СКОРБИ ЖИТЕЙСКИЕ
ЯЗЫЧЕСТВО В ЦЕРКВИ. ВРЕМЯ,
КАК ВСТРЕЧА С ОБЫКНОВЕНИЕМ
Крестный ход
в провинциальном соборе.
Радуга желаний.
Древо рода.
В поместье старого вельможи
И свет, и блеск и красота зеркал.
Идут смотрины дворянина,
И старый граф устроил пышный бал.
Те истины, что всех венчают,
В рассвет ввели младых детей.
И на успешных фаворитах, что скучают,
Душа вельможи увлеклась среди идей.
Там в свете блеска и убранства
Ввели немногих в свет вступить.
В дар обещая благ придворных яства,
И покровителей, и место при дворе им получить.
Было предложено прославить тем гласом благим,
Что вельможи чают в Боге, знать
Того, кто в тех пределах начал княжить
И на регалии свое потворство предлагать.
И вот, из нескольких поместий
Давали планы, кляты и залог.
Но тут один из фаворитов сказал,
Что сам им – знать и честь, и долг.
И предлагал себя же изучать,
Что он лишь тот, кто всех чудесней,
Что он из множества созвездий
Им нужен, чтобы мир познать.
И в многоликом мире князем
Он, несомненно, может стать,
Коль те, из знати, в его примере мир,
Тот самый мир, вдруг захотят в себе познать.
О, что мы знаем о себе поныне,
Мои преблагие собратья? Пустяк!
Что знаем мы о власти светлой том порыве,
Что увлекает нас порою просто так?
И в промежутках гласных истин
Мы – дети, что хотят любви.
И видеть это, знать и слышать,
Мы лишь пред Богом время обрели.
Но в вешнем саде дни и ночи
Мы в той любви обречены,
Смыкая горестные очи,
На свет иных владык идти.
Пред ними здесь душа вельможи и раба
По-детски плачет и рыдает, и вопит.
И грезы мира хочет внять, куда
В вертеп иль в храм идти ночами предстоит.
А днем наитие искать
И в прежней позе супостата до итога
Имение отца-владыки сохранять.
Не вы обязаны пред Богом!
Не вы меняете персты пред солнцем века,
На убогих не льете ласки при дворе!
Утешьте благом вы на это
Блестящие черты при алтаре.
Вы граф, поэтому сочтите!
И в солнце мира – ангела заря.
Вы голубя с молитвою пустите
И, ладан старый воскуряя,
Откройте двери отчего собора
И, на колена встав пред ним,
Ублажьте Бога – не кумира,
И славу я вам преподам одним!
И в грусти старой лентой красной
Я препояшу девять молодых потом.
И горе в том, что я вам слабым
И непотребным стал пажом.
Восславлю тех из жен прекрасных,
Что завязали с дружеским вниманием
С братьями милый тут роман, отважных,
Во чрево приняв мир и чадо с пониманием.
Теперь живут у алтаря, и наставлением старинным
Мир ждет из недра века злата и царя
Того, который, нимб принявший
Вместо вельможного венца,
И, унаследовав от века слова небесной чистоты,
И в них открыв сынам прогресса вечность бега,
Быстроты времен, младенцев невозмутимые черты,
Воссоздавши всех, младой теперь, как прежде.
Я предлагаю милосердие: не смейте прогонять меня.
Вы наблюдайте за моментом истины,
И те из знаний мудрецов поставьте, вознеся
Мнимости понятий, души благие пелены.
Не я иду в свет фаворитов,
Но, оплатив долги отцов сейчас,
На милость грации и нимбов
Отдам себя – и раб для вас.
Но граф ответил чаду света,
Что быть в законе – это знать
О беззаконии во мраке,
И по своим законам злачно проживать.
А ты так мал, что мы тебя не можем
Во праздник светлый в ложа взять и не тужить,
Но, так и быть, из наших правил
Тебя определим туда мы, где будешь жить.
Но стать для нас по тем же меркам равным,
Не можешь славе нашей предстоять.
