Глава третья

Глава третья, в которой говорит вдовствующая королева.

  Совсем Маленькая Принцесса не стала отпрашиваться у короля-папы, она была достаточно умной девочкой, что бы понимать: король-папа никогда не отпустит свою единственную дочь в сомнительное путешествие на почти незнакомом крылатом коне, да еще и без седла.
  Это был ее первый в жизни проступок и совсем маленькая принцесса, все-таки надеялась, что  подобное обстоятельство зачтется при наказании. Если ее поймают. Конечно, ей было страшновато лететь куда-то, ведь это был ее первый полет, но она совсем не показала виду, и только зажмурилась, когда Пегас одним длинным прыжком оторвался от выложенной хрустальными кирпичиками дорожки и вылетел в раскрытое окно под стеклянным куполом оранжереи.
- Как мы узнаем, где искать маленького принца? – спросила совсем маленькая принцесса, когда первый страх высоты улегся, и она даже смогла справиться со своими юбками. По ее мнению лететь на коне, было все равно, что на нем скакать. Единственно здесь наверху очень сильно дул ветер и совсем маленькой принцессе приходилось придерживать одной рукой свою крошечную корону, что бы она не улетела, а то, как маленький принц поймет, что она принцесса? (То что они о-бя-за-тельно найдут пропавшего друга Пегаса, не вызывало не малейшего сомнения в бесстрашном добром сердечке принцессы). – Как мы узнаем, если никто во дворце даже не понимает, что принц пропал?
- Вам, юная красавица, надо будет поговорить с вдовствующей королевой. Она бабушка всех принцев и любит их всех, только самого маленького чуть-чуть больше других, потому что он был самый добрый и терпеливый с ней. Всегда доставал укатившиеся под комод разноцветные клубки шерсти, из которых вдовствующая королева вязала своим внукам теплые носки. Она то скорей всего  и заметила пропажу маленького принца, да только она совсем старенькая и не говорит совсем. Такой уж ее королевский каприз.
- Но если она так любит внука, почему бы ей на время не отменить свой королевский каприз и не напомнить семье о принце? – удивилась совсем маленькая принцесса, она ведь была такой маленькой, что еще не до конца разбиралась в тонкостях королевского этикета. Пегас это, конечно, понял и разъяснил совсем маленькой принцессе, что королевские капризы, как и указы не возможно вот так просто взять и отменить. От них напрямую зависит судьба королевства, пусть даже это будет всего лишь каприз старенькой вдовствующей королевы, о которой почти никто из подданных не помнил.
- Как глупо, - подумала совсем маленькая принцесса и твердо для себя решила, что тысячу, нет, миллион раз подумает, прежде чем по-королевски покапризничать.
  Вдовствующая королева жила в отдельном дворце, потому что когда-то решила, что делить один дворец со своей невесткой довольно неудобно. Скажем по секрету, вдовствующей королеве не очень нравилось, что жена ее сына чемпионка по плетению интриг, и заговоров, если честно, то она даже побаивалась, что однажды сама станет жертвой этих самых заговоров и переворотов…

(- А мы тоже с бабушкой разменялись, теперь она говорит, что мы ее бросили, а папа разлюбил. А еще мама сказала, что если…
- Натах, замолкни, а.
- Девки у кого красные нитки?
- А что такое «вдовствующая»?
- Блина, затухли все! Лизка, что дальше?)

…Старой королеве хватало, что ее посещают внуки, особенно самый младший, тихий внучек, который иногда читал ей книги, пока сама вдовствующая королева вязала шарфики и перчатки.
  Совсем маленькая принцесса спустилась со спины Пегаса, съехав по его опущенному крылу как по горке, прямо на балкон где сидела в кресле-качалке вдовствующая королева, но не качалась, а просто смотрела на ворота. Совсем маленькая принцесса увидела, что разноцветные клубки шерсти раскатились по всему балкону и начала проворно их собирать. Сложив клубки в большую корзину у ног вдовствующей королевы, совсем маленькая принцесса вспомнила все, чему ее учили на уроках этикета, и присела в глубоком реверансе, держа прямо спину и голову. У нее еще никогда не получалось такого красивого и изящного реверанса. Если бы королева-мама не умерла давным-давно, то обязательно восхитилась бы дочерью, не говоря обо всех ее учительницах и фрейлинах, которые были бы в полном восторге от его исполнения.
 - Добрый день Ваше Великое Величество, - совсем маленькая принцесса еще не знала, как надо обращаться к старым королевам, у нее не было бабушки. – Я – совсем маленькая принцесса из соседнего королевства, прилетела, что бы поприветствовать Вас и отдать дань уважения Вашему возрасту и положению. А еще я хотела бы встретиться с Вашим младшим внуком и поприветствовать его, а так же пригласить его в гости, поиграть со мной. Правда, я нигде не могу его найти. Не могли ли Вы, если Вас не затруднит, подсказать, откуда мне начать поиски.
  Наверное, вдовствующей королеве понравилось классическое исполнение реверанса, как известно старые королевы любят, когда чтят традиции; а может, ей понравился вежливый голос и та учтивость, с которой к ней обращалась совсем маленькая принцесса, она ведь оказалась, куда воспитанней ее старших внуков. А возможно она чем-то напомнила маленького принца, младшего внука, тем, что собрала в корзину раскатившиеся клубки цветной шерсти.
  И тогда вдовствующая королева поманила к себе совсем маленькую принцессу, а когда та со всей почтительностью наклонилась совсем низко, подставив свое нежное ухо к губам бабушки маленького принца, шепнула всего одно слово:… 

«Лиза…»
   Девочка замолчала на середине фразы и обратила внимание на своих слушательниц. Саша, Машка, Натаха и Лена сидели на расстеленных в траве одеялах. Полукругом, опустив руки с шитьем, в пестрых лоскутках, словно сбросившие крылья бабочки. Все четверо молчали, невольно подавшись в сторону Лизы, как, наверное, маленькая героиня к старой королеве.
   Лизе стало немного страшно от этой заколдованной неподвижности: толстушка Наташа, приоткрыла рот, в котором к коричневым зубам прилипла не дожеванная ириска; Лена, склонилась между своими тощими, сухими как у кузнечика ножками, с удлинившимся лицом и острым подергивающимся носиком; даже Машка, хоть и кривила тонкогубый рот в вечном презрении, но все равно возбужденно блестела черными пятачками глаз и бездумно тискала одну из нижних юбок «совсем маленькой принцессы», которую до этого, дурачась, напяливала себе на голову. У одной Саши на лице было написано не любопытство – спокойное внимание, она словно наблюдала за Лизой, а не слушала сказку.
   «Я их зачаровала…» - подумала Лиза, все еще не придя в себя. Выходить из роли рассказчика было трудно, почти, как просыпаться. Что же ее выдернуло из реальности совсем маленькой принцессы? Со старого, с вываливающимися камнями, балкона, который не рушился только потому, что так густо зарос плющом, что под его темно-зелеными плетями не было видно ни перил, ни стен, и на котором единственным ярким пятном была корзина с разноцветными клубками у ног очень худой седовласой женщины. Вдовствующая королева в черном шелковом платье, гребнем в еще густых и красивых волосах, и губами, прячущимися в морщинах, так же как и древние камни ее балкона в плюще. Эти губы с трудом двигаются в складках желтой пергаментной кожи, выдыхают запах чердака, запах кладбища забытых детских фантазий, и выталкивают из себя одно-единственное слово…
«Лиза…»
   Девочка растерянно сморгнула и медленно обернулась. Одновременно она услышала как замедленное дыхание подружек (словно они спали) перешло в общий вздох, и в постепенно оживляющуюся возню: застывшие конечности, распрямлялись; стиснутые побелевшие пальцы разжимались. Натаха шумно зачмокала ириской, втягивая сладкие слюни.
   Неподалеку от их девичьего кружка, так мило расположившегося на самом солнечном пятачке лужайки, сидел Серафим. Сидел, видимо давно, потому что там, где лежал его хвост, уже успела поставить свой брезентовый стульчик воспитательница и теперь мирно дремала, окуная нос в собственную пышную грудь. Ее оголенные по локти руки успели порозоветь от солнца.
   Поймав взгляд Лизы, Серафим освободил одно крыло из сложной конструкции на спине, махнул им в сторону корпуса, поднялся и встал в ожидании. Черный нечесаный хвост проскользнул сквозь ножки стульчика, и полы белого халата воспитательницы беспрепятственно…
- Ну что за слово, Лиз? – заныла, напомнив о себе Натаха, и подхватила вылетевшую вместе со словами ириску. Остальные девочки уже не выглядевшие так словно играли в «Море волнуется – раз…» закивали. 
- Лопдоп, - быстро сказала Лиза, отложила помпон, который сооружала из ярко-красных ниток, и вскочила. – Я сейчас.
- Лопдоп? – удивилась Натаха. – Что такое «лопдоп»?
- Загадки! Я же говорила, будет как у Агаты Кристи! Похоже, как будто кто-то хлопает в ладошки, – выпалила Лена, и показала: «хлоп-хлоп».
- Или пукает, - захихикала Машка. Саша молча смотрела вслед уходящей Лизе.

