтобы не выразить жалости к племяннику я бестактно спросил:
---- Как это, Юрчик, тебя угораздило родиться таким?
Юра нисколько не обиделся.
---- Рлодился я норлмальный. В школу ходил. Во вторлом классе учился. Бык соседский меня напугал. Бодался. Меня свалил на улице и взялся катать. Отогнали его, а я встать не могу. Вот с тех порл и лежу.
---- Лечился?
---- Возили меня по больницам. В Крласноярлск возили. Врлачи сказали: парлалич врлождённый. Рлано или поздно он все рлавно случился бы. Сказали: папа виноват. А в чем он виноват?
---- Он тебя не вывозит на прогулку?
---- Когда ему?! Он то на рлаботе, то на рлыбалке, то пьяный, а с пьяным с ним много не наговорлишь. Стукнет кулаком по столу, спрлосит: «Кто в доме хозяин?!» Все срлазу с ним соглашаются. Спать всю ночь никому не даёт, то мамку крличит, то бабушку, меня не трлогает, но всё рлавно какой сон?! Мама сама на больных ногах, бабушке я уже не по силам. Когда она была еще ничего, она со мной занималась. Прлиходили ко мне учителя, дрлузья, учебники прлиносили. Школу я окончил…
---- И геометрию с алгеброй?
---- Зачем мне они? Литерлатурлу, геогрлафию с исторлией, зоологию…
Я понимающе кивал головой. Юра рассказывал, широко размахивая худыми руками, воодушевлялся. Солнце, поднявшееся в зенит, палило нещадно. Я снял свою шляпу и надел её на голову племяннику, спрятал его жидкие русые волосы под широкие её полы.
---- Дядя Шурла, дай мне шляпу, я на вечёрлку в ней схожу. Сегодня девчонки должны прлийти. Я написал дрлузьям, какое нынче у нас тут лето. Они своим подрлужкам. Прлибегали утрлом, звали. И галстук…
---- Хорошо, Юра, и галстук… Скатаемся и на вечёрку.
---- Не… Девчонки покатят…
Помолчали. Мне не хотелось рвать нить разговора. Юра мог истолковать мое молчание не так. Я любовался красотами родных мест, отмечал перемены, но не хотелось оставлять его наедине с самим собой. По годам ему пора бы и девчонках думать, но какая согласится на союз с ним, с таким? «Эх, Юра!» – внутренне вздыхал я, и, чтобы продолжить разговор, спросил о друзьях.
---- А парни-то, друзья, здесь, в деревне у тебя остались?
---- Есть, Федя Дёмушкин, В арлмию не взяли. Но ему, как и папке, некогда. На трлакторле, на комбайне рлаботает. Всё лето в поле. Женился… Когда ему!? На гарлмошке тоже здорлово игрлает, как вы с дядей Шурлой. Зимой иногда прлиезжает, на баяне игрлает. Меня на улицу свозит на машине. Я больше один, то в своей комнате, то на верланде, то на крлыльце. Но на улице летом комарлы, зимой морлозы. У меня книги, трланзисторл, шахматы. Игрлаю сам с собой, или дядя Саша Прлитыкин прлиходит, задачки рлешаю, письма пишу, - и как будто между прочим, добавил, чуть помолчав, - стихи сочиняю.
---- О, ООО! И стихи сочиняешь?!
Я не очень удивился: что ещё человеку делать, оставшемуся наедине с самим собой, но голосом выдал немалое удивление.
---- Не одним вам, с дядей Шурлой стихи писать, - расхохотался Юра, запрокинув голову далеко назад. – Дрлузья хвалят. Рлайонная газета печатает.
---- О,оооо!!! – выдал я ещё большее удивление. – Ну-ка прочти что-нибудь. Интересно!
---- И почитаю! - Юра помолчал, подыскивая в памяти подходящие. – Да, у меня одно и то же. – Засмущался он - Тем подходящих немного.
--- Ну, читай, читай! Если, как говорится, зарубил, то надо и дорубать.