И ты не будешь сыном света славным,
Как мы все также пировать.
Тебя не любим – слишком постный,
И на поверку – грубиян средь лет.
На тот момент из нашей силы жесткой
Тебя уводим в полусвет.
И там из недр тайн и мрака омут
Ты то величие, что знал, любил,
Из любопытства по-простому
Одним лишь видом рабских сил,
Невольников смущая нравом мира,
Ты будешь досыта кормить
Моралью старого сатира,
И, словно жрец, теням служить.
Ты постоялец в нашем мире
И вздумал править в свете бал.
От недостоинства понятий знати мудрой
Мы видим то, что ты как сор
На благонравном поле нашем
Хотел затеять дерзкий разговор.
Да, дорогие, я не нов,
Но фарисейские обиды.
И вы в плену у тех драконов
В поднебесной, что лишь в бреду видны.
Но вот, смущение у знати – их удивил простой юнец:
Он первым из отборных фаворитов сей
Не поклонился в такт среди овец
Господской знати и чете князей.
И на поверку из застолья без надежды
Он просто пир в чуме считал.
А если б знать унялась прежде…
Так не увиден был мудрец среди зеркал.
И неужели не понятен простой его язык им был?
Он так хотел без лишней прыти
Уйти от прежнего конца и, обнажив время правил,
Сбежать от прежнего родства.
Он стать хотел им вестником и света, и тепла,
Советник благий, мудростью двора,
И ангел милосердия с милостью для них,
Но в их понятии потворства
Той светлой мира очевидною звездой,
Изнутри всегда светящей
И так в один момент разящей,
Что только и была на небесах святой.
Той ролью права судии отцовского,
Что дает рождение природе, раз лишь просияв,
И будто плод из ней на поддержание родовое,
Сия звезда в телах юнцов живет, как лилия.
И юноша в это познание идет сим лидером двора,
Предстал пред ними в свете мудром,
Но был осмеян ими в этом,
Поскольку двор любил из золота тельца.
«Я вышел – раб пред вами здесь стоит!
Но свет своих сердец явили,
Вы очи мне на мир открыли,
И в вас я – вечный фаворит!
И вот, ранимый ссорой древних
Отцовских вотчин при дворе царя,
Меня скитаться в полусвете
Вы обрекли, на мир моля.
Но я не чувствую той злобы,
Что впредь я отнят от корня.
Я сам теперь ищу то место,
Где упадет плод спелый от меня.
И перед жертвой рода мира я нежен, покорен,
Но я прозревший, брат я – вам не слуга,
Я не так уж важен и в деле сем,
И вот для вас моя рука».
Ушел мой путник так из мира,
Где счастьем цвел сей двор в веках.
Из места, где в провинции устало
Тащился свет за фаворитами попасть, кто как:
Кто ложе на пирах, кто власть в местах казенных,
Но больше на зрелище в академию ту,
Где обольщают молодежь, влюбленных,
«А там, как в капищах живут».
Мой фаворит идет в вертеп,
Где пляшут, блудят и поют,
И в разношерстной толчее развратной
Во мире грешном неистово невеждами живут.
Там, так блистая и крича,
Средь благих яств и разного питья,
Девица птицей певчей была одна,
Будто в клетке, явной фавориткой дома
Блудного того и, невзирая на чины
И разные придирки, вела себя лишь так:
Превратно и учтиво до поры,
И дерзко, и стеснительно, что факт.
Мой юный друг решил по совести,
Что и она в том месте с ними спор вела
О правдах их, и ему казалось без корысти,
Что им она о нравах поучение несла.
Средь шедшего там возлияния вина
По княжьи строго, как дитя веков,
Задорно с дерзостью влекла.
Но та ее манера нрава из тех основ,
Что в ней мираж мирской так здорово играл,
В одной и сирой, детской, жертве демонической,
Со страстью скупой и радостно, и грустно возникал,
Играл в ней рок мирской.
Она, как будто среди цирка крутила,
Разные дела и со зверьми играла,
И лихо смех и грех на них лишь наводила,
И в потаенные покои смех и гнев господ вводила.
