Глава вторая.
Пришелец ниоткуда.
Он шел по снежной вьюжной пустыне уже несколько суток. Запас еды давно кончился. Но он этого не замечал. Его страшило другое – полное одиночество. Не слышно больше гомона, который создавали его родичи. Последний отголосок его надежд на жизнь и продолжение рода затих еще на его подходе к родовой долине. Он был один в этом неприветливом и страшном мире. Здесь везде было пусто и беспросветно. Злой, колючий ветер гнал навстречу острую и холодную пыль, которая, стоит только упасть, сразу же накроет своей сыпучей массой и похоронит также быстро и надежно, как его родовое стойбище, где когда-то жила его семья, его братья и сестры, его дети, маленькие забавные существа, которые должны были вырасти и стать сильными и выносливыми охотниками и защитниками рода… Все они угасли в этой страшной, холодной круговерти… Он ничем не мог им помочь, потому что был далеко…
Сразу после того, как вокруг стойбища выросли ледяные горы, отрезавшие родичей от привычных охотничьих угодий, он, как глава рода, взял с собой двух братьев и отправился на поиски пропавшей долины, где было в достатке дичи, которая могла кормить его родичей. Наверху было холодно, ветрено и… незнакомо. В ночном небе духи предков рисовали совсем другие картинки. Они ничего не говорили путешественникам.
Разделившись, братья отправились в разные стороны, переговариваясь друг с другом. Потом младший из них послал сигнал, что он провалился в трещину. Он еще успел передать картинку того пути, по которому не надо идти, и затих.
Потом навсегда замолчал другой. На него напал неизвестный зверь…
Старший продолжал путь. Однажды на его пути встретился огромный провал во льдах, более глубокий и обширный, чем его родовая долина. Но от него шла такая волна агрессии, что невольно шерсть на загривке становилась дыбом. И все же он спустился вниз. Здесь жили жестокие и злобные существа, которым неведом способ общения внутри себя. Он пытался обратиться к ним, но они впадали в состояние сна. Эти существа были на низшей стадии общения, они говорили звуками, исторгая их из горла. Эти звуки слышны были только рядом. Далеко друг от друга они не могли общаться. Но они говорили ощущениями. И ему было страшно от их ненависти, злобы, зависти…
Иногда его накрывала волна любви, заботы, тревоги о родных… но это было так редко. Он понял, что в этой долине его родичи просто не выживут… И пошел дальше…
Он нашел огромную долину, покрытую травами, полную живности, настоящий рай для охотников. Там были места, где еще никто не жил, и можно было устроить отличное родовое стойбище, и даже пометил его, чтобы никто другой не захватил найденную им землю… Теперь можно было возвращаться за родичами и вести их в новый мир. Одно беспокоило его. Общение с родичами становилось все тише. Он уже не чувствовал полноты их жизни. Они еще ждали его, еще радовались общению с ним. Но с каждым днем эта радость становилась все тоньше, все прозрачнее. Родичи уходили по одному в неведомый край, где тучные луга и много дичи, где всегда тепло и где нет врагов.
Он торопился вернуться обратно и защитить родичей. Его связывала с ними теперь только тоненькая ниточка ожидания и надежды, она становилась все тоньше… и однажды оборвалась…
Он вернулся, а его никто не ждал. Некому было… Все его родичи угасли в этой страшной, холодной и злой круговерти метелей и мороза…
Долина, где он долгие времена жил со своими родичами, медленно погружалась в белую снежную пучину…
Они не дождались его возвращения…
Он обшарил всю свою долину, уже полностью укрытую снежным покровом. Почувствовал, что здесь были чужаки. Не те, страшные, швыряющие больно жалящих шмелей, а другие, приучившие стайных хищников…
Они не обнаружили его родичей. Да они и не искали. Сложно найти то, что не знаешь…
Он нашел. В глубине долины, в лесной чаще была родовая пещера. Место, куда уходили предки. И там были они все, его родичи. Они все отправились к предкам. Он это чувствовал давно. Теперь убедился в этом сам. Не было больше малыша Ручейка, только еще учившегося ходить, и славной помощницы Жужжалки, уже многое знающей и умеющей помогать матери, не было братьев и сестры, не было их потомков… Никого не было… Были только их пустые оболочки, которые сидели в пещере предков и ожидали своего часа… Они были все вместе и без него…
Его охватило отчаяние сродни безумству. Одиночество угнетало, оно душило его, не позволяя дышать и мыслить. И все же он был жив. И предки не брали его к себе. Он вспоминал, как хотел жить, растить своих детей, передавать им свой опыт и те знания и умения, которые получил от своих родичей.
Он знал, что нигде на этой земной тверди больше нет таких, как он. Никто больше не откликался на его безмолвный внутренний зов.