   Лиза зашла за угол корпуса и привалилась спиной к стене, так что бы девочки с лужайки ее не видели. Серафим, мимо которого она бесстрастно проследовала, и который всю дорогу до этой стены молча дышал за спиной, следуя так близко, что горячее дыхание обдавало ее шею, остановился напротив. Громадный, черный как ночь, конь с грозно взъерошенной гривой до земли… и виноватым видом, перед десятилетней девчонкой, жмущейся к стене так, что старая отслаивающаяся краска впивается в голые плечи и лопатки:
- Лопдоп?
- Лопдоп, - Лиза сложила ладошки вместе, пальчик к пальчику, на подоле желтого сарафана.
- Допустим – лопдоп, что бы это ни значило, хотя уверен, значит очень многое. Может, поговорим? Только не убегай больше, ладно? – Серафим помолчал, глядя на сложенные ладошки девочки, потом тихо добавил. – Меня это пугает.
- Извини меня. Я ведь знала, что ты боишься внезапных исчезновений. Просто обиделась немного. Я же от всего сердца хотела, - Лиза опустила глаза.
- Почему нам так трудно? – вздохнул Серафим.
- Вы чужая фантазия, а со мной только потому, что меня угораздило с той же силой, что и ваш первый хозяин мечтать о говорящем коне. Просто Валентин поделился вами, как малыши делятся своими игрушками, и сколько бы я не общалась с вами, не играла, все равно вы принадлежите первому хозяину, - Лиза старалась говорить спокойно, рассудительно, даже умудрялась не отводить взгляда от лиловых глаз коня, тот смотрел изучающее: Серафим явно осознавал, насколько он чудесная «игрушка», и не спешил верить в ее слова. – Вот поэтому, наверное.
- Ну… хорошо, что ты так понимаешь, - наконец кивнул Серафим. – Как взрослая.
   Лиза натянуто улыбнулась и уставилась на лоскуток неба среди зеленых верхушек берез, поверх правого уха Серафима. Знал бы он, как ей хочется стиснуть руки  в маленькие злобные кулачки, и запрыгать на месте, молотя по воздуху: НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ!!! ТЫ МОЯ ИГРУШКА! МОЯ ЛОШАДКА! МОЯ КОНЯШКА! Я ТЕБЯ ПОДОБРАЛА! ТЫ ДОЛЖЕН СЛУШАТЬ ТОЛЬКО МЕНЯ! МЕНЯ!!! ЗАБУДЬ ЭТОГО СКВЕРНОГО МАЛЬЧИШКУ, КОТОРЫЙ БРОСИЛ ТЕБЯ, БРОСИЛ, ТАКОГО ВЕРНОГО, И НЕПОВОРОТЛИВОГО СО СВОЕЙ ТЯЖЕЛОВЕСНОЙ ЛЮБОВЬЮ!!! МОЙ! МО-О-О-ОЙ!!!!!!...
   Но конечно она не запрыгала в детском капризе, подобно невоспитанному карапузу в песочнице. Она и раньше так себя не вела, зачем же сейчас  позволять эмоциям взять верх над разумом. Ведь даже в собственном воображении совсем маленькая принцесса могла позволить себе, подхватив юбки, носиться по вытянутым в длину и высоту  залам; вертеться как юла, опираясь только на носок туфельки, как балерина, вытянув параллельно полу ногу в полосатом чулочке, под полусферами расписных потолков; решительно предлагать помощь попавшему в беду крылатому коню (в воображении он и не возражал против помощи); она могла запросто слетать к незнакомой королеве и лихо соврать, прикрыв ложь километрами вежливости и лести, но… Даже она, совсем маленькая принцесса ее воображения, в уютной, как детская кроватка, реальности не позволяла себе кричать на слуг и злоупотреблять расположением Пегаса.
   Ведь если признаться, совсем маленькая принцесса была Лизиным отражением, с чуть более выраженными достоинствами и совсем без недостатков, она твердо для себя решила миллион раз подумать, прежде чем по-королевски покапризничать. Лиза же вообще не могла этого себе позволить.
- Я понимаю, что не могу стать тебе другом, во всяком случае, таким как Валентин. Но вы оба мне, в самом деле, нравитесь, - Лиза постаралась не покраснеть, если не думать, что Серафим изучает ее как амебу под микроскопом, это получалось. – В-вот я и хочу помочь вам. Ну, разве это странно желать хорошего тому, кто тебе нравиться!
- Наверное, если мы сейчас заведем старую песню о том, что санаторий, прежде всего НЕХОРОШЕЕ место, он приведет к очередному непониманию, - медленно произнес Серафим, спутанная челка упала ему на глаза, от этого он стал выглядеть угрюмо и в тоже время обаятельно, как непокоренный дикарь, мрачный, но в тоже время добрый, только очень тщательно скрывающий свою доброту. Лиза тихонько вздохнула, из глубины подсознания вынырнул подхваченный где-то образ черноволосого человека в белом пиджаке, хотя нет, то, что облегало его стройную спину, выглядело благородно и старинно, как… сюртук. Незнакомец начал поворачиваться, но тут Серафим, раздраженно дернул головой, смахивая челку, и вместе с ней образ человека в белом…
- Хорошо. За то время что мы знакомы, я уже достаточно обижал тебя и пугал. Если ты так хочешь, давай попробуем. Если ты просто поспрашиваешь, это ведь не повредит?
- Поспрашиваю? – Лиза очень медленно приходила в себя после нового видения (всего лишь упавшая на лиловые глаза, растрепанная челка коня, или не это? Человек в белом, смотрит вниз, темные волосы шевелятся, он поднимает голову и…) – Поспрашиваю…
- То же самое что и в твоей сказке, - хмыкнул Серафим. – Вдовствующая королева. Бабушка маленького принца. Я уже перестал удивляться тому, что касается тебя.
   Девочка непонимающе сдвинула брови.
- Бабушка Вали работает здесь кладовщицей. Она странная. Ее боятся дети, хочешь послушать страшилки про нее, сходи к малышам, но она может, хоть на что-то, нас навести. Надо же с чего-то начинать. Лопдоп – помнишь?
- Лопдоп, но это же… - замямлила Лиза, конь насмешливо следил, как она краснела. – Поговорить, а как?.. Что я скажу?... О чем, я же ничего не…
- Ты же хотела помочь, - невозмутимо произнес Серафим, наверное, если б у него были брови, он одну приподнял бы в небрежно-вопрошающем выражении. Лиза в миг замолчала и насупилась. – Возьмешься? Или боишься?
- Нет, - девочка оттолкнулась от стены и, наклонив голову, как молодой бодливый козлик, проскочила мимо Серафима. Конь шумно вздохнул, сдув с ее плеча кусочки засохшей краски и принюхался к волосам, когда Лиза резко притормозила, повернулась, и сильно покраснев, крикнула: «Я заслужу твое уважение, вот!»
- Дурочка, - покачал головой Серафим и пошел следом. – Какая же ты дурочка.

   На крыльце стояли две воспитательницы еще не знакомые Лизе, с умиленным выражением на лицах (так смотрят только взрослые, на особо примерное поведение детей) и, опустив руки в карманы своих халатов, негромко переговаривались:
- Вчера Сашенька показала мне, как вшивать воротник. До чего талантливая девочка.
- Ну, знаешь, кому дано.
   Женщины наблюдали за девочками, занятыми рукодельем посреди лужайки на одеялах. Картина действительно как из журнала «Крестьянка»: четыре юные швеи, склоненные над своими работами: кружева на платье Лены, белые носки и волосы Натахи, крупный горох на байковом платье Машки сияли на солнце так ярко, что хотелось прищуриться; Саша сияла сама по себе, сосредоточенно нанизывая на иголку кусок искусственного черного бархата.
- Надо сказать Маше, чтоб панамку надела, - озабоченно сказала одна из воспитательниц.
- Ей уже говорили - бесполезно. Готова поспорить Сашенька переплюнет свою мамашу, когда подрастет. Эта на заказ шить не будет, представляешь, она показ мод решила устроить, сама платья придумывает! Ты себе это можешь представить? Я лично не могу…
- Ну, посмотрим…
   Лиза обошла воспитательниц по широкой дуге, те замолчали, разглядывая девочку.
- Э-э… Лида… - наконец сказала одна, когда девочка оказалась к ним спиной.
- Лиза, - подсказала другая воспитательница. – Забелина. Постой.
   Лиза остановилась, повернулась. Женщины с одинаковыми улыбками вынули руки из карманов и скрестили их на животе:
- Ну, как тебе здесь? Освоилась уже? - спросила та, что восхищалась Сашей.
- Да, - коротко кивнула девочка, как-то уже привычно выискивая за их плечами признаки присутствия Серафима. Коня не было. Лиза поджала губы и опустила взгляд на свои сандалии.
- Подружилась с кем? – не отставала воспитательница.
- Да, - сквозь дырочки в сандалиях были видны медленно шевелящиеся Лизины пальцы. Вторая воспитательница наклонилась вперед, уперев ладони в колени:
- Я знаю твою маму, Лиза. Если у тебя будут проблемы, обращайся ко мне, меня зовут Ирина Игоревна. Хорошо? – Лиза кивнула. – Ну, беги.