Мой юный друг принцессу там в борделе видит,
И к ней идет за откровением его душа,
Он мир открыть ему лишь просит
Ее, за волшебством той дивной игры, едва дыша.
Но дева та, как чадо простоты
От тела кормящей жены.
Она, ослабив боль и слез тех благодать,
Была ему способна исповедь отдать:
«Я, милый друг, ждала давно то чудо,
Что кто-то из проснувшихся в чуме
Отдаст мне должное почтение,
И на примере павших роз во тьме
Соблаговолит принять невинно
И павший образ возместить дотла,
Воздать и небу, также миру,
Спасти меня из адского котла».
На деле он – ее владыка,
На горе тех, кто в ней сейчас
Искусство ложное увидел среди крика.
Она лишь шутит дерзко напоказ.
И в них капризы лишь те будит,
В которых и простолюдины, и знатные чины
С князьями вместе все едины:
И даже их почтенные шуты.
Она в них голод страсти будит в темноте,
От наготы и чрева в блуде упиваясь.
И те, кто тени видит на стене,
И рады ей служить лукаво, удивляясь,
Устраивая дерзкие грехи средь праха,
И лишь грешить там мастера одни.
Она им мстит, они играют в игры мрака,
Которые самим им не видны.
И льется кровь народа в том вертепе,
Она среди их похоти и дрязг – игрушка.
Но знай, мой юноша почтенный, в этом склепе
Ты видишь человека, не врага.
Она ведь тоже в этих стенах мир сей видит,
И так от глада блуд ее не свел с ума.
Она приелась сытого разбоя, их ненавидит,
И в ней ведь тоже молится душа.
В тот час, когда она там пляшет будучи нагою,
В ее глазах борьба идет отчаянно.
Она проста, и в свете том искра горячей жизни,
Ведь семя в ней средь терния росло.
Ты видишь пред собой ребенка лишь простого,
И разум, хоть и невелик, не божество,
В неволе нет величия святого,
И благородство не вступает с ней в родство.
Но та в лице ее отчетливая, малая слеза,
Как беспощадное оружие, крошит острием
Оковы грешников, творит им суд и правды чудеса,
И чудо на потребу, и выход на показ живьем.
И тут один разбойник, их видя разговор,
Побил ее за легкость обращения
С сим юношей за то, что милостью он одарен,
Но не он – этот дерзкий грубиян.
И стража хотела взять того злодея за разбой,
Но юноша сказал, что он был виноват во всем.
И он, тот юноша, на праздник жизни пойдет слугой,
И станет среди грешников князем.
И он вернется лишь тогда, когда над миром этим
От слез земных раскроются сердца,
И в правде этой засияют светом Божиим
Доселе скрытые от стона небеса.
И жертва мира, граф и куртизанка среди дней,
Разбойник – юноша и царь, все плоть.
И вот отличие мирское о том, что властью своей
Их рассудил сквозь тайну Сам Господь.
На судне, идущем в глухое местечко,
Юноша спал, и звенели его кандалы,
Там долго возилась команда беспечно,
Когда в корабельном погребе смрад и место чумы.
И долго бы это над ними творилось,
Но юноша цепи хранил на себе в покаянии,
В нем все познание мира хранилось,
За грех от невежества мира понес наказание.
И то его дело в тайне, был то секрет,
В тумане корабль плыл средь островов.
И если была бы в том месте отвага,
То путь их бы был не во вред.
Куда же вели того юношу, который от света
Был дерзостью знати тогда отлучен,
Когда даже князи не знали прямого ответа,
Лишь то, что их слово путал закон.
Но вот их закон упирается в камни,
И тонет корабль, объятый чумой.
Юноша, что пожелал для рассвета
Ходить перед миром без всяких цепей,
Идет вместо тайного брега на шлюпке «Баллада».
И взгляд терпит в мире тайну о законе вещей.
Его перемена событий и место не очень смущают:
Он не ищет раскольных путей.
И если в особе такой величавой
Не встретили там особых причин и идей,
То мало что ждет в местах испытаний,
А если бы были правыми в правде, то были б мудрей.