Но… были эти злобные, мечтающие убивать друг друга существа другого мира… Сами они его не интересовали. Он умел отводить им глаза и дважды побывал в их мире. Однажды, когда одна часть этих существ напала на другую, кидаясь жалящими шмелями, один из которых укусил и его, он не выдержал и, схватив двух самок, потащил за холмы. Потому что одна должна была скоро привести в мир нового детеныша. Он считал, что в борьбе за место обитания нельзя уничтожать тех, кто приводит в мир новых существ.
Раньше он не обращал внимания на их жизнь. Они изначально не интересовали его, как не интересовали стаи диких животных, которые бродили по долине и не предназначались для охоты.
Он спустился в эту долину, чужую для него, но пригодную для жизни, для существования, раз уж предки не пустили его в свой мир.
Потом ему стало до сумасшествия одиноко. Не хотелось ни есть, ни пить. Не хотелось двигаться. Он надеялся уйти в мир предков, но не мог. Они выталкивали его из небытия. И он никак не мог понять, почему…
В один из таких мучительных моментов борьбы внутренней сущности за право погружения в полное небытие, он вдруг услышал далекий, едва слышный зов детеныша пришельцев. Детеныш был испуган, он страшился ухода в небытие, еще больше он боялся боли… Детеныш был в отчаянии, звал на помощь кого-то, кто спасет его.
Он знал эти предсмертные призывы, которые испускали его родичи, когда понимали, что враг силен, что сейчас все будет кончено, но есть последняя надежда на чудо. Что кто-то явится и спасет… Сколько раз он бросался на этот призыв, надеясь успеть… Иногда получалось…
В этот момент, получив призыв о помощи, он вдруг понял, что не одинок в этом мире, что он нужен… неважно, что этот детеныш не из его рода…
Он вскочил с ложа и метнулся к выходу из пещеры. Призыв еще слышался. И он бросился в ту сторону. Он знал, где находится детеныш, и потому бежал в полную силу. Вот ров с водой. Она даже в сильные холода не замерзает. Но она ему не страшна. В несколько прыжков преодолел стену и увидел большую огороженную западню, на которой несколько хищников рвали с хриплым лаем и рычанием что-то лежащее на земле, а у ограды заходился в крике детеныш, остановившимися глазами глядя на то, что творилось перед ним, не замечая еще одного, бросившегося на него окровавленного хищника.
Ему хватило мгновения, чтобы понять, что произошло. Он послал приказ заснуть. Этого было достаточно для того, чтобы успеть схватить детеныша и выскочить из огороженного пространства, источающего смерть и ужас.
Когда он, прижимая рукой это притихшее существо, бежал подальше от страшного места, вдруг понял, что нужен здесь. Потому его и не принимали к себе предки. Он ощутил, что больше не одинок в этом непонятном, холодном мире. Предки указали ему, как можно возродить его род. И этот притихший детеныш его первый потомок. И это осознание стало толчком к его внутреннему перевоплощению. Он понял, для чего он остался в этом снежном и жестоком мире.
Землемеров вернулся из поездки злой и странно молчаливый. Тата, как ее теперь называли, уже изучила его крутой неуживчивый характер. Отлично знала, что если не принес ей какой-нибудь подарок, значит очередная, тщательно спланированная операция сорвалась. Такое случалось все чаще. С тех пор, как реформировали милицию, совершать набеги стало все сложнее. Населению разрешили ношение оружия, охрана общин и города существенно усилилась. Да и военные отряды из части все чаще стали совершать вылазки в самые отдаленные места долины. И теперь всегда неожиданные.
В замке уже ощущался дефицит продуктов. В долине не оставалось мест, где можно было провести захват продовольствия и рабов. Это бесило хозяина замка. И чем больше он злился, тем чаще устраивал ристалища. Так он называл специально организованную травлю собаками женщин и детей. На мужчин был натаскан огромный медведь, и им приходилось биться с ним за свою жизнь. Такие зрелища заставляли бурлить в Землемерове кровь, возвращали ему интерес к жизни и действию…
Егор холодно взглянул на вышедшую ему навстречу Тату. И вдруг представил, как бы она смотрелась в клетке арены, отбиваясь от своры рвущих ее собак и крича о помощи. Еще не время, решил он и молча прошел мимо.
