Все случилось внезапно. Царь четырех стран света во главе процессии степенно двигался по плотине, по бокам – суетливый раб с опахалом, отгонявший мух и москитов от дражайшей персоны, и невозмутимый охранник в полном вооружении, готовый в следующий миг сбросить маску невозмутимости и пустить в ход меч или дротик. Возле плотины, в нескольких лодках, тоже находилась охрана. Позади пестрой лентой тянулись царедворцы и жрецы. Царь величественным жестом обвел канал, которому предстояло войти в анналы истории как величайшее гидротехническое сооружение всей Месопотамии. Желтые, глинистые воды деловито журчали и стремительно струились, унося строительный мусор, сломанные стебли тростника, упавшие в воду ветки. На берегах собрались толпы тружеников, не один год прокладывавших канал – усталых, опирающихся на заступы, чтобы не упасть от изнеможения (последние дни каждый работал за троих, чтобы завершить стройку ко времени храмового праздника), перепачканных с голов до пят речным илом и песком, но безмерно счастливых, что их тяжкая работа завершилась, и они ныне могут лицезреть самого царя четырех стран света, повелителя Шумера и Аккада. Лучники и копьеносцы оцепили народные толпы на берегах рукотворной реки, дабы оградить владыку и верных слуг его от любых могущих случиться неожиданностей. В канале плескалась рыба. И чайки, сновавшие над водой, изловчившись, выхватывали ее из водяных струй, тут же охотились цапли, лысухи, пеликаны и иные обитатели речных пойм.
- Ничего подобного не возводили на этой земле со времен Гильгамеша! – воскликнул царь. – Пусть писцы начертают на глиняных табличках рассказ о моих делах поколениям потомков!
Жрецы и вельможи согласно кивали головами, некоторые, вопреки этикету, перешептывались, когда властитель Месопотамии возносил хвалу богам, споспешествующим царским деяниям. Царь, оторвавшись от процессии, прошел еще с десяток шагов. Свита намеревалась потянуться за ним следом, но верховный жрец мановением руки остановил готовых двинуться по стопам царя участников процессии: не мешайте государю. Утухенгаль, воздев руки к солнцу, самозабвенно вещал, будто птица, сладкозвучным пением приветствующая светило. Продолжая торжественную речь, Утухенгаль сделал еще два шага.
Огромный кусок земляной плотины обрушился в воду, увлекая с собой царя и его телохранителя. Каким-то чудом уцелел раб, упавший на спину – лишь ноги отчаянно болтались над образовавшимся в мгновение ока провалом. Поток подхватил барахтающегося царя и повлек его туда, где воды рукотворного водоема сливаются с могучим Евфратом. В волнах мелькала пурпурная мантия, слетевшая с плеч Утухенгаля, где-то в стороне боролся с течением солдат охраны. Голова властелина четырех стран света то выныривала из воды, то вновь погружалась в нее. Оцепенение царских приближенных длилось недолго. Завопили на разные голоса государевы советники, вскричали жрецы. Внизу, среди собравшихся по берегам канала людей началась суета, быстро переросшая в панику. Воины не в силах были сдержать напор сотен людей. Многие из них ринулись в воду, дабы спасти любимого народом царя. А течение увлекало Утухенгаля все дальше. Лодки охраны, будто встрепенувшиеся утки, рассекали волны, сталкивались друг с другом, ломая весла и борта, гребцы и сидевшие в лодках стражи яростно переругивались, колотя веслами и древками копий нерасторопных. Поневоле казалось, что они намеренно суетятся и паникуют, вместо того, чтобы выручать из беды своего повелителя.
