Это не просто возраст, это – старость. Как ещё иначе объяснить, что у меня теперь постоянно холодные руки, причём даже тогда, когда в комнате тепло. Про тепло в комнате – особстатья. Тут у меня окно-стеклопакет. Я бы сам не стал внедрять такую заподлянку оконной технологии. Но комнату я снимаю, и стеклопакет – данность, с которой я воленс-неволенс должен смириться. Так вот, держи я это чудо закрытым – было бы в комнате тепло. Но когда я его плотно закрываю, то уже через полчаса начинаю дышать так же, как принесённый с рыбалки подлещик; я специально последний час рыбалки не держал его в воде, поелику дочура не любит чистить живую рыбку; плюс ещё час на сборы и дорогу. Выкладываю его в таз, а он губами шевелит… и дышит… не дай бог так дышать хоть кому… Словом, ручку узкого окошка держу под углом… на полтора часа, как говорят диверсанты и киллеры. Да ещё некоторые дамочки… но это не в тему. При таком положении рама чуть-чуть приоткрыта. А за окном январь. А комнатка имеет площадь одиннадцать квадратов. Холодный воздух по законам физики тут же стекает вниз, ловко просачивается сквозь всякую всячину на подоконнике и, наконец, добирается до клавиатуры, то бишь – до моих пальцев.
Словом, руки мои продолжают мёрзнуть.
Кроме случая, как вот сегодня.
А сегодня один друг откуда-то из-за Ладоги протянул мне свою горячую и требовательную руку. Под этой рукой на ладожском льду уже протаяла прямая дорожка, а он своей жгучей дланью захватил кисть моей и всё пишет и пишет, водит вот так моей рукой. Поэтому, если кому не по душе то, что я здесь излагаю, пусть обращается туда, за Ладогу!
Напутствуемый заладожским другом, я решил рассказать о некоторых солдатах и сержантах, которые мне запомнились своей неординарностью. И в позитиве, и – в негативе.
1. Сержант Мазикин
Будучи заочным студентом третьего курса мехмата на двадцатом году своей жизни я уже преподавал математику в деревенской школе. Военкомат дал мне отсрочку, так как в школах недоставало учителей, особенно математиков. И особенно в сельских школах. Другие предметы тоже преподавались не ахти какими профи… бывшими фронтовиками. Многие были без образования, но со справкой, что в вуз человек поступил. Выучит учитель урок по учебнику, в углу между классной доской и подоконником пристроит свои костыли и пересказывает тему школярам. Как может. Иногда, кто с талантом рассказчика – то с армейскими прибаутками и фронтовыми сюжетами.
И выбора не было, не до жиру…
В начале декабря 1955 года вдруг объявлен дополнительный призыв, и моя отсрочка лопнула, как мыльный пузырь.
Собрали нас, несколько сотен призывников, в трёхэтажной казарме недалеко от вокзала железнодорожной станции Казатин на Украине. В комнатах стояли трёхэтажные нары, на которых ничего из постельного белья не было (не было даже подушек). Мы лежали, положив под голову что у кого было, хоть одну шапку. Лежали в ожидании очередного построения.
А построения случались одно за другим, как только появлялся «покупатель», то есть командированный за пополнением какой-нибудь лейтенант или сверхсрочник.
«Покупатель» шествовал вдоль наших рядов, выбирая будущих защитников Родины по одному ему известным признакам. Иногда предлагали выйти из строя добровольцам. Кто хочет в артиллерию или в сапёры.
Так случилось, когда в качестве «покупателя» появился мой будущий комвзвода лейтенант Кашутин.
Майор из военкомата охрипшим голосом скомандовал:
- Кто умеет играть на музыкальном инструменте – баяне, аккордеоне, гитаре – выйти из строя!
Грядущая служба – это таинственная неизбежность, ужасная и вызывающая острые приступы инстинкта самосохранения. А тут – в музыканты! Туманные перспективы лёгкой службы вытолкнули меня из строя.
- На чём играешь?
- На гитаре и мандолине.
- Образование?
- Неоконченное высшее.
- Годится.
Так я оказался в учебной роте 12-го Отдельного Ордена Ленина и Ордена Красного Знамени Штеттинского батальона «ОСНАЗ». Батальон был в прямом подчинении ГРУ ГШ Советской армии. В этом «институте» я и прослужил все 27 лет своей службы.
Предполагалось, что музыкальные дарования должны быстро усвоить азбуку Морзе, которая в те годы активно применялась в радиосетях вероятного противника, а там у них – профессионалы контрактники с многолетним стажем!
Но и страховка не исключалась. По этой причине азбуке Морзе сначала стали обучать всех прибывших, и только через две-три недели отпочковался взвод самых способных. Остальным предстояло осваивать перехват буквопечатания. А там желательна способность к усвоению радиотехники. тоже нужны таланты. Слухачи-микрофонщики – тех присылали из-под Москвы. У нас же ещё отбор, и в осадке – хозвзвод.