Ему было неспокойно. Накатывали волнами ощущения ненависти и злобы. Его давили эти ледяные стены, они были хуже тюремных застенков. Там у него хотя бы была надежда на побег и возвращение к привычной жизни, к традиционным загулам в столице, поездкам по стране и за границу, рейдерским захватам понравившейся собственности и расправам с неугодными соперниками по бизнесу и битвам за передел власти в криминальном мире. Там были толпы бесправных покорных девок, с которыми мог делать все, что душа пожелает, там были эти мелкие писклявые выродки, собачьи бои, битвы с медведями… Там было все… Там была свобода…
Здесь, в ледовом плену, он был отрезан от всех этих привычных душе удовольствий. А мозг все острее требовал всплеска эмоций, выброса адреналина, иначе опять будет приступ, опять будет тьма, раздирающая сердце и мозг огненными когтями боли…
Очередной набег на последний из дачных поселков, спрятавшийся почти у границ ледяных гор, ничего не дал. Да ничего там особого и не было. Все злачные места давно разграблены, а их жители стали участниками ристалищ на потеху хозяину замка, его дружине и нередким гостям из города.
Егор вызвал десятского. Тот явился с понурой головой.
-- Что с пленными? Сколько осталось?
Когда хозяин находился в таком состоянии, спорить или даже возражать ему было смертельно опасно.
-- Стариков нет. Из мужчин лишь узкоглазые. Из женщин только массажистка вашей супруги, Тоська со своей девкой, давешняя уродка да еще две из дальнего поселка. Ну, там, где мы хозяев почикали…
-- Разошли гонцов с приглашениями на празднование моего дня рождения. Предупреди, всем быть обязательно… Будет весело…
Егор сузил глаза, в них полыхало пламя ненависти и злобы. Руки непроизвольно сжимались в кулаки.
-- Пора, пора подняться… Выбить это подлое племя, этих плебеев из власти… -- бормотал он, ковыляя на костылях по огромному кабинету, потом обессилено опустился в кресло.
-- Что стоишь? Бегом исполнять… -- бросил он застывшему навытяжку десятскому.
-- Как могло случиться, что никто не знает, куда исчезла Татьяна? – Мезенцев нервно ходил по кабинету, растирая ладони, словно желая скорее согреть их. Только что ему доложили, что вышедшая за ворота Татьяна Полюшкова назад так и не вернулась.
Игнатьев, узнав о пропаже Татьяны, первым делом бросился в детский сад. Дети были на месте. Сеня играл в старшей группе, Настя спала в младшей. Татьяны в здании не было. Не было ее и в квартире…
Полина, встревоженная внезапным появлением Игоря, толком ничего сообщить не могла. В момент ухода Татьяны, ее самой в саду не было, а помощницы ничего, кроме того, что воспитательницу вызвали на проходную, сообщить не могли.
Внезапное исчезновение Татьяны стало стрессом для большинства обитателей военного городка. Конечно, не все были осведомлены о том, что жизни и свободе Татьяны что-то угрожает. Но осознание того, что любого вот так запросто можно вызвать к проходной, что частенько и случалось, и он может исчезнуть практически на глазах у охраны, потрясло всех. Тем более, что рассказы о растерзанных телах, подброшенных к границам деревень, были традиционными темами сплетен и пересудов на посиделках.
Дежурный по КПП, который выпустил Татьяну, сменился. Заступившему на дежурство передал, что за ворота вышла одна из жительниц городка. Выглянув из окна, он ее увидел разговаривающей с какой-то женщиной.
Новый дежурный отметку в журнале сделал, но занялся обычным рутинным делом и на время забыл о вышедшей женщине. Прошло какое-то время, прежде чем он решил проверить, где она. Как только стало ясно, что женщины рядом с проходной нет, сразу доложил по инструкции начальству.
Мезенцев вызвал Иванова и двух следопытов и вместе с ними осмотрел окрестности. Он был огорошен и взбешен. Взбешен тем, что его распоряжения не выполнены, человек, находящийся под охраной, смог спокойно выйти за пределы части, и никто не видел, не отследил, куда он исчез. Огорошен был тем, что никакие стены и охрана не защищают от похищений людей, какие бы меры не предпринимались. Как всегда, все понадеялись на обычный русский авось.
Ведь были же даны четкие инструкции по поведению жителей городка вне стен части. Люди были проинформированы о происходящих в долине похищениях и последствиях. Об этом только и говорили и в семейном кругу и на работе. И вот, оказалось, что ничто не может выработать в жителях чувство самосохранения. Видимо, что-то недорабатывалось в пропагандистских мероприятиях и в доведении приказов командира части до каждого обитателя городка. Иначе как объяснить игнорирование приказов и неисполнение инструкций.
Мезенцев представлял себя на месте Игнатьева, а Полину или девочек на месте Татьяны, и сердце рвалось из груди. Потому и отправился сам на поиски.
Следопыты очень быстро определили картину похищения. Операция была спланирована грамотно и со знанием дела. Вызвали Полюшкову перед сменой дежурных. В этот период внимание отвлекается на обычные рутинные мелочи. Внимание дежурного обращено на площадку перед воротами и полотно дороги. Тропинку вдоль стены не видно. Да и необходимости в ее обзоре не было. Летом она вела в частные огороды жителей городка. Зимой туда наведывались очень редко, да и то лишь те, кто хранил выращенное в личных погребах, оборудованных на участках. Сараи с сельхозинвентарем в этот период обычно заперты.