   Лиза медленно пошла к девочкам. Первая воспитательница, не заботясь о том, что бы Лиза отошла на порядочное расстояние, спросила у Ирины Игоревны:
- Это та Забелина, что на юга с хахалем махнула?
- Ага.
- А дочка побоку…
- Ну мы не знаем всей ситуации…
- Да что тут знать, и так все понятно (вздох), бедная девочка.
   Лиза почувствовала как собственные пальцы, ставшие чужими и враждебными, больно втиснули в ладони ногти.
   Девочки оживленно обсуждали значение слова «лопдоп». Лиза не стала садиться на одеяла, остановилась неподалеку, тряхнула головой: все, хватит думать о словах воспитательниц про юга и маму, надо расчистить место только для мыслей про задание Серафима.
- Лиз, ну что такое «лопдоп»? – заметила ее Лена, Машка гыгыкнула, в ответ на какие то свои мысли.
 - Я потом расскажу. Вечером. Перед сном, - затопталась на месте Лиза. – Кто знает, где найти кладовщицу?
   Ответом была недоуменная  тишина:
- У меня майка пропала, может я ее из стирки не забрала, а Ирина Игоревна сказала, что такие вещи можно найти у кладовщицы, - запинаясь, но в целом неплохо соврала Лиза и сама про себя подумала: «Лихо». Опять тишина, потом Саша отложила свой бархат и поднялась:
- Пойдем, провожу, - перешагнула через вытянутые ноги Машки, та даже не подумала их убрать, и стала обуваться. Пока Саша возилась с ремешками своих лаковых черных туфелек, Лена очень осторожно сказала:
- Девочки, но подвал – плохое место, забыли? - Саша бросила на нее раздраженный взгляд, и Лена покраснев, потупилась.
- Ну-ну, - проквакала Машка. – Сходите–сходите, и сегодня на ужин нам подадут ваши охлажденные мозги. -  Натаха на это изобразила рвотный звук и нервно захихикала.
- Смотри, не подавись, - Саша выпрямилась и посмотрела на Лизу, та переводила растерянный взгляд с Лены на Натаху, с Натахи на Машку и обратно. – Не слушай дур. Идем. – Холодные пальцы сомкнулись на Лизином запястье и легонько потянули. Хихикание скисло.
- Саш, вы че серьезно? – пробубнила Натаха. Саша сдернула Лизу с места и потащила в сторону санатория:
- Я не верю в здешние плохие места, я тебе говорила?
- Нет.
- Вот, говорю. И ты не верь. Хотя тебе, наверное, труднее, у меня-то нет такого воображения как у тебя, - Саша выпустила Лизину руку и девочки пошли просто рядом. – Здесь есть одна няня, фантазия не хуже чем у тебя, она здорово закапала им мозги, да и воспиталки болтают много. Кладовщица сидит в подвале, там прачечная и склад, детям там ясное дело не место. Среди нас ведь полно идиоток, которые будут совать пальцы во всякие незнакомые дырки, а потом ныть над вырванными ногтями…
 (…если сунуть палец в водосток его втянет… и тебя следом в тесные вонючие и мыльные глубины труб…) ЧТО?...
   Голос Саши на мгновение исчез, словно его что-то оборвало, как в неисправном радио в прогноз погоды влезает статический треск, что то в ответ на ее взрослые размышления об дырках и пальцах в них…
…- не такие, да?
- Что? – Лиза смутилась и даже остановилась на полпути к корпусу, склонив голову к плечу, как к чему-то прислушивающаяся дворняжка.
- Мы с тобой не такие дуры, что бы лезть в незнакомые места, - терпеливо повторила Саша и повернула голову в сторону «лягушатника», откуда доносились непонятные звуки, в которых с некоторым трудом можно было признать детский хохот.
   Все еще думая о причинах появления в собственной голове явно не своих мыслей, Лиза, вслед за Сашей, пошарила взглядом в направлении источника этого ненормального смеха, и уперлась в крышу малышовой веранды.
   С круглого «лягушатника», во многом своим видом похожего на детскую карусель, только без лошадок и с плоской крышей, маленький мальчик, сбрасывал вниз игрушки. Как он туда забрался, было не ясно, малышня стояла вокруг веранды притихшим табунком, и, раскрыв рты, наблюдала за действиями местного героя. Пока девочки смотрели на это представление, принеслись Ирина Игоревна и вторая воспитательница, неся за два конца лестницу.
   Ирина Игоревна зажимая подол халата одной рукой, полезла на крышу, ее напарница осталась внизу, придерживая лестницу за перекладины и причитая старушечьим голосом. Ни жалостливые стоны, ни гневные обещания наказания, не возымели действие: мальчишка встал на самом краю, держал в вытянутых руках сдувшийся мячик и заходился истерическим смехом.
   Лиза узнала Ищика, его длинные девичьи локоны трепал тот же ветер, что шелестел ветками берез. Наверное, в том, что бы быть дурачком есть свои плюсы: маленькая подвижная фигурка бесстрашно кривлялась на краю крыши, подставляла лицо с пустыми глазами ветру, который они – нормальные люди, стоя там – внизу никогда не почувствуют, и хохотала, взвизгивая от восторга.
- Он же упадет! – прошептала Лиза. Саша, которая со скучным интересом, смотрела на происходящее, пожала плечами:
- Ищик постоянно лазает на крышу. Не помню, что б он хоть раз упал, наверное, чокнутым везет, потому что они ни чего не боятся. И чего его туда тянет.
   Ирина Игоревна уже добралась до нарушителя спокойствия. Как и тогда, под дождем, странный мальчик мгновенно обмяк, только воспитательница коснулась его руки. Спущенный мячик плюхнулся вниз, его тут же окружила стайка малышей, один из них, зачем то потыкал мяч прутиком.
   Лиза отвела взгляд и увидела, что на крыше соседней с «лягушатником» веранды восседал Серафим и хмуро наблюдал за возней вокруг Ищика. Девочка тут же гордо отвернулась, однако, против воли стараясь уловить, а обратил ли он внимание на нее: вроде бы конь повернул морду в их сторону…
- Пойдем, - сказала Саша и слегка дернула Лизу за краешек кармашка. 

   Вход в подвал находился в маленьком холле, как раз под часами с черным циферблатом: обычная дверь, как и все здесь выкрашенная в белый, чуть пожелтевший цвет. Саша, привычно толкнула дверь плечом, по той уверенности, с которой она это сделала, Лиза поняла, что ее храбрая проводница спускалась в подвал неоднократно, а еще, все это ей напомнило сегодняшнее утро и собственную возню с входной дверью. И последовавшую за этим встречу с Серафимом (намного лучше, чем цокот маминых каблучков по кафелю. «Лиза, ты уже взрослая девочка…» ХВАТИТ!)
   Уходящая круто вниз, лестница, желтый, скупой овал света там, где эта лестница кончается, какие-то коробки и, похожий на больничный, стеллаж, забитый свертками; тепло, идущее снизу, из двери с боку, скрытой стеллажом, оно с вкрадчивой нежностью дышало девочкам в лицо; Лиза подумала про дыхание дракона, спящего в своей пещере, или огромного медведя (который давно не ел, и очень проголодался…). Если развести руки можно упереться кончиками пальцев как раз в обе противоположные стенки, стиснувшие цементные ступени (в малиновую пасть медведя… или дракона…) в подвал. Саша остановилась на самой верхней ступени и, как бы иллюстрируя мысли Лизы, погладила, раскинутыми буквой «Т» руками, стенки:
- Потрогай - теплые. А зимой нагреваются, так что дотронуться невозможно.
   Лиза из вежливости потрогала, хотя боялась, что это тепло только добавит уверенности в ее робкие сравнения про драконов и медведей (а может еще пострашнее…)
…(двуногие волки стоят под окнами и тянутся когтями к стеклам…)…
   Саша не отнимая рук от стен, запрыгала вниз по ступеням, ее юбка раздувалась как парашют, или даже язычки пламени. Лиза последовала за ней, стараясь больше не касаться стен, но тепло, поднимающееся по ногам, казалось приятным.
   Вполне возможно, что дворец вдовствующей королевы отдаленно напоминал этот подвал: серые цементные стены, и полотна роскошной паутины, драпирующие их, подобно дорогим гобеленам; трубы разной толщины под потолком и вдоль стен, смахивали на причудливые украшения, какие то непонятные надписи на стенах и значки; довольно приятный запах: смесь пыли, березовых банных веников и сухого тепла. Стеллажи, бесконечные железные полки, темные повороты без указателей, ящики и мешки.
- Главное не сворачивать с этого пути, там запросто можно заблудиться. Как в лабиринте, - безмятежно пояснила Саша, неожиданно подпрыгнула и уцепила гигантскую паутину, та, странно кучерявясь, спланировала ей под ноги, девочка, стряхнув пыль с плеча, без комментариев продолжила свой путь.
- Здесь нет эха, - осторожно обойдя паутину, будто поверженное приведение, произнесла Лиза, почему-то отсутствие эха показалось ей особенно зловещим.