Забегая вперёд, скажу, что курс обучения радиста слухового перехвата должен длиться восемь месяцев, но через половину срока школа выпустит самых способных. К весенне-летнему «дембелю» они должны отстажироваться на постах радиоперехвата и сменить радистов, убывающих в запас. Я оказался в их числе.
В январе 1956 года я изучил всю азбуку Морзе и теперь уже пишу тексты со скоростью двадцать знаков в минуту. Обучены мы и тому, как зачистить с обеих сторон карандаш твёрдости ТМ, и как правильно выводить каждую буковку латинского алфавита с тем, чтобы в близком будущем, на большой скорости приёма писать вполне разборчиво. Но пока скорость наращивается, азбука Морзе звучит из динамика. Такую скорость выдаёт сержант Мазикин на телеграфном ключе. При этом он смотрит на мою руку с карандашом, периодически поглядывая в текст. Сделав паузу, говорит:
- Попробуй писать без наклона.
После этой его фразы я всю последующую жизнь пишу без наклона и разборчиво. Даже сейчас, когда руки уже непослушно дрожат. Пишу коряво. Но настрою морзянку и рука начинает писать разборчиво!
Вспоминаю мастера старика в финале кинофильма «Классик»… руки дрожат, а шары разбегаются по лузам. Мастерство не отнимешь!
А ещё был такой случай. В 1990 году, через сорок пять лет после Победы пригласили в воинскую часть радиоразведки бывших, в том числе фронтовых радистов радиоперехвата. Вызвали с гражданки и меня – с семилетним стажем пенсионера. Завели в класс, дали в руки карандаши и бумагу. Некоторые отнекивались, мол прошло столько лет, всё забыто.
Включили магнитофон. Зазвучала морзянка, да на скорости третьего класса, да с помехой из генератора шума.
И что вы думаете? Радиограмму приняли все! Без исключения. Как езда на велосипеде: в детстве научился, три десятилетия не был седле, а сел – и поехал.
Мазикин был послевоенного призыва, срочник, но дослуживал четвёртый год, так как в Австрии у них не было увольнения в запас. А батальон прибыл из Австрии за несколько месяцев до того, как я сам осчастливил его своим присутствием.
Мазикин – рослый, плечистый, с лицом немного лошадиным, красноватым от ветра и солнца. Его ладонь под стать ему самому – лопата. В ней телеграфный ключ кажется игрушечным.
Мне пришлось впоследствии самому готовить методистов, обучающих солдат приёму азбуки Морзе на слух. И я мечтал обучить такого методиста, как сержант Мазикин. Но чем дальше в прошлое уходили те дни, тем недоступнее казалась цель: Мазикин был идеален. И как методист и как педагог.
В июне 1955 года вдруг объявили: впервые в военное училище будут принимать солдат. Прямо со службы. На профиль радиоразведки предстоит сдать экзамены по русскому языку и литературе, по иностранному, для меня – английскому, по математике и СЭС. Станционно-эксплуатационная служба (СЭС), – всего лишь приём на слух и передача на ключе азбуки Морзе. Плюс правила радиообмена, в основном – устройство заголовков радиограмм, в которых куча сокращений слов из английского языка, и у каждого – своё место и значение.
Я решил поступать. Напутствовали меня и комбат Ларионов, и ротный Климичев, и взводный Кашутин, и замкомвзвода сержант Мазикин. Что там говорили первые трое, я уже не помню. очевидно, что-то нужное и полезное.
А Мазикин…
Мы были в карауле. Пригревало солнышко и Мазикин вызвал меня во двор. Мы сидели возле караулки на каком-то бревне. Мазикин спросил про отца. Мой отец был в плену, сержант знал об этом и опасался, что мандатная комиссия меня не пропустит. Потом сказал:
- Ты должен быть лучшим из всех тех, кто окажется рядом с тобой. Запомни это. Им ошибки сойдут с рук, а тебе – не простят.
Немного помолчав, достал «Казбек», угостил меня, и продолжил:
- Станешь офицером, никогда не рассказывай подчинённым о себе. Ни хорошего, ни плохого. А поступишь несправедливо – не извиняйся, а поправь ситуацию делом.
Мазикин говорил ещё что-то типа – не заигрывай, не старайся понравиться солдатам, и что-то ещё. Он всё же был немногословен, но время в карауле всегда тянется долго…
Будут потом училище, академия, офицерская служба, многочисленные занятия, проводимые мною и со мной в повседневной боевой и политической подготовке, но самыми ценными для меня оставались напутственные слова сержанта Мазикина. На первом году моей солдатской службы.
Когда мы сидели на прогретом солнышком бревне возле караулки. И курили его «Казбек».
* * * * *
На фото: ветераны радиоразведки, большей частью фронтовики. 1990 год. Ташкент.