Здесь, за сараями следопыты обнаружили свежий санный след, ведущий к просеке. Судя по следам, Татьяна сама дошла до сараев, потом ее схватили и усадили в сани. Вряд ли она сделала это добровольно. Отпечатки следов мужчин свидетельствовали, что они несли что-то тяжелое. Но как Татьяна могла позволить себя схватить? Как она дала себя уговорить и пойти к огородам?
Снаряженный отряд разведчиков, куда Игнатьев потребовал включить и его, двинулся по следам похитителей вдоль просеки. Ехали сани по снежной целине с трудом, вознице в некоторых местах пришлось помогать коню, ведя его за собой. Но такой сложный переход был недолгим. Вскоре показался укатанный большак, который вел в сторону от города, к переправе через скованную льдом Русянку.
Обычно, чтобы попасть на противоположный берег, приходилось проезжать через весь город, потом по окружной дороге добираться до моста. Зимняя переправа сокращала путь на несколько десятков километров. Поэтому в это время можно было быстро попасть в самое сердце заповедной зоны национального парка, где в последнее десятилетие правили бал те, кто считал себя венцом природы, а тугие кошельки добротным ключом, открывающим любые двери и позволяющим осуществлять любые желания. Как говорится, любые прихоти за ваши деньги.
Здесь, в тиши реликтовых лесов прятались элитные поселки богачей. Здесь проводили свои дни те, кто вершил судьбы страны, кто продавал ее саму, ее природные богатства и людей оптом и в розницу, кто заготовил для себя и своих близких подушки безопасности в зарубежных теплых странах в виде элитной недвижимости и астрономических счетов в банках. Но на всякий случай, чем черт не шутит, пока бог спит, создал и запасные аэродромы в виде удобных тайных резиденций, если пророчества вещателей всех сортов о конце света оправдаются, и жизнь в облюбованных странах станет невозможной. Вот тогда они и вернутся в эти края, чтобы спрятаться в своих подземных дворцах и бункерах, укрытых под сенью вековых дубрав.
Добротные стены заборов огородили поселок. К одному из проездов и привел санный след. В поселке было на удивление тихо. Все словно вымерло. Впрочем, уже беглое обследование домов полностью подтвердило первоначальные предположения.
Он принес детеныша в пещеру, которую облюбовал в пору скитаний по долине. В ней было холодно. Но стены закрывали от ветра и снега. Из веток он соорудил навес над постелью из сена, укрыл шкурами. Туда и сунул принесенный маленький теплый комок плоти, который должен стать началом его рода. Он верил в это, потому что убедился, детеныш слышит его и даже пытается отвечать.
Детеныш мгновенно проснулся, схватился пальцами за шерсть, опять приник к его груди. Тогда он опустился на лежбище, стал гладить и чесать странную, неприятную на вид шкуру и голову детеныша, разглядывая, какой он смешной и непонятный. Вместо приятной густой шерстки, как у его ушедших малышей, у этого была жесткая, неприятная шкура, вся изодранная схватившим его зверем. Он озабоченно осмотрел маленькие ручки и ножки детеныша. Неожиданно детская нога отделилась от туловища. В руке осталась жесткая твердая шкура. Он испугался. Потеря конечности всегда означает гибель. Но потом увидел, что нога все-таки есть. Только без шкуры стала совсем тонкой и маленькой. Он понял, что эти странные жестокие существа, к которым принадлежал и этот детеныш, умеют скидывать свою неудобную шкуру. Неуверенными осторожными движениями он стянул шкуру с другой ноги, потом попытался снять с туловища. Через некоторое время после нескольких неудачных попыток он вытянул детеныша из этой странной шкуры. При этом он старался сосредоточиться на самых простейших понятиях о спокойствии, безопасности, тепле и защищенности. И малыш это понял. Он открыл глаза, но, увидев его, страшно закричал и опять уткнулся головой ему в грудь.
Пришлось опять и опять внушать, что все хорошо, что он в безопасности. Наконец малыш затих. И он стал рассматривать детеныша без шкуры. Тот оказался худым, бледно синюшным, с неприятной голой кожей. Шерсть была только на голове. Детеныш без своей шкуры стал дрожать, сжался в комочек.
Он встал и разжег огонь, достал припасенную впрок тушку козы, оторвал кусок замороженного мяса и стал его отогревать на горячих камнях. От запаха подгоревшего мяса детеныш проснулся и стал тихо бормотать. Пришлось внимательно вслушиваться в себя, чтобы найти ту нить, которая сможет связать его сознание с сознанием детеныша. Наконец малыш понял, что ему внушал старший. Он закивал головой на вопрос, который услышал в своей голове. Потом взял кусок запекшегося мяса. Детеныш долго мусолил его, пытаясь отгрызть кусок. Это у него никак не получалось.