---- Ну, вот вспомнил из последних:
Ненастье – это не дожди, не снег и не морлозы
И не когда под бурлей трлепещат берлезы
Ненастье – это одиночества печали
Когда в душе все музы замолчали
Момент, когда в ней темь и глухота
Когда весь мирл сплошная пустота
Когда я занимаюся борльбой
С назойливым и злым самим собой.
---- Нда!!! – только и смог я сказать. - А ещё?
Утрло рланнее, туман
Я гляжу в окошко
Между стёкол тарлакан
За окошком кошка
Что ты, милый тарлакан,
Как туда забрлался?
Испугал тебя туман,
Спрлятаться старлался?
Кошка смотрлит на тебя
В злости рламу гложет
Лапой по стеклу водя,
А поймать не может.
Я как этот тарлакан,
Загнанный в ловушку
Прлодавил уже диван
Изорлвал подушку
Кошки на душе скрлебут
Рлвут её на части
И пустые дни бегут
Нет стрлашней напасти!
Наступило молчание. Что я имел сказать племяннику? Да ничего. Слова утешения не шли с языка. Что я мог ему предложить, чем помочь? «Только не показывай жалости! - приказывал я себе. – Сопьётся! Тем более, что папа ему уже наливает!»
---- Когда отец пьет, тебе не предлагает? – спросил я, сам того не желая. У меня это получилось произвольно.
--- Прледлагает. Мне он пьяный не нрлавится. То жалеет, то стрложится. А я выпью - и спать, он тогда отстаёт.
---- А ты с ним не пей.
---- Ага, с ним не выпьешь! Пододвигает стакан, спрлашивает: «Ты меня не любишь?» Плачет.
«Надо будет поругать брата, - подумалось мне. - Видимо, женщин своих он уже не слышит».
---- Мрачноватые у тебя стихи получаются, - наконец прокомментировал я. - Стихи по форме неплохие. Есть и слог и рифма. Нужно только сменить тему. – Не надо зацикливаться на себе. Пиши о погоде, о друзьях, о природе. Есть у тебя что-нибудь более оптимистичное?
И Юра продекламировал:
Крлылья сломаны, лежу
Но душа летает
В потолок пустой гляжу
В облаках витаю
Птицей вольною лечу
Звезды собирлаю
Все мне беды по плечу
И не надо рлая…
---- Вот это уже лучше! А ещё, чтобы без сломанных крыльев?
Пусть не очень весел
Всё же улыбнись
Мирл не так уж тесен
Вспомни, оглядись
Вон сосед шагает
На плече коса
Наш Валетка лает
На трлаве рлоса
«Клим, куда поплёлся?»
«Видишь на покос
На моем покосе
Клеверл перлерлос».
«Что один накосишь?!
Вот меня возьми.
Мы вдвоём накосим
Аж на две зимы!»
---- Ну вот! Так и надо! Уже хорошо. Стонать и плакать - толку не будет. Улавливай свою нить жизни. У тебя есть шахматы и вот стихи. Дядю Сашу-то Притыкина обыгрываешь?
---- Он серлдится. Я иногда ему поддаюсь…
---- И мастера тебе по переписке присвоили?
---- Да
---- А там противники есть достойные?
---- Есть, в Брлянске, в Москве.
---- А книги какие больше читаешь?
---- О подвигах. О Марлесьеве, Матрлосове…
---- Вот и будь на Маресьва пожожим.
---- Он в госпиталях лечился. У него не было только ног. А у меня всего низа нет.
---- Я читал про одного главного агронома совхоза. У него рук не было. Он писал, кушал и вообще делал все ногами. Семья была.
Лучше бы я не говорил про семью. Юра сник и ничего не ответил.
---- А ты слышал, что инвалиды без ног, в колясках даже в хоккей играют, штанги поднимают, на лыжах катаются?
---- Не слышал. Это, наверлное, в горлодах, в детских домах? А где мне здесь в хоккей игрлать? С кем? Дядя Миша у нас специалист по лыжам. Наверлное, нужны специальные лыжи?