Юноша статью и мыслью прекрасен,
Идет средь трущоб на малой земле.
Его мир посещает то солнце в миру молодом:
«Не ищете вы, люди, избрания,
И пошлет вам Господь подвиг на древе родовом».
О, если бы вы разумели, что род ваш кроток –
Есть тело пред Богом и сын сверх голов.
О том, что пред девой склонялся мой отрок,
И вот получил безумство, как кровь с образов.
Но юноша мой не травит раздумий.
В трущобах он праздник видит лишь свой
В радостной простоте разумений.
Не видел он там ни себя, ни понятий,
Что чинно искал средь двора как всегда во бреду.
Но мальчик, тот малый и праведный вестник чудес,
Что, жалко молясь на морском берегу,
Рассветы встречая, он солнце меж людей превознес.
В лишениях жизни в трущобах, плутая,
Меняя долги, он ответы искал,
Он тратил тепло, что руками сбирая,
На сердце свое как залог обращал.
И каждый не прочь был поменяться:
То нищее одеяние, то море услуг, то воды бокал.
Но в этом долгожданное чудо кроется,
И где-то тот берег, что солнце воззвал.
Трущобы, в коих путник юноша остался,
Хранили дух земной, и не была там тайной суета.
Среди той скудности, что видел он и удивлялся,
Ему открылись бедность и душа.
Но дух свободы не угас и там средь лет,
Не рыскала та стража, что боялась нужд пелен,
И страсти, и болезни, и других тех бед,
Что там роились с незапамятных времен.
Но в юном теле жили думы,
И дух свободы, совесть и любви шелка.
И он не грезил много, как безумный,
Чтобы уйти там в облака.
Но, знамя в тех местах поднявши,
Он собирал там тот народ,
Что слушал пения о лучшей жизни
И то, как им воспринимать господ.
«Вы – люди, несмотря на образ
Тот, что сокрыт под толщей бытия.
И не смущайтесь вы того отчаянного
Своего, нижайшего, трущобного жития.
В вас есть и Божий дух, и та бесценная душа.
Хоть здесь у вас удел убогий, но в небе
Даст за вас залог тот Бог, что любит ваши лица,
И в том же сердце мир ваш бережет.
Я не имею роскоши и света от вельмож,
И род богатства ради блага человека.
В своем труде за мир среди рабов я не похож,
Все потерял и прогнан к куртизанкам среди века.
И мой удел – пасти рабов среди народа.
И долгой жизнью я обязан идти и выживать
Средь сорома жития, тогда как мир нежнее меда.
Иметь удел мой в жизни – Божья благодать.
И если я от отчего порога
Ушел за правдой почивать,
Вам, несмотря на то, что тут убого,
Среди трущоб я начал мир вещать.
Но мир в мой век печален, что невыносимо.
Поскольку в нем есть и беда:
Уходит из породистых господ та сила,
Что у нас считается добром всегда.
И если праведные люди не могут закон творить,
То и в трущобах мира, стало быть,
Сей образ жизни – у рабов мораль тверда
Свой жребий, его суть определить.
Тут жизнь не балует почетом,
Но и у них есть здесь добро,
То, что во многом и убого,
Но роль у самых долгих мук,
За имя, что дано от Бога, пышет,
За то, что дышит человек босой.
О том, как в темном мире слышит:
Идет премногий толк святой.
И это дело благ придворных выше всей ценой,
Ведь о смирении идет мой разговор.
Есть здесь то благо мира, что шум мирской
И хаос, и дикость, и убогого жития убор.
Но романтизм над миром подняться заживо,
Воспеть свою свободу от него,
Что прожит мира день во бедном теле,
И во смирении он сложен в кубок драгоценный,
Там слезы, кровь и те улыбки светят в самом деле,
Что нас, как воинов, все ждут в поход бессменный.
Но тут те люди, что день за век здесь проживают,
Они из благ вельможных поедают те отбросы,
То жалкое подобие их урожаев,
Что цветут у подданных господ, как розы.