Тогда старший порвал мясо на мелкие кусочки, и дело пошло лучше.
Он смотрел на старания малыша насытиться и понимал, что ему не справиться с детенышем, а тому не выжить в зимнюю стужу. Если не предпринять радикальных мер, его надежды на возрождение рода провалятся. Проще всего выхватить из зубов убийц детеныша, но надо знать, как за ним ухаживать, понимать, что ему необходимо, как его кормить. Раньше этим занимались матери его рода. Они заботились о появившихся детенышах. Они знали, что и как делать. Он и его братья только защищали свой род, свое потомство, добывали пропитание…
Вдруг его пронзило острое чувство понимания: самка, вот кто нужен. Но где ее здесь взять? Он один в этом мире. Значит, надо договариваться с каким-то из этих злобных, не понимающих его существ… Они из разных миров. Им сложно понять друг друга. Точно так же, как он видит в них только отталкивающие черты, воспринимают его и они. Он это понимал. Он знал, что представители этих упрятанных в непонятные шкуры существ, всегда с ужасом встречали любые проявления дружелюбия с его стороны.
Потом он понял, что договориться с ними можно только в моменты их дикого ужаса, когда в них просыпается умение общаться на уровне сущностей, без звуков. Значит, надо возвращаться к той страшной каменной ловушке, пропитанной ужасом погибших там существ, и ждать, когда какая-нибудь из самок позовет его на помощь.
Приняв решение, он укрыл шкурой козы детеныша и лег рядом. Впервые за долгое время у него не появилось желания уйти во сне в небытие. Рядом тихо посапывал детеныш, совсем как когда-то его малыши…
Наталья Михайловна величественно сидела в кресле с высокой спинкой, устланном шкурой медведя. Когда Татьяну втолкнули в зал, она лишь повела глазами в ее сторону, и два мужика-амбала тут же проволокли пленницу по полу к ее ногам.
-- Ну, что, падаль, думала сбежать от меня? Сладко есть расхотелось? Ты у меня в яме от голода будешь выть, пощады просить… Ты думала, что ты меня бросила, а я это проглотила? Не-е-т, ты проклянешь тот час, когда на свет родилась… Я из тебя все жилы калеными щипцами повытяну… Знаешь, как радостно слушать вопли предателей, молящих о пощаде?..
Глаза бывшей хозяйки заблестели, увлажнились, лицо отобразило нескрываемое наслаждение.
Татьяна в ужасе смотрела на эту прекрасную оболочку женщины и поражалась злобе, рвавшейся наружу из глубин ее естества. Она с первого дня работы в доме Натальи Михайловны ни минуты не заблуждалась в отношении ее ангельской внешности. За этой праздничной витриной скрывалась злобная, жестокая, завистливая и мстительная душонка, с наслаждением измывавшаяся над зависимыми от нее людьми. Это касалось горничных, особенно приезжих, не имеющих регистрации. Она могла часами издеваться над какой-нибудь из них, уличив в надуманной краже. Могла с удовольствием и восторгом отхлестать по щекам. При этом перед всесильным супругом всегда представала в роли оскорбленной невинности. И если уж кто-то из слуг решал пожаловаться на нее, беднягу ждало тюремное заключение. Причина всегда находилась. Подтасовывать улики и обвинять в несуществующих грехах она была великая мастерица. Ей верили все.
Поэтому сейчас, слушая смакующую перечисление предназначенных ей казней хозяйку, Татьяна была убеждена, что та все свои обещания выполнит.
-- А теперь пошла вон, -- завершила свой монолог Наталья Михайловна. – В яму ее, к этим, ну, вы знаете. И эту пьянь Тоську. Ишь, решила, что если она выполнила мой приказ, то может здесь что-то диктовать…
Татьяна оказалась в глубоком колодце под домом. Стены выложены камнем, в углу куча соломы. По стенам стекали капли влаги. Высоко вверху, не менее четырех метров, виднелся люк, забранный решеткой. Внизу было темно. Мороз не чувствовался, лишь промозглая сырость. Она сковывала движения. Вызывала желание чем-то укрыться, отгородиться от этого состояния знобкости. Но кроме проволглой соломы ничего вокруг не было. Татьяна попыталась зарыться в эту преющую массу. Но тепла как не было, так и не появилось. Зато запах соломы напомнил ей начало осени. Вспомнилось чувство безысходного одиночества и чудесное обретение детей. За эти полгода они стали самым дорогим подарком в ее нынешней жизни. Это было такое счастье. Она на мгновение задумалась: а если бы знала, что из-за них окажется в этом каменном мешке, взяла бы их? И тут же оборвала себя. Да, конечно, да, не задумываясь ни на минуту. Впрочем, она и тогда подозревала, что этот ее поступок не пройдет ей даром. За все надо платить. Она вымолила у бога счастье, и она была счастлива. С ней был Игорь. Она очень надеялась, что он все поймет правильно и не позволит похитить детей.