---- Ну, можешь для начала, хотя бы сам по улице проехать в коляске? Я видел инвалида без ног катающегося по улицам, танцующего на сцене.
---- Ха… У меня весь низ не двигается. Двигается только то, что выше пояса.
---- Это оправдания своей лени. Даже здесь, в деревне, можно себя держать в форме, а ты, вон какой, худоба! Стыдно должно быть! Ты же мужчина!
---- Ну, дядя Шурла! – и в самом деле устыдился племянник.
---- Что «дядя Шурла!» - передразнил я его. – Разве я не прав? Девчонки к нему придут… Покатят его, господина!...
---- Да ладно Вам. Я и по верланде-то с трлудом катаюсь. Она вон, какая ширлокая!
---- А ты через силу, с отдыхом. Тренируйся. «Во всём нужна сноровка, закалка, тренировка». Слышал такую песенку?
---- Слышал.
---- Вот и тренируйся. Вся жизнь человеческая – это преодоление самого себя. Если хочешь чего-то добиться. Кто только наслаждается, тот долго не живёт.
---- А зачем мне долго жить?
---- Лежачему, конечно, зачем?
Я бил Юру наотмаш, но он не обижался, видимо, слышал такое уже не в первый раз.
Юра замолчал, а я катил и катил коляску. Было больно наблюдать за ним. Худой, с обостренным носом, в широкополой шляпе, он походил на Паганеля из фильма «Дети капитана Гранта». Безжизненные его ноги свешивались как тряпичные. Рукава цветастой рубахи мотались из стороны в сторону. Когда он размахивал руками, усиливая силу своих слов.
А вот и Прорва, вернее омут с водоворотами, где встречаются воды Чулыма и речки Алтатки. Я остановил коляску в тени, под раскидистой черемухой с уже чернеющими кистями ягод, выбрал место, где положе спуск к воде, раздевая племянника, проворчал:
---- Юрка, едриттвою!… До чего ты себя довёл! Скелет!
Я бил. Пусть обидится, авось поймёт, что ведёт не тот образ жизни. Но племянник не обижался. Предвкушая удовольствие от водных процедур, он только широко раскрывал рот в блаженной улыбке. Я выгреб его из коляски и понес к воде. Он ухватился мне за шею, обнял обеими руками, повис, и казался совсем невесомым.
---- Ох! Ох! Дядя Шурла! – выкрикивал Юра, когда я постепенно опускал его в воду. – Ох!
Мы не купались, если говорить прямо. Я просто приседал, стоя по пояс в воде и окунал Юру, иногда с головой. Юра визжал, охал, ахал. Было такое впечатление, что он сейчас захлебнётся или у него произойдёт разрыв сердца.
Я остановился, спросил:
---- Хватит? Как ты?
---- Ооооо… Хорлошо! Норлмально.
---- Сам поплывешь? Я тебя поддержу на воде.
---- Нееет! Не отпускай! Утону, как топорл
Я оторвал его руки от своей шеи, положил его на воду. Безжизненные его ноги свесились вниз. Юра сопротивлялся:
---- Не надо! Не надо!
---- Плыви, едрёна вошь!!! – кричал я, но быстро понял, что это племяннику не по силам. Он махал руками, грёб по собачьи, но если бы я его отпустил, он тут же пошел бы на дно. Юра быстро устал и взмолился:
---- Дядя Шурла, хватит, хватит!
Я снова поднял его на руки, как ребёнка. Он весь покрылся «гусиной шерстью» и задрожал. Я вынес его на берег, усадил в коляску, накинул байковое одеяло. Купание длилось всего-навсего минут десять.
---- Согреешься, ещё искупаемся?
---- Нееет! Хватит! – чакая зубами, возразил Юра. Он устал.
Всю обратную дорогу Юра спал, словно пьяный. Голова его раскачивалась на подушке. Я катил коляску тихо, избегая камешков и комочков земли. «Ах, Юра, что у тебя впереди!?» - раздумывал я.