- Здесь слишком много вещей, если пройти дальше, будет и эхо, - Саша внезапно остановилась, хотя подвал простирался далеко вперед, и указала на сплошь оклеенную картинками, вырезанными из журналов дверь. – Кладовщица там.
   Лиза замерла, глядя на дверь, потом посмотрела на Сашу, та в свою очередь на нее:
- Не бойся ее, - и добавила совсем неожиданное. – Вдовствующие королевы не кусаются. – Прежде чем Лиза успела как-то отреагировать, развернулась на каблуках, и пошла прочь, на ходу вытаскивая из кармана, пузырек алого лака.
  А Лиза осталась перед дверью, облепленной незнакомыми мужскими и женскими лицами, в большинстве своем выцветшими, и не очень привлекательными. Прямо на нее смотрели глаза старой актрисы, вроде бы, Лиза когда-то видела ее в довоенном черно-белом фильме, стрелки на ее веках казались гигантскими указателями, и показывали они: «ПРОЧЬ!»
   Девочка чуть выждала, может это дурацкое видение пройдет, она даже руки за спину убрала, но лицо старо-молодой актрисы, над белым отложным воротничком по прежнему не одобряло Лизино здесь присутствие, будто суровая сиделка при вдовствующей королеве, преданная и жесткая. В Лизиной сказке для нее не нашлось места, а она вполне могла бы там быть, где-нибудь в глубинах полуразвалившегося замка, над серебряными тазиками для процедур, для больных ног бабушки маленького принца.
- Лопдоп, - зачем-то сказала актрисе-с-лицом-сиделки, Лиза, и толкнула дверь, неожиданно легкая, видимо из фанеры, та сразу распахнулась и с глухим грохотом врезалась в стену внутри комнаты, не рассчитав силы, девочка, с вытянутыми руками, влетела в каморку кладовщицы…

   Что там за мысли ее посещали вначале? Пасть дракона? Глотка медведя? Это было берлогой со своим полумраком и запахом, в котором смешались и хлорка, и вареное мясо, и вонь дихлофоса, кошачьих меток и лежалых стопок старого тряпья. Через все эти неодушевленные ароматы толстой колышущейся строчкой пробивался запах живого существа, со всеми его тяжелыми выделениями: потом на волосах и в подмышках, на швах одежды и внутри обуви.
   Лиза поперхнулась этим спертым воздухом, чуть было, не последовав предложению в глазах актрисы-с-лицом сиделки (ПРОЧЬ), но удержала и себя и воздух внутри, потом до предела выдохнула и отделила одно от другого: предметы явственнее выступили в голубоватом полумраке помещения, которое частично утратило свое сходство с берлогой.
   Бабулю Вали она увидела, как только расслабила застывшие в полуприседе ноги и опустила руки. Позади просвистела, срикошетив от стены, дверь, слегка взъерошив хвост на затылке и колыхнув подол, Лиза даже не обернулась. Странно, но кладовщица тоже оставила весь грохот, поднятый девочкой без внимания.
«Это не может быть она», - потихоньку погружаясь в панику, подумала Лиза и пискнула. – З-здрасте…
   В углу каморки торчал невероятно древний телевизор, невиданной конструкции с желтым, как дверцы старого шифоньера, деревянным корпусом и маленьким окошечком экрана, вот перед этим раритетом и громоздилась некая бесформенная гора, чем то отдаленно похожая на кучу второпях набросанных друг на круга мешков с комбикормом, или мукой, или сахаром…
- Тебе чего? – недружелюбно спросила куча: вдовствующая королева – бабушка Вали совсем не походила на царственную старушку. Кресло-качалку ей заменял обычный стул, вокруг сидения, которого, голубыми тугими валами выпирало тучное тело. Лизе даже показалось, что стул как бы врос в ее голубую спину: между планками вываливались, кажущиеся жидкими, складки. Волосы иссиня-черные только начавшие седеть сворачивались на затылке в затейливую запятую, хвост этой запятой падал на обширный бугорок на шее женщины. 
- Ну, чего? – не отрывая взгляд от экрана, буркнула кладовщица. Лиза, с трудом удержавшись от желания присесть в реверансе, пропищала:
- Я это… маечку… когда в стирку… это потеряла.
   Стул заскрипел – бабуля повернулась к Лизе всем корпусом, до девочки долетел старушечий запах. Во всяком случае, так называла его мама, унюхав в автобусе.
   По непонятным параллелям, проведенным воображением, лицо бабушки Вали напоминало Лизе ее же телевизор: громоздкий отполированный ящик желтого цвета с ма-аленьким экраном и толстой мутной линзой на штативах. Вот и лицо кладовщицы было ма-аленьким, занимало где-то центр округлого квадрата головы и щек, сверху приплюснуто коротенькой школьной челочкой и украшено парой круглых, похожих на донышки бутылок, очков.
   Параллели с вдовствующей королевой Лиза не обнаружила, та благородная старушка с убеленной сединами головой и солдатской выправкой, может и существовала (вместе со старинным балконом и круглыми носами лакированных туфель, выглядывающих из под подола строгого черного платья), но только в ее голове, эта реальность не желала во всем следовать ее  воображению. Эта реальность показывала Лизе растоптанные тапочки, натянутые на оголенные почти до середины бедра ноги, почему-то в шерстяных гольфах. Девчачьи гольфы на дряблых икрах окончательно выбили девочку из шаткого равновесия, эта бабуля показалась ненормальней местной язвочки Машки, малыша-чудика с граблями Ищика и остальных менее эксцентричных представителей обитателей санатория.
- Маечку, - сварливо передразнила кладовщица, никакой романтики: истончившейся от старости, суховатой кожи вокруг губ вдовствующей королевы – рот бабули не был сухим, хоть и изрыт морщинами, в этих морщинах притаились какие-то крошки, в уголках губ виднелась белесая накипь, и все это очень сильно блестело от пота, или жира. На телевизоре стояла тарелка с грудой обглоданных костей, ну, во всяком случае, происхождение жира на губах кладовщицы Лиза определила. – Ма-аечку. Она у тебя с меткой?
   Лиза вспомнила как мама убористым очень аккуратным и сдержанным почерком выводила их фамилию с обратной стороны вещей, стараясь писать вдоль толстых швов, и кивнула. Ей не понравилось, как стукнуло ее сердце от воспоминания еще и о лице мамы, ее покрасневших глазах и черных слезах на нежных щеках, когда она писала фамилию «Забелина» с маленькой буквы. 
- Как фамилия?
- Забелина, - с трудом сказала Лиза, причем Забелина с маленькой буквы, так решила мама, перед тем как мазнуть по Лизиной щеке, крашенными темно-розовой помадой губами и убежать, ни разу не оглянувшись.
   Кладовщица поскребла подбородок, потом, изобразив указательным пальцем нечто вроде магического пасса, ткнула в угол на относительно белый мешок, конечно с серой печатью-кляксой у самого узла:
- Там поройся. Это шмотки что еще не разобрали. Может, метку твою не заметили, - одно роднило Валину бабулю с бабушкой маленького принца, она не открывала рта, говорила сквозь почти невидимую щель между губами, как не очень умелый чревовещатель. Лиза сглотнула и заулыбалась, так резко, что скрипнули челюсти:
- Спасибо, - это прозвучало как «сфасифо» и, опустившись на корточки возле мешка, начала распутывать узел. Она видела тень бабули на стене: кладовщица с прежним скрипом стула вернулась к созерцанию мутного экрана. От происходящих в телевизоре событий старухина тень дергалась и наплывала на сгорбившуюся над мешком девочку.
   Из мешка сильно воняло отбеливателем, девочке казалось, что этот запах въедается в ее пальцы и невидимо разъедает их, слышала же она от кого-то жуткую байку про одну ученицу старших классов, которая на уроке химии вдохнула запах из подозрительной бутыли и пошла в столовую, обедать. По сведениям источника девчонка чуть не пообедала собственными легкими, которые вдруг стали вываливаться из ее рта в тарелку с супом. Конечно, Лиза не поверила: история интересная, но как легкие могли вывалиться изо рта? Однако к химии у девочки возникло некоторое недоверие, зачем зря рисковать, нюхая незнакомые запахи и полоща пальцы в отбеливателе. Поэтому Лиза пользовалась только двумя пальчиками, перебирая застиранные до потери первоначального цвета трусики, и ничейные майки с крохотными, словно проклеванными птицами дырочками.
   В конце концов, она просто начала шуршать мешком, осторожно оглядываясь, в поиске, за что бы зацепиться, к чему бы привязать начало разговора. Все-таки от пропавшей майки, до пропавшего мальчика цепочка довольно длинная.
- Не нашла? – с тусклым интересом спросила кладовщица.
- Нет, - врать, что еще не просмотрела все вещи за то время, за которое их можно было их все перемерить, Лиза не решилась.
- Ну, иди тогда. Нечего здесь пыль глотать.
   Лиза тщательно закрутила края мешка в жгут, затем затянула его узлом и бережно уложила на прежнее место. Видимо бабулю эта медлительность раздражала, она начала ерзать и трясти куцым хвостиком-запятой.
- Спасибо.