Она вернулась мысленно к разговору с хозяйкой дома. Есть о чем поразмыслить. Например, почему во вполне благополучной учительской семье появилось такое чудовище? Ведь ее братья и сестры стали порядочными людьми, получившими образование, нашедшими работу по душе. Почему же Таша не пошла по их стопам? Как она могла дойти от избалованной девчонки, желающей брать от жизни все самое лучшее, до садистки и убийцы?
Всему виной вседозволенность власти, продажность ее представителей на всех уровнях, закрывающих глаза на творимые беззакония, главное, чтобы все это щедро оплачивалось и приносило выгоду. Вседозволенность тех, кто путем подлости, подкупа, обмана, а зачастую и убийства стоящих на пути противников, пробился в высшее общество, захватил самые лакомые куски бывшей народной собственности. А, обогатившись, начал уничтожать свидетелей своих деяний или тех, кто мог в будущем оттяпать уже разворованное.
Таша из этой когорты. Родившись внешне красивой, она решила, что этого ей достаточно. Зачем трудиться над совершенством души, если природа уже дала совершенство тела. Это самая дорогая разменная собственность, но употребить ее нужно как можно раньше и с наибольшей пользой для себя, для своего удовольствия и накопления как можно большего богатства для дальнейшей преуспевающей жизни. И ей это удалось. Она привыкла тешить и ублажать свой эгоизм. А докатилась до низменнейших из средств получения удовольствия от вида страданий тех, с кем хотела бы поквитаться…
Ее мысли были прерваны противным скрежетом поднимаемой решетки. Ее охватила апатия. Недолго же красавица Таша выдержала обещание морить ее голодом, нашла, видимо, другой способ мести.
Татьяна безразлично взглянула наверх. И удивилась. Сверху спустили лестницу. Для кого это такая честь? Ее-то спустили на веревке. Потом поняла. В колодец пожаловала какая-то значимая особа, раз уж такие почести. И не угадала. Один из амбалов спустился по лестнице, держа на плече, как мешок с зерном, что-то напоминающее человеческое тело. Ступив на пол, просто сбросил свою ношу на солому, потом таким же образом доставил другое существо. Потом швырнул вниз что-то напоминающее детское тельце. Оно приземлилось в центре кучи. Последней сошла вниз та, которая выманила ее из части.
Амбал быстро вытащил лестницу наверх и захлопнул решетку. А Татьяна, наконец, вспомнила последние слова Таши, что с ней вместе будут сидеть и другие…
Между тем, привыкнув к густому сумраку, последняя пленница вдруг кинулась к Татьяне с шипением:
-- А-а-а, это ты, сука, виновата… Ты тогда забрала моих выб…ков. Кто тебя просил? Из-за тебя все… -- дальше посыпался отборный мат, но Татьяна поняла, что напавшая на нее женщина ужасно напугана и находится в истерике.
Внезапно в соломе кто-то зашевелился, послышался слабый шепот:
-- Заткнись, Тоська. Сама виновата. Все задницу лизала хозяину, думала, пощадит тебя? Для него что ты, что собаки… Впрочем, собак он больше любит… А ты рожала детей и разбрасывала… Все гуляла, боялась, что не успеешь свое взять… Вот и догулялась… Получила полный расчет…
Голос говорившей часто прерывался, словно у нее не было сил. Татьяне этот голос, нет, не голос, а интонации, показались знакомыми. Она оттолкнула вцепившуюся в нее Тоську и подползла к говорившей.
-- Света, это ты?
-- А кто же еще, -- послышался слабый ответ. – Значит, и тебя схватили… Здесь так, что не понравится Земе, существовать не должно. Это только Тоська ничего не понимает, думает, если родила ему Гельку, ей все с рук сойдет… Этому зверю, что свои, что чужие… А теперь совсем с колес съехал…
-- Света, что с тобой?
-- Лучше тебе никогда не знать. Надеюсь, что и не узнаешь… Мы с Машей уже отработанный материал… Теперь только и осталось, что собаками затравить… Малышку жалко… Она ведь ни в чем не виновата… Из-за этой дуры, Тоськи пропадет…
Голос говорившей затих. Татьяна подползла к ней ближе, положила ее голову себе на колени, погладила по свалявшимся волосам, почувствовала, струпья запекшейся крови, провела рукой по спине, исполосованной засохшими и свежими полосами крови. И все поняла.