Но в ветхом теле жизнь укрыта в плоть,
И там есть разум, что создал Господь.
И немощна трагичная картина,
Что молча ждет свой светлый час,
Когда сойдет с трущоб старинных тина,
Дым серый многих лет забвения со глаз.
И в наступающих мгновениях
Хор ангелов превознесет
Тех мучеников века жизни для спасения,
И расцветут цветы любви, прекрасен их полет.
И в них лучи светила радостно одеты,
Взойдут смиренно в облаков небытие
Те дети солнца, что окутаны
Сейчас лишь в рубище печальное свое.
И праздник жизни, в самом деле, различимый
Пребудет вешнею стезей в том месте забытых,
Где днем сирым блюдут в грехе, отчаяньем гонимы,
Те люди, что лишились видимых плодов земных.
И в том уделе жизни сирой,
Что Бог отвел на нищету,
Погибнуть роскоши хозяйской,
И искус за собою увести во тьму.
И мир отшельников, скитальцев
Теперь весь в песню собрался лишь там,
И из гниения, в легенду светлую поверив,
Дает свет горестным векам.
Не вьет никто интриги света без удела,
И не нарушена печаль во сне,
Она светла, она прозрела
О многих бедах и добре.
Во стать священного народа
Немного рабски обросла,
Но среди тех достоинств и несчастий
Вокруг мессии собрался
И словно был цветок прекрасный,
Во терние попал не в добрый час.
И терние его собрало, как хозяин властный,
И в цвет свой понемногу приняло сейчас.
И юноша был братом людям тем печальным,
Что не приняв его придворного родства,
Своим почтенным светом взяли
И у пути того земного быта, солнца сватовства,
В удел свой приняли дитем рассвета.
И сделали его, как в сказке тамошних трущоб,
Легендой дней своих понурых и заветом,
И в род свой приняли его.
И путник, что в трущобах пути оставил полотно
И долгий план дорог, подобно той горе верша,
Что в сердце собирая, имея веру с малое зерно,
Мог море словом передвинуть, сомненья разреша.
Сам уподобился твердыни
В том, что под гнетом рока и цепей
Стал во смирении Творцу подобен он отныне,
И рок из кротости решил являть среди людей.
В том мире красок полумрака,
Где лишь печаль, тоска лишь там,
Средь нищеты и прихоти разврата,
Не приставая ни к каким делам.
О, юноша, дитя заката, улетают птицы!
Он жил лишь тем, что грамоте учил.
Он знал особые истории страницы,
Что жизнь блюла, и их провозгласил.
И из поддержек старых человеков
Он начал детям солнца в чувствах предлагать
Все знания о мире том, что хранил средь веков:
То любовь, то странность,
То к снисхождению благодарность,
То злобу, то простой до крайности расчет.
И люди, жалость сохраняя,
Шли на поклон к тому юнцу,
Что, правды мира собирая,
О сердце исповедь возвел к Отцу.
Ведь в том и не было науки
В его особенном предмете,
Что в тех же мыслях вся планета из-за скуки
О Боге спор свой возвела, не зная об ответе.
И кто, особый путь имея,
О тонкой нити в отношениях мог судить:
И хитрый опыт, и сомнения,
И мелкий спор, и крупную беду мог рассудить?
И вот, в простой коморке средь отрепья
Мой юноша повел средь нищих спор
О том, что есть в них смысл жизни,
И благочестие, и простой резон.
Обиды и непрочные воззрения ему уж не важны
Пока есть силы все прощать,
И если мир мы постигаем,
То лучше что-то новое начать.
Идя в рассвет из ночи темной, стук в сердцах,
Мы лишь покой его встречаем без сомнения:
То солнце у прибрежных волн на островах
Среди трущоб дает стихии наваждения.
И мальчик издалека ждет корабль.
И в тех трущобах праздник в каждый дом.
Но юный друг не так уж рад
Прощаться с томным уголком.
Ведь здесь он столп и утверждение,
Он основание стережет.
И маленький народ подчас с волнением
Его добро в наитии бережет.