- Не за что. Двигай, давай…
- А может, она в стиральной машине осталась? – нерешительно, стараясь не замечать, нервное скрипение стула и ерзание черного хвостика по воротнику голубого халатика, произнесла Лиза. Кладовщица неожиданным, быстрым, почти балетным движением сменила позицию на стуле и недоуменно воззрилась на девочку (Лизе так показалось – что недоуменно, потому что за толстыми линзами глаза бабули не проглядывались).
- Тебе чего надо? – зловеще прошипела женщина.
- Ма-аечку, - проблеяла Лиза и отрепетировано и деревянно растянула губы, ей показалось, что она даже нащупала их уголками свои виски.
- Это я слышала. Что еще? – от морщинистой ложбинки в распахнутом вороте халата, того места, которое у мамы и актрис выглядело красиво, а у бабули больше походило на пару, притиснутых друг к другу, рано постаревших поросенка, поползла краснота, добралась до подбородка и выше, ныряя в морщины и складки, под линзы и так под челку, уместную на лбу первоклассницы. Лиза сообразила, что если раньше бабуля еще сомневалась на счет того выкинуть ее из подвала или все-таки подождать, то сейчас сомнения рассеялись и ей грозит в лучшем случае короткое: Пошла вон!!!!
   В худшем… хорошо, что она не стала предварительно расспрашивать детей про все те страшилки, что ходили про колоритную фигуру кладовщицы.
- Я спрятаться хочу, - пятясь, ноги уже не желали ее слушать, чуть слышно сказала Лиза.
- Что? – от броска мощной массы бабулиной груди на спинку стула, планки затрещали, но остались на месте. Пока, до следующего броска. Одновременно с ее выкриком Лиза попятилась еще быстрей и закончила свой короткий путь, упав ничком на бельевой мешок. Кажется, она ободрала локоть. (Ой, где же Серафим с его подорожником?)
- Я новенькая, - продрожала голосом Лиза и задергала ногами, съезжая с мешка. Девочке очень хотелось, что бы этого было достаточно, ведь одно дело соврать про маечку, а другое дело обвинить здешних обитателей в черствости и тем более в том, что ее затюкали до того, что пришлось прятаться от мучителей в подвале (то, что после обеда ее действительно обидели, Лиза по доброте душевной и не вспомнила). Это было вершиной Лизиного вранья, всегда не умевшей как следует обмануть. А тут с перепугу, да с неудобной позиции, да под нечитаемым взглядом страшной старухи…
   К счастью бабуля, кажется, поняла: хмыкнула и покачала хлыстиком черных волос:
- Долго не напрячешься. Все равно придется выйти к ним и начать говорить.
- Я начну. Только не сегодня, - Лизе было очень стыдно, она встала с мешка, пряча зардевшееся лицо, женщина это заметила и поняла по-своему.
- Ладно, не красней, с каждым может случиться. Дома, поди, тоже сидела одна? – кладовщица, с некоторым сочувствием привела в движение губы и подбородок, отчего все это сморщилось в плаксивую гримасу. -  Точно – одна. Таких как ты сразу видно. Можешь сидеть, но только чтоб тихо. На мешке и оставайся.
   Лиза осторожно опустилась на бельевой мешок и, зажав между коленок ладони, благодарно улыбнулась. Женщина вновь хмыкнула, и заворочалась на своем стуле, подобно медведю в берлоге, разворачиваясь к телевизору. Белесый свет от экрана создавал некое подобие нимба вокруг головы бабули, подсвечивая стоящие торчком отдельные волоски, выбившиеся из прически. Огромная инопланетянка с усиками - антеннами на голове и спрятанными до поры ложноножками, не очень убедительно замаскированными под складки жира на боках. Разглядывая эту массу на стуле, Лиза ловила себя на этих мыслях-сравнениях, и на том, что взгляд ее постоянно возвращается к тарелке с горой обглоданных костей, вместо того, что бы рыскать по каморке в туманной надежде, найти какую-нибудь подсказку.
   «Кости слишком большие для куриных,» - крутилось в не обделенной воображением голове. Но ведь бабуля вошла в ее положение, разрешила посидеть в подвале, на мешке. Не будь не благодарной Лиза, зачем придумывать несущественные страхи, тем более про женщину, пожалевшую ее, лучше поглазей, на что-нибудь другое. Вон календарь на стене очень красивый и красочный.
   Календарь действительно почти орал со стены свежими, лаковыми красками: красивая китаянка в платье с шелковыми цветами, очень мило улыбалась из тени какого то кудрявого дерева. Почему-то она напомнила Сашу (Лиза тут же прислушалась к тому, что делается за полуоткрытой дверью комнатушки. Тишина) наверное, все дело в цвете волос и яркости платья. Рядом с календарем висела пришпиленная громадной кнопкой фотография.
   Толи из-за контраста с режущей глаз пестротой календаря, толи по иным причинам эта фотография казалась такой серой и облезлой, что разобрать тему изображенного на ней события не представляло возможности. Лиза усиленно напрягала зрение, пытаясь ухватить ускользающую картинку, даже глаза заслезились, но ничего не добилась, только странно загудела голова: с шелестом и высвистыванием ветра под взмахами чего-то большого. На миг появилось ощущение как в случае с Серафимом, когда странное тепло возникло в груди, вызывая некую приятность, бессознательно связываемую с черными кудрями, и стройной спиной какого-то человека в белом сюртуке.
   Девочка замерла, боясь вспугнуть робкое чувство, в первый раз оно развеялось от одного только взмаха нечесаной челки вороного красавца, и уперлась подошвами в пол плотнее, проникая взглядом все глубже и глубже в расплывающуюся, размокшую мешанину на испорченной фотографии. Это было лицо. Заросшее черной плесенью, затянутое сетью трещин, и покрытое волдырями, серое и перекошенное лицо. Вон подбородок, и линия щек и скул, одно ухо (лицо отвернуто от объектива), темные волосы, два пятнышка – глаза. Лицо…
   Волдыри на фотографии задышали, плесень поползла черными волнистыми линиями, освобождая застывшее во времени лицо, еще чуть-чуть и она разберет черты, разгадает размытые линии, носа и рта…
…- Одиноким детям здесь тревожно, - озвучила происходящее действо на фотографии кладовщица. Лиза перевела зачарованный взгляд с портрета на старуху, невольно, внимание само встревожено обратилось к бабушке Вали. Поддавшись непонятной силе исходящей от прямоугольника заскорузлой фотографии, девочка сначала не поняла, что именно обеспокоило ее, но как только взгляд выбрался из путаницы пятен и потеков на картинке, сообразила: за ней наблюдали. О ее присутствии не забывали, хоть и сидели, повернувшись спиной, якобы полностью сосредоточившись на экране допотопного телевизора.
   Голова над неподвижным, жидко растекающимся по стулу, телом все это время думала о ней - о Лизе, о девочке, заглядевшейся на старую фотографию, ни на секунду не поворачиваясь, бесконечно долго купаясь в отблесках искусственного, увеличенного мутной линзой, света. Какая-то отупляющая жуть – резкий переход от состояния, почти любования серым лицом на картинке, внезапно придавило Лизу к мешку, на котором она сидела.
«ЛОП-ДОП», - подумала девочка и посмотрела на потолок.
- Одинокие дети здесь пропадают. У тебя должен быть кто-то кто не забывал бы о тебе ни на миг, - словно разговаривая с телевизором, поведала бабуля. Лиза увидела два тусклых отблеска на стене над желтым корпусом, в лучшие времена имевшим вкусный цвет свежего подсолнечного масла на краюшке белого хлеба, телевизора – зайчики, отбрасываемые очками, впечатанными в глаза женщины. – Но и этого иногда бывает недостаточно.
«Если сейчас она спросит, знает ли кто-нибудь, что я спустилась сюда – убегу…»- Лиза стрельнула взглядом на дверь. Вообще в подвале было не так уж и темно, когда они с Сашей шли сюда, где-то жила тускловатая лампочка, но отсюда, из каморки, полумрак за не плотно прикрытой дверью казался густым и непроницаемым как лужа нефти.
   Представив, как она выбежит туда и будет медленно пробираться к лестнице, плутая среди труб и вентилей, а сзади будет подкрадываться огромная туша, неприятно проворная в скользкой тьме, пересекать тени и извиваться в пятнах редкого света, как большая жирная гусеница… Толстые линзы утопленные в желтые глазницы осветятся изнутри красным…  «Надо было попросить Сашу остаться, она же такая бесстрашная. Милая, сумасшедшая Саша с маленькими алыми ногтями, бабочками на щиколотках и черными блестящими как у китаянки волосами». Только Саша далека и недоступна как Серафим.
   Кладовщица ничего не спрашивала, молчала и не шевелилась, будто не ожидая от Лизы реакцию на ее слова. «Вдовствующие королевы не кусаются, - соображала девочка. – Ведь так? (Если только клыки не прячутся под толстыми порезанными морщинами губами, то-то она разговаривает с присвистом, словно пропуская воздух через расческу). Глупости, зачем королевам кусать маленьких принцесс. Тем более она уже плотно покушала».
