Сегодня Дон Кихот в двадцать первый раз делал предложение руки Даме сердца.
Не стоит романтически обмирать, - делал он это не опустившись на колено в бряцающих доспехах, а в заштатной кафешке, еле ворочая заплетающимся языком и сопровождая своё обращение уже привычным для уха прекрасной Дульсинеи любовным бормотанием:
- Дура-баба! -
"Дура-баба" с горьким сожалением созерцала ничтожное состояние рыцаря: он напоминал насильно, из скотской забавы напоенного вином петуха, - заваливаясь набок, он, вскукарекнув, пытался куражиться, слабо помня, кто он есть...
На плече у него светлело пятно обтёртой со стены извёстки. Усы желтели закопчёной сигаретным дымом сединой. А исхудалая кисть руки, - руки Мастера, Художника, Учёного! - сотрясалась, и отбивала звонкую дробь горлышком водочного графинчика на стеклянной стопке.
Душа Дульсинеи корчилась в печали и разочаровании: уже который год некогда славный Дон Кихот постепенно сползал на дно холодной пропасти, куда не добирался свет солнца, и она не в силах была удержать его трагическое падение, - она была всего лишь слабой женщиной, и одних её усилий было так мало!..
Оглядываясь, она с ужасом ловила на себе торжествующий взгляд многоликого и вездесущего дьявола.
Он липко пялился на неё глазами кассира злачного заведения - и с приторно угодливого лица официантки.
Он небрежно улыбался лицом всё понимающего таксиста.
Он остро сверкал сквозь тупую муть глаз пьяного друга Дон Кихота.
Он поражал холодной сталью взора непримиримого врага, - готовя контрольный выстрел...
Мир людей не вскрикивал и не бил в набат, видя, как гибнет один из его светлых героев, - он с ленивым безразличием скользил мимо, по своим делам, вежливо выражая дежурное:
- Как жаль... -
Дон Кихот не входил в список его дел...
*
Что могла сделать одна женщина в единоборстве с нечистой силой?
Разбить тысячи бутылок искусительного зелья? Но неумолимый Молох зелёного змия тотчас же родит сотни тысяч новых.
Сковать обезволенного Дон Кихота по рукам и ногам, не внимая его мольбам и проклятиям? Но змеиные оковы сильнее металла, да и грош цена насильному благочестию!
*
В живительные часы утреннего просветления рыцарь лихорадочно пытался вырваться из ужасной трясины и умоляюще обещал:
- Всё! Всё!! -
Но чем больше приближалось тёмное время дьявола, тем слабее становился голос несчастного Дон Кихота.
- Мой враг гнетёт меня! - в радостном возбуждении кричал он тогда.
- Я зол! Я в гневе! Я буду пить! -
И дьявол с готовностью слал ему деньги и щедрых приятелей...
*
Зелье туманило ясную голову рыцаря из Ламанчи, и он уже не дарил своей возлюбленной цветы своей любви, а грубо хлестал её:
- Ты - не Дульсинея! Ты Змей Горыныч! Доколе же, бессердечная, будешь ты водить меня за нос, подобно рыбе на крючке? Меня, вседостойного Дон Кихота? Доколе, жестокая, будешь ты сокрушать моё сердце?!.. -
Она вздрагивала от его слов, как от ударов хлыста, и ощущала себя утлым судёнышком без вёсел, лодочкой, гонимой от берега злым ветром... И уплывала всё дальше...
Дьявол, витающий за плечами Дон Кихота, скалился улыбкой в лицо удаляющейся Дульсинеи, и не спеша готовился праздновать очередную победу: сколько благородных Дон Кихотов угасло в его руках, - не сосчитать!
Вот и ещё один должен был пасть вскоре...
И он ревел в уши рыцарю, подливая масло в убийственный огонь:
- Эй, Дон Кихот!! Тебе ли, высокородный, ходить в узде у вздорной капризницы? Разве не видишь ты, что выпьет она всего тебя, и выбросит на ветер твою шкуру?.. Ату, ату её!!.. -
А ветер разносил по горам и равнинам эхо:
- Эй, Дон Кихот!! -
- Эй, Дон Кихот! -
- Эй, Дон Кихот...