Ведь он к открытым ранам их души
Спокойно строгость прилагает
И к цвету их сердец в глуши
Свет солнца, радость мира привлекает.
Его черты очерчены премного простотой.
Он, к ним дыхание мира привлекая,
Вложил в их лица день простой,
И суть, и смысл жизни и вещей внимая.
И если кто-то в той душе имел что
На какого-то жильца, то юноша давал им воду,
И чашею простого пития
Отмерил их кипучую природу.
Покой – не вся его стезя, он понемногу скрыт,
К пути малейшей доброты всех обращая,
Давал им благородство. А дом его, и жизнь и быт
Несли тот уговор, в трущобах мира созидаясь.
И, выпив чашу чистую воды,
Он чистые же проливал потоки.
И понемногу мир добрел от этой простоты,
И сквозь изъяны протекали добродетельные соки.
К нему струился свет один потоком,
Как путник, что вошел святитель,
В его размеренную Богом
Одну на свете малую обитель.
Вот и урок, казалось бы,
Тому, кто прогнан был от света,
Ушел от куртизанок и рабов навета,
На корабле тонул, уйдя в трущобы.
И мальчик поутру, солнце издалека встречая,
В моем герое жажду мира там привлек внутри,
В отрепье хижины мирской тихонько рассуждая,
Смотрел уже за лихолетьем, где прозябают дикари.
Но он – мой фаворит с графского бала прогнан,
Теперь дает науку дикарям, как милость,
Как приукрасить этот мир, который попран,
И проявить к нему учтивость.
Как среди пальм, пустынь себе снискать пред Богом
Добра при жизни малую награду, избавление.
Награда мира – свет в ней Божий бьет потоком,
Но в нас же мир – лишь притча, и она же очищение.
В сиянии знатном есть молитвы свет,
Вот и в словах монахов древних.
И виден он, как среди мрака брезжащий рассвет,
Лишь призрачный и отдаленный, эхом.
А грезы, миражи и все в миру феноменальные видения
Лишь только дополняют нам картины вслух,
В том, что много из того, что мнимый лик забвения,
Как странный вестник – на поверку легкое, как дух.
Но то, что в этом мире наваждение,
Я вижу веру правдой рассуждений,
Добра сердечного одну картину и спасение:
Что жизнь земная – подготовка, а вера – испытание.
Но мы лишь выпускаем ее, как птицу из груди.
Борясь там, как Господь в пустыне, мой юноша родил
Мечту об исполнении преданий впереди:
Что будет дом стоять средь нищенских отрепий
На камне, и корабль белый подойдет.
И нищих братий Бог-Создатель примет,
И в мир прекрасный нищие и юноша мятежный
Ко свету Божьему, как фавориты притекут в надежде.
Свою любовь мой пылкий путник
К одним материям рассудка почитал и…
И вот к душе путь человечий разыскал…
О, если б знать сколь важен в человеке
Момент отчетливого чувства:
И раннюю особенность унять,
И в бликах света грез вскружиться
В веселый танец развлечения,
И от тоски уйти, и в ласки нежные забыться.
Но графство нищих в мире сером.
Нет языка, чтоб мог то дать,
И только умные молитвы так несмело
Помогут ум монаший преподать.
И вот, мой парень стал для нищих всех монахом,
И среди тех же Божиих тварей, средь людей стоять
Он стал свидетелем души людской пред Богом,
Плоть немощных созданий и рок их словом ублажать.
О том, что все стерпевши: и дух простой,
И сердце верных, и нищий образ бытия,
Они хранили в день последний,
На быт остаток жизни сохраня,
Как дар особенного счастья
За благо предстояния взята
Та доля жизни, что исповеданной была.
И мой любимец, правду видя,
И из разных мест судьбой предстал
Пред миром Божиим, предстоятель перед Богом.
Тем девам право в чистоте стоять отдал,
И, видя непотребства много,
Мой ангел восхвалял любовь, ее дела,
Что между нищими ходила
И чистоту их душ вела,
С малейшего родства хранила.