В последний раз голова государя показалась над поверхностью вод, без золотой диадемы, правитель Урука и окрестных земель отчаянно глотнул воздуха и опять погрузился в волны, теперь уже навсегда… Вновь возопили люди свиты и мечущиеся на берегу крестьяне. По прошествии некоторого времени лодки повернули назад, а люди на берегах единым хором, будто по мановению палочки невидимого дирижера, заголосили, женщины возрыдали, оплакивая царя, которого поглотили воды. А неумолимое течение унесло в реку. О сгинувшем в пучине телохранителе никто не вспоминал. Воин кричал, яростно боролся за жизнь, но кто же плачет по волосам, снявши голову? Спасать верного царского стража не стремился никто, и он скоро последовал за Высочайшим. Роковая случайность лишила шумерскую землю ее хозяина, освободителя от гутейской тирании, мудрого монарха…
Несколько дней на земле Шумера длился траур. Народ оплакивал того, кто избавил страну от иноземного гнета, вернул ее жителям утраченные чувства гордости и достоинства, веру в возрождение былого величия славного города Урука, призванного быть первым в череде городов нижнего Двуречья. В великолепных дворцах и убогих хижинах бедняков поселилась печаль, подданные проливали искренние слезы по ушедшему в скорбное обиталище Эрешкигаль правителю, профессиональные плакальщицы неумолчно выли в храме, были запрещены любые увеселения. Многие опасались, что с гибелью царя в стране наступит хаос и сумятица, чем воспользуются давние враги – гутеи, эламиты, дикие кочевники южных пустынь и пираты с Дильмуна, чтобы вторгнуться в страну, внезапно лишившуюся своего защитника и победоносного полководца. К счастью, опасения их оказались напрасны.
…В комнату, где корпел над глиняными табличками почтенный жрец Сабу, дерзко, не ожидая приглашения вошел Нингир, молодой служитель храма Эа. Заслышав шаги, старик с явным неудовольствием оторвался от привычного занятия.
- Зачем ты потревожил меня, юноша? – сурово и требовательно возгласил он.– Или тебе сегодня нечем заняться в святилище, что ты нарушил покой старшего?
- Я… хотел поговорить с тобой об Утухенгале… - тяжело дыша, словно после долгого бега, произнес непрошеный гость. – Я был там, где погиб наш властитель.
- Знаю, - ответил старый жрец все тем же недовольным тоном. – Царь покинул нас по воле богов. Но народ не останется сиротой, ибо Ур-Намму наследует престол Утухенгаля. Что еще хотел ты сказать мне, юноша?
- Что я хочу сказать? Что вы, жрецы, убили любимого народом государя! – выпалил Нингир.
Старый жрец вздрогнул, будто ужаленный пчелой и едва не выронил из рук глиняную дощечку с клинописью.
- Опомнись… что ты несешь, юнец? Кто тебе сказал такое? – возопил Сабу.
- Я был там, где погиб Утухенгаль, - повторил Нингир. – Я помню выражение лиц жрецов, когда они перешептывались между собой. Печать злорадного торжества на лицах…
- У царя было немало недоброжелателей, и что с того? – ответствовал Сабу, ошеломленно глядя на все более распаляющегося молодого жреца. – Утухенгаль стал жертвой досадной случайности. Вода подмыла дамбы – и…
- Они подговорили строителя дамбы… - перебил Нингир. – Это бы заговор!
- Ну что ж, начальник строительства, из-за чьей халатности погиб царь, казнен вчера, и ты это знаешь! – твердо провозгласил старый жрец. – Согласно шумерским законам…
- Да, чтобы избавиться от сообщника, - не унимался молодой жрец.
- Но за что же было ненавидеть государя-освободителя? – Сабу пристально смотрел в лицо юному обличителю. - Того, кто изгнал чужеземцев и вернул Шумеру былое величие?
- И жрецам, и знати, что ненавидели царя, вышедшего из простолюдинов, сына рыбаря…
Сабу задумался. Но недолго длилось тягостное молчание. Его нарушил Нингир:
- Молчишь?! Тебе нечего больше сказать мне?
Сабу напрягся и, выждав еще немного, внушительно произнес:
- История учит нас, что именно выходцы из низов становятся с течением времени самыми жестокими притеснителями народа. И Утухенгаль мог превратиться в такого правителя.
- Ты говоришь о жестокости Утухенгаля? – Нингир не мог скрыть изумления. – Того, кто снисходил до нужд простых крестьян и бедных горожан, кто не стыдился своего низкого происхождения, чей дворец в дни народных праздников был открыт, кто раздавал…
- Припасы из царских хранилищ в неурожайный год, - продолжил Сабу ехидной скороговоркой, – одаривал нищих на улицах Урука и иных городов. Я все верно говорю?
- Разве это поведение, недостойное царя?