-- Света, как же ты попала к ним? Что они с тобой сделали? – прошептала она.
-- Со мной все хорошо. Другим было много хуже. Вот Маше досталось… Но теперь мы несколько дней здесь отдохнем…
Говорившая опять затихла. И тогда в мозг Татьяны опять ввинтился истерический вопль Тоськи, все еще проклинающей всех, кто, по ее мнению, виноват в том, что она оказалась в яме. Она не выдержала, зло пихнула развалившуюся истеричку, та заорала еще громче. Тогда Татьяна осторожно переложила голову Светы с колен на солому, подползла к Тоське и влепила ей звонкую пощечину. Это на некоторое время отрезвило крикунью.
В наступившей тишине послышались детские всхлипывания. Татьяна тут же вспомнила сброшенное тельце и, ползая по соломе, вскоре разыскала малышку. Ощупала, проверяя, не сломано ли у нее что. Вроде ничего, если только ушиблась. Взяла на руки, прижала к себе. Девочка была крупная, не столько полная, сколько ширококостная. Она доверчиво приникла к Татьяне, согреваясь. Вскоре она совсем затихла.
На некоторое время в темнице наступила тишина. Неожиданно ее разорвал резкий, испуганно-истерический крик. Татьяна вскинулась, тихо заплакала девочка. Света подняла голову, дотянулась рукой до всполошившей всех еще одной узницы.
-- Тихо, Маша, спокойно. Все уже кончилось. Успокойся… Спи…
Беглый осмотр немногочисленных дворцов, выстроенных из различных материалов, но отличающихся разве что фигурной ломкостью крыш да числом балконов и башенок, сразу прояснил, почему все участки казались вымершими. Не слышно было ни лая собак, ни звуков присутствия людей. Все ворота были распахнуты.
След саней привел к одному из сараев. Там и увидели первые жертвы. Люди лежали вповалку. И смерть их была ужасна. Но Полюшковой среди них не было.
Иванов отдал приказ прочесать все строения. Оружие расчехлить и быть настороже. Картина везде была одинаковая. Трупы людей и собак. При более внимательном осмотре, который провел Александр Рохлин, который после реорганизации милиции напросился на службу в отряд Иванова, было установлено, что во всех пяти дворцах и десятке служебных построек видны следы обысков. Во дворцах были вскрыты сейфы, разграблены гардеробные хозяев, выломаны из стен какие-то части интерьеров, подчистую выбраны запасы продовольствия… Но, главное, трупы людей со следами пыток…
-- Как в гражданскую, -- пробормотал почти неслышно один из бойцов отряда и добавил, -- экспроприировали экспроприированное…
-- Слушай, откуда ты такой умный? – сразу отозвался другой, -- Ишь ты, какими словечками бросаешься…
-- На историческом учился, - усмехнулся первый, -- начитался. Тогда тоже было так. Грабь, что можешь и у кого можешь. А не отдают, убей, чтоб голова потом не болела…
-- Да, тут ты, брат, прав… -- подошел к ним Мезенцев. – Только, боюсь, здесь почище гражданской будет.
Обследовавший верхний этаж дома Рохлин, подал сигнал, что обнаружил нечто значимое. Мезенцев поднялся к нему наверх. С улицы, перескакивая через ступеньки и чуть не сбив командира, рванулся Игнатьев.
-- Осторожно, командир, тут такое дело. Я обнаружил схрон. Удивительно, что его эти гады не нашли. Там кто-то есть. Давайте, поостережемся. Вдруг кто из бандитов… -- предостерег Рохлин. Он вполне профессионально вскрыл запор и приоткрыл часть стены. За ней была небольшая ниша, в которой сидели двое детей. Они выглядели изможденными, кутались в кучу тряпок, но, главное, были живы.
Дети рассказали, что живут здесь с бабушкой. Родители и дед работают в столице, с самого лета не приезжали. Бабушка и два учителя их учат на дому. Потом пришли какие-то люди, много и с оружием. Когда взломали ворота и стали стрелять по охране и собакам, бабушка детей запихнула в эту нишу. Обычно в ней раньше хранили всякую ерунду, которую вытаскивали, когда гости приезжали. Потом дети слышали, как чужие люди требовали что-то. Потом стреляли, потом люди кричали… Было страшно. Потом что-то говорили, что земля будет недовольна, что мало нашли… Что детей нет и женщин молодых мало, и что мужчин покалечили… Потом дети долго ждали, даже заснули… А когда попытались выйти из ниши, дверь не открывалась…
-- Еще бы, -- подтвердил Рохлин, -- бабушка задвинула ее вон тем зеркалом, видно, подозревала, что детям угрожает опасность. Но меня вот что заинтересовало в рассказе детей. Они упомянули, что земля недовольна будет…
-- Ерунда какая-то, бред испуганных детей, -- перебил Игнатьев, который ждал возможности задать вопрос о том, что его волновало, о Татьяне.