Он видел плоть нижайшего состава на исходе,
И в нем она была лишь птицей дикой.
В ее нечаянных посылов красоте, особенном полете
Предстанет в утренней росе великой.
Их быт простой рождает суть спокойствия лица,
Где опыт рад той теме, что и у знати та же нагота.
Но что сравнения простые,
А что у нищих род простой?
И если в нем и есть лишь та утеха,
То в остальном, стоя у самой у зари идей,
Встречая солнце, идет работа над завесой,
Что делит мир на рабство и князей.
И сей есть занавес закона,
Войдя в него, не те уже дела,
Что просто нищий на подворье
Или же князь из окон из дворца.
Одни хранят тепло от солнца:
И если только в том суть им,
Что делит ум и тело в лике сквозь оконце,
Что просто радость дням своим.
И он устроил сеть свою во грезах,
И рад тому, что льстят ему в прыжке,
И тонок луч, и благо солнце в розах,
И нежен лист тончайший на цветке.
Но из того великого убранства,
Что держит Бог на радостной земле:
То – лик, где среди моря удовольствий
Сегодня мир, как тот корабль, что в чуме
Среди трущоб рождается младенцем,
И травы ложа, где и колыбель стелить.
И занавес – то ложе, что из паутины солнцем
Всех привлекает из грез своих опять во сон ходить.
И путник погрузился в чрево мира,
И, словно шаг его ловя, дыхание меря во молитвах
Святое братство Божия креста
Шло в том же направлении, их труд почетен в небесах.
Так суждено иным в миру: в трущобы или к звездам.
И вот, завет любви вселенской исполняя,
Трущобы нисколько не печаля и не умоляя,
Мой друг услышан был в мольбах.
Монахи церкви Божьей во вселенной,
Ловя во небесах его привет, знамение нашли:
Младенец в ящике у мастера в каморке бренной.
И поспешили в путь, его искать пошли.
И умолялся юноша мой, и так бы было просто,
Но, в сказку чистую придя, он оказался их дитя.
И, встретив солнце, путники на остров,
В трущобы стали путь держать, его дорогою идя.
И незаметно перемена: к его таланту истца
Пришел, как дар, талант жнеца.
И вот, пошли монахи искупать душу юнца,
И путь свой паломники от Бога совершили до конца.
Монахам был показан чертог из нищих тот негожий,
Где был тот юноша в соборе из отрепьев с головой,
Но был тот двор такой же Божий,
Как и монаший храм другой.
Монахи стали юношу просить поехать с ними,
Дали ему залог его трудов, а перед этим окрестили,
Они с ним службу сотворили
И то его шальной молодой главе посвятили:
«Ты мал еще, и те немногие усилия
Что держишь ты, невидимы отчасти,
А если б ты был повсесильнее,
Как нашего достоинства и власти,
То все, что делал ты в трущобах,
Теперь бы было благою звездой
для просвещения собора во чертогах,
И твой бы перст для многих просиял мечтой».
«Я и не знаю братия, что делал я особого,
Того, что я и впрямь молитвы не читал.
Но если примете меня вы столь убогого,
Поеду с вами в монастырь, оставив здесь причал.
Свой век трущобы отживают,
И если там моя душа во спять
Ко небу в чистом вознесется,
То буду я собор ваш прославлять».
Оставить брак, быть бедным, слушаться в малейшем.
Он должен был тогда так проживать,
Но вот монахи, видя юношу особым,
Его не стали во свои обеты посвящать.
Они сказали, то что он был должен
Воспитанником их теперь лишь стать.
Пока что, значит быть, послушник,
А далее бы он пошел в народ вещать.
И там в своих родных пенатах
Под руководством праведных отцов
Вести народ ко истине и правде
И долгий суд людской забрать у демонов.
И нужно, чтобы их молитвы вековые
В устах юнца гласом Божиим стали бы звучать,
И, слыша то себя, то мир, а то стихии,
В себе мой путник голос Божий начал ощущать.
И голосом прошедших поколений
О славе будущих миров всенародное имение,
Он начал бы молить царей
Достоинства людского сохранять стремление.