- Давать подачки бедным? Это притом, что налоги весьма существенно выросли при его царствовании – так, что люди стали роптать и поневоле вспоминать добрым словом Тирикана, низвергнутого и казненного Утухенгалем? Кстати, о жестокости. Зачем было казнить членов семьи гутейского владыки? Я понимаю, что, раздавив как таракана Тирикана (кстати, умелого администратора, как бы к нему не относиться), новый царь шел навстречу требованиям народа и, сохранив ему жизнь, вызвал бы волнения. Но жену и малолетнего наследника? Достаточно было отправить их в ссылку и держать там под строгим надзором.
- Эта жестокость была вынужденной… - нахмурив лоб, Нингир подыскивал аргументы.
- И когда в прошлом месяце прошли аресты в Лагаше, тоже вынужденные? – старый жрец испытующе глядел на молодого. – И ведь это были недавние приверженцы Утухенгаля, которые помогли ему очистить Лагаш от чужеземцев. Зато стал приближать к себе тех, кто был назначен гутеями и после прихода к власти «истинно шумерского» царя лишился должностей. А ныне решил опереться на них. Да что я говорю! – воскликнул Сабу. – Ведь он сам был ставленником Тирикана, именно при нем возвысился сын рыбака. И поначалу Утухенгаль преследовал и казнил шумерских патриотов, выполняя волю владыки. А когда власть последнего стала ослабевать, решил воспользоваться моментом. Так что сначала он предал многострадальный народ Шумера, пойдя в услужение чужеземному царю, потом предал своего хозяина, которому, собственно, и обязан возвышением из евфратской тины в градоправители Урука, а теперь предает своих былых сторонников. Не погибни Утухенгаль сегодня, завтра кровь лучших мужей царства окрасила бы плахи в Уруке, Уре, Эриду, Ларсе.
- Кровь изменников!
- Да, тех, кого царь и его приближенные назначили бы изменниками. Тем более что Утухенгаль сделал немало, чтобы посеять ропот в жителях других городов, вынужденных кормить возвысившийся Урук и его властителя, чей аппетит рос день ото дня.
- Ложь! – крикнул Нингир, и его голос эхом прозвучал под сводами храма. – Он сумел договориться с правителем Лагаша и провести разграничение земель к обоюдной выгоде…
- Ну да! – небрежно махнул рукой старый жрец, будто докучную муху отгонял. – И все жители града, включая многих из тех, кто помог Утухенгалю победить и возвыситься, теперь возненавидели и его, и роскошь его двора, и жиреющую от налогов столицу царства. А зачем он унизил прекрасный Вавилон? Когда-нибудь этот город станет одним из величайших в мире, я предвижу это. А теперь он низведен до положения заурядного провинциального городка. Власть Утухенгаля крепла день ото дня, и вчерашний освободитель от иноземного ига все больше превращался в самовластного самодура. Если поначалу подданные обязаны были лишь кланяться царю, как склоняют главу перед старшим в доме, важным чиновником или судьей, то, укрепившись на престоле, «народный» (жрец состроил при этом слове кислую мину) царь повелел всем падать ниц, даже своим ближайшим сподвижникам. При нем число придворных удвоилось, а дворцовая роскошь уже затмила то, что было при Тирикане. А сколько стражников сопровождает его при царских выездах! И это не наследный принц, а сын шумерского рыбака. Он пропах благовониями, как отец его – вяленой рыбой. А скоро он пахнул бы кровью казненных и замученных в узилищах соотечественников. К этому все шло.
- Я не верю тебе! – вскричал Нингир. – Вы все, старые жрецы горазды клеветать на царя…
- Успокойся, - увещевал Сабу, смягчив голос. – Мы, старые служители богов, многое видели на своем веку. Мы перечли горы оттиснутых в глине сочинений, повествующих о прошлом мира, и знаем, куда ведут царские пути. Не погибни Утухенгаль на седьмом году своего правления, и великие беды постигли бы Шумер и сопредельные земли, в тревожных снах своих я видел груды обезглавленных тел тех, кто вчера еще славил Утухенгаля, кто шел с ним рядом к победе и славе, кто чтил его как защитника свободы. Мне привиделись потоки крови, шириной с разлившийся Тигр, толпы порабощенных шумеров и иноплеменников, воздвигающих по городам Двуречья дворцы для Утухенгаля, его исполинские статуи на площадях городов, нищий народ и утопающий в золоте двор. Я видел возвращенных из ссылки гутейских наместников, палачей, доносчиков и прочих холуев Тирикана, славящих на все лады нового хозяина. Они заняли место патриотов, убитых за то, что не боялись говорить в лицо дурному владыке Утухенгалю нелицеприятную правду. А иные были арестованы, пытаны и казнены ни за что, просто по доносу недругов завистников, и они под пыткой и даже на плахе продолжали кричать, что невиновны, что их оклеветали подлые враги, обманувшие великого царя. Я видел море горя, затопившее Шумер как воды потопы во времена Зиусудры. Гибель Утухенгаля позволила избежать этих бедствий и напастей. Так пусть же все освободители народов, реформаторы, герои умирают молодыми. Пусть народ запомнит их во славе и величии, а не в низости и мерзости их нравственного падения. Так восславим же Утухенгаля, погибшего вовремя!