   Серафим просил, что бы она ни сравнивала свою сказку с тем, что твориться на самом деле, да уж лучше сравнить: в ее сказке вдовствующая королева не предпочитала котлетам из свинины, котлеты из нежного детского мясца, она вообще не ела мясо (оно было противопоказано ее старенькому и слабому желудку), просто старая женщина с небольшими странностями. В конце концов Лизина сказка в общем то добрая, без клыков и людоедствующих особ королевских кровей, а если и на происходящее сейчас смотреть в том же восприятии… Уже лучше, можно и на чудное заявление бабули что-нибудь ответить, разве не так бы поступила совсем маленькая принцесса:
- Обо мне не забывают, - на пробу, очень тихо, сказала Лиза, надеясь, что Серафим, хоть и настроенный очень скептически, все-таки ждет ее возвращения с первого задания.
- Не бери в расчет родителей и воспитателей, - будто только и ждала, что Лиза поддержит начало разговора, произнесла кладовщица. – Ты же не с ними проводишь здесь большую часть времени.
   Лиза про родителей и про воспитателей даже не думала, во всяком случае, про родителей, про маму она старалась не думать, поэтому, закусив нижнюю губу, замолчала: второй раз за время пребывания в гостях у кладовщицы, та невольно напоминает ей о маме, а ведь девочка поклялась себе не думать о ней. Еще тогда поклялась, когда стояла в окружении с трех сторон детскими шкафчиками с бумажными круглыми картинками на каждом, с большим пакетом с одеждой и зубной щеткой в одной руке, второй вытирая с щеки след темно-розовой помады, а мама торопливо перебирала стройными ногами, в красивых туфельках, убегала вниз по лестнице. Не оглядываясь.
- Ищи скорее себе друга… - не заметив угрюмого молчания Лизы, сказала кладовщица. – Кто-то должен обязательно про тебя помнить.
- У меня есть один, - пробормотала Лиза (брысь-брысь из головы слюнявые мысли о маме: невысокая девочка, молча вытирающая тыльной стороной руки испачканную в помаде щеку, с сухими глазами, отвернулась, и уступила место девочке на скамейке с неловко наклеенным листком подорожника, рядом положил большую голову черный конь и смотрит умными лиловыми глазами…)  Кладовщица видимо не расслышала:
- О детях нельзя забывать ни на миг, - уверенно с интонациями усталого учителя высказала бабуля и замолчала, по-видимому, надолго. 
- Кто это у вас на фотографии? – после минутного сидения в обнимку с собственными коленями спросила Лиза. Стул под бабулей чуть слышно скрипнул, словно кладовщица вздрогнула:
- Ты увидела там кого-то? – странным торжественным тоном поинтересовалась бабуля. – Ни домик, ни открытку «Привет из Сочи», ни  собачку… Кого-то?!
- Чье-то лицо… - Лиза с опаской отодвинулась на мешке к стене, чувствуя, как под тканью шуршит чужое белье.
- Ни свадьбу, ни машину, ни класс выпуска 78-го года. Человека?! – не меняя тона, кладовщица выговаривала все это телевизору, а тот подмигивал ей единственным своим глазом, словно заплывшим гноем.
- Д-да… - девочка напрягла колени, готовясь к прыжку в сторону двери и уже заранее потея от страха перед царящей там темнотой. Не оборачиваясь на дрожащую Лизу, бабуля плавно встала со стула и передвинулась к стене с календарем и фотографией, положила ладони по бокам снимка, причем одна пятерня оказалась как раз на миловидном личике улыбчивой китаянки:
- Ну вот, милый мой, кто-то еще видит тебя, - ласково сказала фотографии кладовщица, почему-то Лизе стало противно от близости, возникшей между губами бабули и тем, кто смотрел на них со снимка. Женщина прижалась к стене щекой и улыбнулась. – Какой он? Расскажи. Этой фотографии много лет, я уж и забыла, как он выглядит по-настоящему.
- У него темные волосы, - робко сказала Лиза.
- Да-да и светлые глаза. Такие серенькие как воробьиные перышки… - закивала бабуля, ее щека, словно лист наждачной бумаги скрипела по обоям, оставляя на них темные следы.
- Кто он? – конечно Лиза уже догадывалась, здесь и не требовалась особая сообразительность, что бы догадаться, чей портрет может висеть в каморке женщины, когда-то потерявшей внука, женщины твердившей о пропавших детях. Девочка снова ощутила слабость в животе и коленях, и ей опять не понравилось что бабуля так близко к фотографии, словно шепчется с ней, поглаживая уголки (в голове шум громадного вентилятора и вздохи теплого воздуха в каких то механических лабиринтах…  Тугой воздух играет краями белой одежды и волнистыми локонами, кто-то передвигается среди сухих поршней и колес… Смотрит вниз).
- Это Валентин. Мой внук. Видишь его волосы? Эти волосы я подарила своей дочери, а она отдала своим детям… - кладовщица медленно и очень красиво, как какая-нибудь актриса на сцене изогнула спину и провела рукой по своей прическе. На один миг Лиза разглядела внутри мощного тела, втиснутого в голубой халатик, фигуру бабули, когда та была молодой и, наверное, очень красивой, девочке показалось, что под тяжелым потолком в свете старенького телевизора ей явилось чудо. Но то был слишком короткий миг, что бы Лиза до конца поверила в, то, что увидела. – Такое сокровище не должно доставаться всем, но моя дочь слишком щедра. Слишком беспечна. Веришь ли ты, что некоторые люди до конца своих дней остаются детьми?
   Лиза отрицательно покачала головой, не думая о том что, бабуля не видит ее жеста. По деревянным ступеням ее памяти торопливо убегала мама, девочка слишком хорошо ее знала, что бы понять, этот поступок был не спонтанным, мама всегда старалась быть разумной женщиной, и на любое свое решение всегда находила достойное разъяснение. Наверное, она еще была ребенком, когда в семнадцать лет выходила замуж за отца, и когда они, дорвавшись до свободы, заводили большелапого щенка восточноевропейской овчарки. На последних семейных фотографиях в широких, кругло распахнутых, глазах мамы еще сохранялось детская восторженность, там, где Лиза была плотным кульком в неловких руках отца, а подросшая овчарка Пальма улыбалась во всю пасть…
- Моя дочь до сих пор не наигралась в куклы. Она всю жизнь хотела иметь дочку, знаешь, бантики всякие, платьица. Сейчас лучшая портниха в городе, - кладовщица, наконец, перестала обниматься со стеной, но по-прежнему стояла спиной к Лизе, не отрываясь, глядя на фотографию. – Я бы гордилась ею, если б только она не погубила его.
   Лиза вздрогнула.
- Хочешь знать, как мать может погубить собственное дитя? – девочка отчаянно замотала головой, кончик хвоста рассек воздух, подобно хлысту, но бабуля не видела отказа Лизы. – Мать губит ребенка своим равнодушием. Невниманием. Она забыла Валентина. Как только дочку родила, так и забросила сына. У тебя есть брат или сестра?
- Нет, я одна, - прошелестела Лиза. Кладовщица удовлетворенно кивнула:
- Еще не факт, сколько тебе лет, десять? У Вали появилась сестра, когда ему стукнуло одиннадцать. Одиннадцать, такой тихий, спокойный, крохой был – лошадку просил. Мать редко видел, я все время с ним сидела, зато как видел, словно светился изнутри. У меня сердце разрывалось, когда он молча садился рядом с ней, с матерью, то есть, прижимался к плечу и сидел так, пока она не уходила.
   Лиза рассеяно провела ладошкой по щеке и посмотрела на нее, будто ожидая, что след маминой помады отпечатается на пальцах, словно навечно вросший в ее кожу. Конечно же, ничего не было. Темно-розовый отпечаток был стерт сутки назад под стук высоких каблуков, убегающей женщины. Девочка даже не почувствовала как ее губы скривились в странной не детской усмешке:
- Что с ним стало?
- Пропал. Десять лет как пропал, - бабуля, тяжело ступая, вернулась к стулу, но не села, а осталась стоять, опираясь на спинку и опустив голову очень низко на грудь. – Словно растворился в здешнем воздухе. Ни следочка, ни весточки. Ушел ночью. Ничего с собой не прихватив. Босиком. В одних штанах от пижамы, даже курточка осталась лежать на кровати. Эту пижаму ему мать сшила, лиловая с его инициалами на кармане, слишком взрослая для мальчика, но такая уж моя дочь, она и девку свою одевает как студентку.
- Разве можно сбежать в пижаме? – спросила Лиза.
- А я и не говорила, что он сбежал. Он ушел, просто ушел, решив что, стал никому не нужен. Ведь когда сестра у него появилась, мать только что не облизывала ее, а Валентина побоку… Они и так редко виделись, а после рождения второго ребенка и вовсе перестали.
«Так уходят детские мечты, когда становятся никому не нужными. Просто растворяются. Во всяком случае, на это надеется Серафим…» - Лиза, опустив голову, ткнулась лбом в коленки. А на что надеялся Валентин.
- Живой человек не может вот так просто растворится в воздухе, - сказала в колени девочка.