И брак тот немощный и благий человека:
В душе народа встречу Божию начать.
Приемник вотчины отцовской и свидетель века
Ушел в труды собратьев просвещать.
Но он, труд видя свой,
Творил подчас особые дела.
В монашьих тайнах образованный, живой,
Давал людям заветов небеса.
И, приходя в собрание мудрых, о исповеди Бога им
Всегда давал благой урок, он проповедью умнее был
Даже умного собора, и участь соборного героя в нем,
Взяв в руки книжное перо, порядки бытовые их творил.
И, в рассуждения войдя, давал в них ум и сердце дома,
Где правильный ответ на ложе в чистоте лежал.
И где бывали грезы тайною короной,
И там звучала в нем таинственно душа.
Не брак с красавицами сильных меж страданий,
Не мир с вельможами двора уклад.
Но тихий рай на дне терзаний
И рок в том тупике, что лишь очередной расклад.
И братия монашеская себе с него брала
Лишь те его свершенные дела,
Что юноша жил с ними в мире,
А так и общался с теми, кто с сего двора.
И даже к тем, кто имел к ним претензии и суд,
Юный друг, беря знамение, шел на проповедь.
И, применяя в жизни тело, что закалили блуд,
Чума на островах, шел даже на дворянский суд.
Он молит мир о доме, где нет испуга и нужды обид.
И в изголовье на ночлеге, где мысли те легли,
На коленах преклоненных там стоит
В гласах тот ангел, что хотел любви.
О, долгой ночью тяжких странствий,
Ища тайник огня в душе,
Ходил он в поисках таланта,
Но только он покой нашел уже.
И он – заступник дней младенцев,
Стал умолять жить в простоте, моля,
И юноша, мечтавший о надежде,
Что мир идет, тоску гоня,
Когда в сем мире будет праздник,
И, от корысти злой уйдя,
Наденут белые одежды
И, стройной статью твердя,
Пройдут от края мира
До разных весей и сторон
И изрекут святое имя,
И в духе Божьем станут величать царя.
Но вот исток, и дело в прочем,
В том, где у юноши любовь взята,
Где дева в том обете отчем,
Где ум и вера, и мечта.
А только грезы в небе чистом,
И только ум и теснота
От тела, что мешает думать
И в клочья рвет священную печать тогда.
Но нет! Есть ангел мира
И дочь народа, и душа,
Что там живет, и в заключении свободном
Он лучший был знаток себя.
О, романтизм в седом притворе,
Где был тот мальчик на реки брегах,
И, что в себя прияло реку, море,
И с гор на острове в трущобах.
И солнце, что молит о дне,
Подать в нем жизнь и больше грезам литься,
А, может, и любовь к земле.
Но Бог не дал им раствориться.
И ангел принял их мольбы,
И тот же юноша родился,
Уйдя в монашии черты,
Там новым человеком появился.
И стал творить в сем мире простакам
Те известные потребы,
Что только и известны чудакам.
И в чем они были известны?
А в том, что в виде первой и невинной чистоты
Являл он свет, и был в нем фаворитом,
И посвящал в его черты
Тех, кто его ни в чем не видел.
Он знал мира дела и правды в нем творил. Отсюда
И мира исповедь о том, что Бог его отец.
А множество народа
Перед ним – от юноши истец.
И только в том и откровение,
Что юный друг давал им глас,
И выходило изречение,
Что в том соборе просвещения
И были части заодно тогда:
Те струны, что любили гимны,
Во быт великого истца
Слагались откровения в простоте сердец
И в соискательстве ответа
Лишь гармоничный теплый глас,
И от его чудесного движения света
Все наполнялось чистотой сейчас.
И факт святого отношения:
От света шло явление масс.
И вот, стоя и причитая,
На люд земной дивился Бог, на нас.
И в рассуждении о жизни
Текли в его глазах века.
Но он, не упуская смысла нити,
Спасал людей из сети адской навсегда.
И юный друг из власти ветхой ушел в святые ордена.