- Погубленного! – юноша, наконец, вставил реплику посреди длинной тирады старого жреца.
- Погибшего молодым, в сиянии заслуженной славы! – восклицал Сабу. – Или погубленного, не суть важно, кто теперь выяснит это: мы, посвященные в тайны царства, задали хорошую загадку будущим историкам – и благодаря этому тоже имя Утухенгаля не сотрется на глиняных скрижалях веков. Мы, жрецы, желаем всем достойным правителям своевременной смерти, ибо печемся о сбережении их доброго имени. Утухенгаль, ты не успел переродиться в злобного деспота, содеянное тобою зло забудется, а твоим подвигам греметь в грядущих веках! Если бы Утухенгаля не поглотили воды, он мог править долго, и чем дольше длилось бы его царствование, тем больше злодеяний и преступлений совершил бы властитель. И в памяти народа, и в сочинениях историков он остался бы кровопийцей и душегубом, а не добродетельным, мудрым и справедливым хозяином Шумера и прилегающих земель. Ты любишь его, Нингир? Значит, ты должен возблагодарить богов, что позволили Утухенгалю покинуть мир, чтобы запечатлеться в памяти потомков своими заслугами перед Отечеством, а не пирамидой из отсеченных голов, превышающей зиккураты Ура. Слава всем, кто вовремя ушел, не успев запятнать свое имя!
Молодой жрец, не согласный с доводами Сабу, выбежал из храма и бросился вниз по улице, ведущей к реке. Он промчался мимо торжественной процессии горожан, приветствующих воцарение нового царя Ур-Намму, зятя Утухенгаля – встрепанный, в развевающихся на ветру одеждах, провожаемый изумленными взглядами. Тростниковая лодка переправила его на противоположный берег реки, где находился жреческий квартал. Он долго не мог уснуть, размышляя над словами старика, не так давно наставлявшего его в премудростях жреческой науки, а ныне казавшегося Нингиру почти что врагом. Когда же сон смежил его веки, юноше привиделся странный сон, будто Утухенгаль по-прежнему царит над шумерскими городами.
По улицам уныло брели вереницы закованных в цепи и кандалы оборванцев, многие из которых еще недавно были соратниками Утухенгаля. Они избежали быстрой смерти на плахе, им суждена была медленная смерть на каторге, в каменоломнях и рудниках далеких гор. А над скорбной колонной погоняемых плетьми надзирателей людей высилась колоссальная статуя царя из белого камня, которую вытесали из цельной скалы сотни рабов.
И видел он, как стражники шастают по коридорам обширной храмовой библиотеки, а услужливый помощник главного жреца, угодливо кланяясь, подает им глиняные таблички, и воины швыряют их об пол. И сам жрец (это был он, Нингир) в отчаянии пытается спасти одну из них – ту, которую он сам заполнил письменами, повествующую об истории славных деяний Утухенгаля. И помощник злобно насмехался: «Это была неправильная история. Ты умеешь складно говорить и писать, но ты не понимаешь простой вещи: верноподданный излагает не то, как было, а как должно было быть. Другой летописец изложит настоящую историю правления Утухенгаля». Нингир пытался возражать, но уста его были скрыты тугой повязкой, а на запястьях бряцали цепи. Помощник жреца о чем-то шептался с вельможей, тыча пальцем в сторону Нингира…
Внезапно он пробудился ото сна:
- Уже утро. Надо предстать перед Сабу, извиниться за непочтение и признать его правоту.