- Если о нем забыли – может. Особенно ребенок. Маленький забытый мальчик, - бабуля, наконец, уронила свое тело на стул, и, игнорируя хруст в его хилых ножках, устроилась лицом к телевизору. «Маленький, забытый принц», - подумала Лиза. – Дети слишком малы, но у них слишком большое воображение. Слишком огромен выдуманный мир. Особенно у одиноких детей. В нем легко затеряться. Я знаю что, говорю, мой внук был подобным ребенком…
«И я такая же…» - Лиза не сказала это вслух, встала с мешка и подошла к фотографии на стене, китаянка доброжелательно смотрела на нее с календаря, понять выражение лица Вали не было возможным. Просто месиво из пятен плесени и влажных клякс, странно, вообще-то в каморке было сухо. Кладовщица наблюдала за ней, вроде бы даже затаив дыхание.
- Больше не беги от людей. Не прячься в подвале, глупо это, - сказала странная старуха.
- Да, - согласилась Лиза, и повторила движение кладовщицы, погладив кончиками пальцев чуть загнутые углы фотографии, так шелестят сухие листья и еще что-то. Что?
   Лиза убрала пальцы, но шорох продолжался, словно пересыпался по бумаге мелкий песок, девочка отступила на шаг, с удивлением вглядываясь в изображение, она честно решила, что фотография оживает, как тогда ей показалось: плесневые разводы расползутся веерами, трещины начнут стягиваться и в невнятной мазне проступит незнакомое и… притягательное лицо пропавшего мальчика. Лиза судорожно сглотнула, внезапно волнуясь и замечая что, начинает бездумно приглаживать челку, так она всегда делала перед какой-нибудь ожидаемой встречей. Вот сейчас распахнутся светлые (как воробьиные перышки) глаза и взглянут на нее с обезличенного куска фотобумаги.
   Кляксы и потеки на фотографии остались не движимыми, странно вообще как она могла поверить в то, что лица на бумаге могут оживать, ведь не маленькая уже. Лиза совершенно ни к чему покраснела перед смазанным лицом давным-давно пропавшего мальчишки и опустила глаза… Ой!
   Прямо по стене из-под нижнего края фотографии к полу протянулась тоненькая муравьиная дорожка. Извиваясь, она спускалась по обоям, огибала лизину сандалию и исчезала в щели между половицами. Девочка сместила свой взгляд выше и обнаружила, что дорожка берет свое начало где то под потолком, и ныряет под фотографию, словно в тоннель. По-видимому, странный шелест производили десятки, а может и сотни муравьиных спинок скребущихся по обратной стороне снимка. Несколько минут назад их здесь не было, иначе бабуля заметила бы дорожку, когда терлась щекой о стену, но тут Лиза вспомнила блики, испускаемые парой очков с толстенными линзами, и сообразила, что по слабости зрения кладовщица могла просто их не увидеть.
- У вас муравьи, - девочка посмотрела на старуху, та повела лицом, словно слепая и, дернув верхней губой, поднялась со стула. Грузно опустившись на колени, она принялась рыться в каком-то ящике, шипя по-змеиному:
- Проклятые ни как не оставят его в покое.
- Кто? – не поняла Лиза.
- Ну, муравьи. Они же по фотографии ползают, да? – громыхая какими-то банками, пояснила бабуля. – Сослепу-то я их не замечаю. Гнездо у них тут где-то. Уж я их травлю, а толку. Будто выживают меня паразиты. Сколько тут работаю столько и измываются…
- Да я заметила здесь полно муравейников, - кивнула девочка. – Только ведь муравьи полезные. Их нельзя убивать.
   Старуха подняла на Лизу лицо и девочка, наконец, рассмотрела ее глаза, неестественно синие, сильно увеличенные линзами, подслеповатые, но все равно привлекательные:
- Валентин тоже не давал мне травить муравьев. Жалел. Ты такая же, девочка, только проверка с СЭС меня за это по головке не погладит, - она вновь вернулась к своим поискам, перекладывая невидимые предметы, громко сопя и потряхивая хвостиком черных, с редкими белыми нитками, волос. – К тому же это домашние муравьи, от них ни какой пользы, правда и от диких я толку не вижу. Здесь под верандой у нас был один большой муравейник, так дети вообще боялись туда лазить, эти мелкие паразиты кусались как собаки, а Валентин и их защищал, говорил, это они свою территорию охраняют. – На какое то время кладовщица перестала бренчать и задумалась. – Что-то давно я про этот муравейник под полом не слышала.
- Муравейник под полом? – переспросила Лиза.
- Под малышовой верандой, - пояснила бабуля. – Наверно вывели их. Оп-па! Вот он где… - из ящика появился небольшой серебристый баллончик дихлофоса. Кладовщица поднялась с колен и нерешительно посмотрела на Лизу:
- Беги, давай. Не то надышишься отравой. На сегодня с экскурсиями закончим, скоро ужин.
   Девочка попятилась от стены:
- А можно я еще приду? Завтра?
   Бабуля, примериваясь, разглядывала фотографию, и вроде бы не услышала вопроса, но когда Лиза повернулась и пошла к двери, сказала:
- Нет, если не подружишься с кем-нибудь, - и направила вонючую струю дихлофоса точно на снимок. Лиза застыла на секунду, глядя как отрава расползается по останкам фотографии: «До свидания». И вышла, с одной единственной мыслью в голове: причину испорченной фотографии она нашла, но почему бабушка Вали не снимает снимок, когда травит муравьев.

   Фанерная дверца долго дрожала от удара о косяк. БАМ-м! «Эй ты! Дома холодильник так закрывать будешь!» - сварливо клокотнуло в каморке, и уже тише, куда-то в сторону (наверное, лицу на фотографии). – «Ну и детки пошли…» Лиза замерла, ожидая услышать ответ со снимка, голос из глубин разводов и клякс: ЗРЯ ТЫ ТАК, ОНА ОЧЕНЬ МИЛАЯ ДЕВОЧКА, ОНА ХОЧЕТ МНЕ ПОМОЧЬ… - конечно же, не услышала, глупо было бы вообще верить в это. Да и стоять под дверью, затаив дыхание и беспричинно краснеть тоже глупо.
   Лиза опустила прижатые к щекам руки. Глупо. За фанеркой яростно шипел дихлофос, уничтожая муравьиную дорожку и фотографию: глянцевые лоскуты сползали как сожженная кожа (…лицо на фото дергалось и застывало в агонии. Мальчик кричал, раздирая себе губы…), (а человек в белом тонко улыбался, и смотрел. Вниз…)
  Девочка мотнула головой, сурово отодвинулась от двери, от картонных взглядов незнакомых лиц налепленных на нее, и резко развернувшись, отправилась в обратный путь, ориентируясь на слабое свечение лампочки, и вздрагивая от вздохов в трубах. Цементный пол противно скрипел под плоскими подошвами ее сандалий, от шершавых стен шло странное тепло.
   Шагая под низкими сводами подвала, Лиза поймала себя на том, что прислушивается к тому, не скрипнет ли, открываясь, фанерная дверь, не прошуршит ли под мягкими тапочками песок и пыль, оповещая о приближении странной (страшной?) старухи. (Быстрый топоток, обманчиво неповоротливых, ног, мелькание голых коленей в редких пятнах света, шуршание морщинистых ладоней по стенам, в ласкающем движении… и посвистывание, вкрадчивое посвистывание, как через расческу, дыхание, сквозь длинные, острые и, пожалуй, редкие зубы…)
   Дверь не скрипела, но разве это могло что-то значить в этом перевернутом мирке теплого, набитого ватным воздухом подвала, звуки вполне могли теряться (как забытые дети), всасываться (через резанные морщинами губы и зубы в необъятную утробу вдовствующей королевы) в стены и вещи, оставляя лишь обманчивое эхо. В такие моменты Лиза жалела, что природа наделила ее очень ярким воображением: фантазии – это конечно хорошо, интересно, но когда они вдруг обращаются другой своей стороной (Серафим говорил: другие), ничего приятного, волшебного и светлого в них не было.
   Впереди что-то зашуршало, стукнуло… (она обогнала по потолку… По потолку!!!!)… и запело голосом Саши: «Где-то в углу чУ-Умадана, блошки танцуют вальсок… Маленький кло-опик в синей пижамке к лысой блохе подоше-о-ел…»
   Лиза осторожно выглянула из-за замысловато изогнутой трубы в клочьях чего-то похожего на старую вату: на непонятном агрегате, который мог быть и стиральной машиной, и орудием пытки сидела Саша. Саша сидела так словно не покидала залитую солнечным светом лужайку, не замечая многоугольные тени, обступившие ее со всех сторон, одна тень висела над ее плечом кривая и изогнутая (… тень ползущего дедушки на полу… Он приближается и его лицо съезжает к вискам, раздвигая губы и кожу… там сухое мясо и железные зубы…), но висела как то неприкаянно и ненужно, просто пародия на зловещую тень. Лиза подумала, что это из-за того, что Саше глубоко наплевать на все тени, независимо что (или кто…) их отбрасывает.
