«Я больше так не могу, слышишь, я устал. Все давит. Пью через силу натощак, все бесит, ты бесишь», — он смеялся, отстукивал что-то ногой, качая головой в такт непонятного ритма. Почесал щетину, натужно смотрел в окно, щуря глаза, как ДиКаприо. Опрокинул в себя очередной стакан, считают выпитое только алкоголики. Это был третий, наверное. Да, точно, это был уже третий месяц. Пиво, пиво и еще какого-то явно паршивого качества брага, явно разлитая где-то в подвале под Пензой. Шматок сыра, полу засохшая колбаса, мелкий ножик. «Ты меня никогда не слушала, всегда давила мои мечты, желания и позывы», — он уже кричал, судорожно бродя по комнате. Проклинал всех, кто помешали ему в самореализации. Родители, что избаловали, не научили жить. Одноклассники, что избивали, насмехались. Одногруппники, которые приложили все усилия к уничтожению печени.
Она тоже помешала. Связался с ней только, потому что уже хоть кого-то хотелось. Хотелось добрых отношений, или что там у нормальных людей. В итоге она стала обузой, злокачественной опухолью, которую нельзя вырезать. Тощая словно спичка, ломкие волосы, бледнющая кожа. Глаза цвета потускневшего неба.
Этот цвет неба, как тогда. Он все еще скучал по матери. Хотя, надо было признать, что он слишком сильно радовался похоронам, наследованию квартиры и прочим вещам. Она могла достать руками до его плеч, лишь встав на носочки. «Вы все мне жизнь сломали, ты слышишь, вот ты, что ты для меня сделала? Переспала со мной? Отлично, столько пользы, в одном действии. Спасибо», — он пил, цинично улыбаясь, глядя на ее небольшую грудь. «И сисек у тебя нет, жопа плоская, спасибо, что не обвисшая. Кожа шершавая, волосы, как солома», — он провел ладонью ей по лицу.
Она опустила взгляд. Щеки слегка порозовели. Она мягко улыбнулась. Голосок у нее высокий, но сломанный, с хрипотцой. «Хватит себя жалеть, винить других», — эти слова пахли притворством, еще сильнее чем вечность отдавала нефтью. Ее глаза искрились ледяным спокойствием. По кухне безмолвно прокатился мертвый крик. «Развозишь, как маленький. Ты же не дурак, никогда им не был. Давай, выключай свой максимализм, взрослый человек», — от слов «парень» и «мужчина» ее воротило. Еще от дядьки воротило, по злому воротило, изнутри колотило. Ей было очень больно. На секунду все это накатило. Она забрала стакан, помыла.
Он хлопнул входной дверью. Телефон звонил на тумбочке. Она уже не плакала, знала, вернется. Слабый, не сможет. Приползет, уснет, забудет. Но ей не сдержать этот мертвый крик. Знала бы она, как ему было все равно. Никаких эмоций. Дождь тарабанил по крыше иномарки, стекло запотело, таксист был пьян.
В комнате каждый был ему, как враг. Все похожи, но такие разные, каждый со своей историей. Анонимные алкоголики. Он посещал встречи раз в месяц. Эта уже третья. На улице после душещипательных историй по рванным джинсам лился дешевый джин. Кто-то шутит, в голове пустота. Но ее заполняет дурман, дурной, но ароматный.
В отчете записали, что таксист был пьян. Он влетел в «Лексус» на полном ходу. Или это пассажир дернул руль. В машине все равно воняло спиртным. Проверять кровь погибших никто стал, только время терять. Хотя де-юре была виновата девушка за рулем «Лексуса», де-факто она уехала на помятом черном красавце.
Своего отца я так и не знал, мама сказала, что он вышел в один день на улицу, и не вернулся. Такси вошло в «Лексус». Она так и не смогла сказать ему, что беременна. Я смотрю в окошко. Небо, как тогда. Все еще скучаю по матери. Моя девушка стоит на пороге кухни. Волосы, как солома, бледная кожа, маленькая грудь. Все меня достали, прыгнул в такси. От таксиста тащит дешевым вином. Лязг тормозов. Мне не сдержать этот мертвый крик.