-- Не скажи. Смотря, как слушать детей. Может быть, не земля, а Земеля? Тогда все приобретает другой смысл, -- осадил Игоря Рохлин. И повернулся к Мезенцеву:
-- Это многое объясняет. Все мы знаем, что на территории района на протяжении двух десятков лет действовала организованная преступная группировка. Обычно, в здешних местах она не безобразила. Зачем портить отношения с местными жителями. Но почерк очень знакомый. Всех проштрафившихся сотрудников милиции обычно брал под свое крыло местный предприниматель, пристраивал на хлебные места. Дружбу водил с местной властью, у него в гостях бывала вся местная элита. Так вот, зовут этого предпринимателя Егор Землемеров.
-- Ну и что? – непонимающе уставился на Рохлина Игорь.
-- Неужели не понял? Землемеров, Земеля, Зема… Я знаю, где искать Татьяну…
-- Причем здесь этот инвалид? – скептически пожал плечами Игнатьев. Мезенцев хлопнул его по спине и ободряюще добавил, -- молод ты и непонятлив. Саша прав.
Затем обратился к одному из бойцов отряда:
-- Седых, дети под вашу ответственность. Быстро везите их в часть. И чтоб ни один волосок с их голов… Поняли?
-- Так точно, товарищ командир.
-- Исполняйте. Сдадите Полине Алексеевне.
Полина весь день мучилась от состояния раздвоения сознания. Ей все время казалось, что кто-то зовет ее, что она кому-то очень нужна. В чем эта ее нужность выражалась, она сформулировать не могла. Но ощущение того, что ей необходимо куда-то идти, накатывало на нее волнами, волновало сознание, не давало покоя.
Неожиданно она подумала, а не Татьяна ли зовет ее на помощь? В последнее время они с ней очень сдружились, часто понимали друг друга с полуслова. Возможно, она нуждается в помощи, вот и молит найти ее. Молитва ведь сильна именно в самые тяжелые, драматические моменты…
Артема, как всегда, в нужный момент на территории военного городка не оказалось. На все вопросы ответ был один: командир за пределами части. Всем гражданским категорически запрещено покидать городок. Сколько будет продолжаться экспедиция, неизвестно. Только что прибыл вестовой, по приказу командира два отряда самообороны отправились к месту учений.
«Какие могут быть учения, когда человек пропал? Он точно свихнулся на своем военном деле. Надо разыскивать тех, кто украл Татьяну, а он задумал учения. Охрана населения, это, конечно, хорошо, но надо же когда-нибудь думать и о наступательных действиях», -- злилась Полина на мужа за то, что не может с ним посоветоваться, что ей предпринять. Если ее зовет Татьяна, значит, надо не раздумывая, действовать, пока не поздно. «А если нет?» -- тут же возразило подсознание. Но она сразу задавила свой скепсис. Если следовать ему, Татьяна может запросто погибнуть. А так есть надежда найти ее, помочь.
Еще в первые месяцы пребывания в военном городке ее девчонки показали замаскированный лаз в один из сараев, что на частных огородах. Сделан он был по всем правилам конспирации и использовался местной ребятней с давних времен для того, чтобы без лишних проблем оказываться за стенами части.
Зимой он обычно не использовался. Слишком много следов оставалось и могло навести взрослых на тайный ход. Девчонки показали ей под большим секретом и умоляли ничего не говорить отцу, потому что тот сразу же уничтожит этот ход. И все узнают, кто рассказал. Но сейчас ей было не до сохранения детских тайн. Хотя определенные правила конспирации она соблюла. Известила других сотрудниц детского приюта, что на некоторое время отлучится в подземный бункер, где теперь работала типография. Все знали, что она периодически бывала там, интересовалась, как идет работа, читала полосы газеты, помогала корректору.
Потом собрала необходимую амуницию и проскользнула в общественные сараи у стены. Вспомнила, как вели ее девчонки вдоль многочисленных отсеков, теперь заполненных дровами. В своем дровянике быстро переоделась в военную форму, которую выдали ей, как члену добровольной народной дружины, сверху натянула современный белый масккомбинезон. Отодвинув вполне безобидный ящик для угля, только казавшийся громоздким, но вполне легко сдвигаемый с места, увидела дыру в стене. Всего пара минут, и вот она в дыре, вернула на место ящик, проползла примерно метр, и оказалась в сеновале за стеной.
Сознание тут же отреагировало страхом и резким желанием вернуться той же дорогой назад. Но Полина его сразу же подавила. Надо было идти на поиски. Любое промедление могло стоить жизни Татьяне.