   Саша красила ногти на левой руке, по-женски – изящно, сжимая в пальцах правой кисточку. Еще не накрашенные пальчики правой руки, оттопыривались кокетливым веером. Одна нога подогнута, вторая свисает, постукивая каблучком туфельки по металлическим частям агрегата, лепестки чудной живописно разложенной на коленях юбки, шевелились от тепла, идущего от труб. Девочка подняла глаза от своего занятия почти сразу и, вытянув перед собой руку с покрашенными ногтями, взглянула на Лизу поверх пальцев:
- Ну, как?    
- Ты меня ждала? – удивилась Лиза.
- Ну конечно на тот случай если эта сумасшедшая старуха вздумает тебя сожрать, - девочка помахала пальцами, подула на них, и протянула кисточку Лизе. – Поможешь накрасить мне правую руку? А потом я тебе.
- Что, прямо здесь? – Лиза оглянулась на трубу, из-за которой вышла, свисающие с нее бороды из серой ваты медленно колыхались, где-то в стенах всхлипывала вода. Саша пожала плечами:
- Чем здесь плохо?
   Признаваться ей в своих страхах Лиза не решилась, и, тоже пожав плечами жестом «ну, как хочешь», взялась за кисточку. Саша положила правую руку Лизе на ладошку и пошевелила пальцами:
- Я пошутила.
- Про что? – Лиза подняла на Сашу глаза, кисточка с каплей красного лака вопросительно застыла в ее пальцах.
- Про кладовщицу. Она странная, но не опасная, просто малышня ее очень боится: она однажды у них ночью дежурила, подменяла кого-то. Мелким этого хватило на целую легенду о бездонной няне, которая заглатывает детей, начиная с ног. Она с детьми общаться не умеет, понимаешь?
- Да, - Лиза кивнула и вновь склонилась над ногтями Саши. Интересно, почему она защищает эту «вдовствующую королеву»? Рука Саши слегка вздрагивала, Лиза подумала в такт биению сердца.
- Придумывает она много, - продолжала Саша. – Наверное, от одиночества.
- Ты с ней близко знакома?
- Угу.
Не дождавшись более развернутого ответа, Лиза вставила:
- А меня она вроде как прогнала.
- Из-за майки? – невинно спросила Саша. Лиза открыла, было, рот и тут же захлопнула:
- Угу.
- Понятно, - если Саша и заметила, что девочка зарделась, то промолчала, только заерзала на конструкции, облюбованной ею для сидения. 
- Все, - Лиза завинтила колпачок на  пузырьке с лаком. Саша вытянула руки и полюбовалась результатом:
- Красота, правда? Сейчас высохнет и тебе накрасим.
- Спасибо, не надо, - отказалась Лиза. – Может, пойдем, а то если честно, я жутко тут.
- Я… м-м… Ладно. Пойдем, - Саша соскользнула с машины, по-прежнему держа растопыренными пальцы, как маленькие крылышки. Облачка пыли завихрились вокруг ее каблуков, оставляя на лаковой поверхности туфель серые разводы. Девочка сделала пару шагов и обернулась на Лизу. – Эй, ты чего?
   Чего? Хотела бы она знать: чего? Чего она увидела в механизме полуразрушенного агрегата, на котором секундой раньше восседала Саша. Лиза осторожно потянулась рукой к странному округлому корпусу с вывороченными внутренностями: ржавыми колесами и поршнями, винтами и тонкими истлевшими трубками.
 (…что то перерабатывает… шевелится и дышит в сухих глубинах, тяжело ворочающихся механизмов…)
   Прямоугольная дыра с таинственными глубинами, неясно влекла проникнуть в нее рукой, дотронутся до чего то там, ощутить прикосновение неизведанных поверхностей с тонким, как сахарная пудра слоем душистой пыли… Лиза, словно со стороны увидела свои порозовевшие от волнения пальцы с запахом отбеливателя, приближающиеся к бархатной тьме внутри зовущей дыры… (…там что-то встрепенулось, словно приподняло веки спящее до поры существо… распрямилось похрустывая, застывшими суставами и рывками, выпуская тонкими струйками пар между усиками… Тихо… Что бы не вспугнуть…)
- ЭЙ! – резкий рывок назад. Пальцы в считанных миллиметрах от механизма сломанной машины, вдруг оказались в нескольких миллионах световых лет.
(…зубы, тысячи мелких зубов, с жужжанием крутящихся вокруг треугольной разверстой пасти, в разочаровании взвизгивают и останавливаются…)… - Мы же с тобой говорили про идиоток сующих пальцы в незнакомые дырки, - гневное фырканье над Лизиным ухом, девочка обнаруживает, что сидит прямо на полу с раскинутыми в стороны ногами, и Сашины пальцы на своем плече. – Куда ты лезешь!
- Я… я не знаю, - Лиза быстро вскочила на ноги и повернулась к Саше. – Не знаю.
- Пошли, ненормальная, - Саша бросила быстрый взгляд на непонятный агрегат. – И когда они его выкинут? Вот залезет туда, какой-нибудь чудик вроде Ищика, будут автогеном вырезать. – Лиза не ответила, разглядывая дрожание случайного пятнышка света внутри мертвого механизма (…словно там кто-то шевелился…)… Не задумываясь, девочка медленно вытерла руку о подол сарафана.
- Знаешь, как часто дети попадаются в такую ловушку? Вроде сломанная машина, пылью заросла по уши, а как кто-то вроде тебя пальцы внутрь сунет, как назло, обязательно, что-нибудь да заработает? – Саша уже смотрела на свой маникюр. – Вот, блина-а, мизинец смазался…
   Лиза отошла за спину Саши и нервно хихикнула:
- Ты же говорила что у тебя нет воображения, а сама…
- Я просто говорю о том, что случается сплошь и рядом. Это такой детский закон подлости. У-у, зараза! – неожиданно девочка развернулась и со всей силы пнула агрегат… БА-БАХ!!! Лиза зажмурилась, ахнув. Металлическое дребезжание и грохот забряцали под низкими сводами подвала, уносясь, куда-то вглубь, разрывая полотна паутины, и осыпая десятками лет не тронутую пыль.
- Ты чего? – Лиза открыла глаза, Саша стояла к ней спиной, уронив руки вдоль тела, ее пальцы по-прежнему топорщились веерами, и подрагивали на кончиках, алые, словно обмакнутые в кровь. Девочка оглянулась, уголки ее губ так же подрагивали, Лиза не сразу поняла, что Саша улыбается:
- Бежим, - как по секрету шепнула она, и первая бросилась прочь. Отчего то, взвизгнув, Лиза, последовала за ней…
- ЭТО КТО ТАМ ХУЛИГАНИТ?!!! АХ, ВЫ ЗАСРАНЦЫ!!! ВЕДЬ ПОЙМАЮ ВЫДЕРУ-У-У!!!! – голосила позади «вдовствующая королева» затхлого королевства. 
…Скрещенными перед собой руками, низко склонив голову, Саша распахнула дверь подвала, вылетела в холл, и словно фигуристка на льду, развернувшись на каблуках, проехала боком расстояние до дверей на улицу. Две ее черные косички, сложно заплетенные «колоском» змеились по спине, лоскуты юбки вспархивали и извивались, каблучки туфель оставляли темные царапины, поперек солнечных дорожек проникающих в окна,  в них клубились пылинки, подсвеченные и словно вспыхивающие, отчего казалось, что следы Саши дымятся. Где-то потерявшая дыхание, Лиза замешкалась и преодолела весь этот путь в состоянии некоего полета, зацапанная холодными пальцами Саши, подумала, как моргнула об этом… и вывалилась в золотисто-голубо-зеленую, не-воз-мож-но свежую, сладкую, чистую прохладу начинающегося вечера.
   Саша успела ухватиться за один из столбов, подпирающих козырек крыльца, и они не покатились по его ступеням на радость мельтешащих во дворе детям, просто крутанулись вокруг, Лизе даже показалось, что на какой то миг ее ноги оторвались от пола и просвистели подошвами, сначала над досками крыльца потом над плитами дорожки и зелеными листочками густой травы, где им и суждено было остаться… Сашина ладонь, сухо проскребла по деревянному столбу, гася скорость, другая рука расслабилась, выпуская ладонь Лизы. Девочка пробежала несколько шагов и упала, больше специально, в травку, покатилась. Рядом тяжело протопав, остановилась Саша.
   Лиза не видела свою проводницу, только ее быстрое дыхание, ладошка все еще хранила холодок руки Саши, кончики пальцев коснулись лакированных туфелек. Девочка открыла глаза, Саша стояла над ней, прижимая ладонь к вспотевшему лбу, улыбалась, уже не так странно, не-улыбкой, как там, в подвале, а просто, как при первом знакомстве…
   Лиза лежала на спине и улыбалась в ответ… Саша опустила руку, куда-то посмотрела, потом, уперев ладони в колени низко наклонившись над Лизой прошептала:
- Это даже не ЛОПДОП, - две черные косички нависли над Лизой как колокольчики, и матово-белое личико Саши, не покрасневшее, даже от быстрого бега, вдруг стало мучительно серьезным, с жестко-сложенными губами, готовыми задать какой то вопрос…   
- А-а-га-а!!!!- над Лизой пронесся бардовый, в крупный горох, вихрь, и сшиб Сашу, издавая победные вопли. – Испуга-ались!! Все-таки испугались!!!
   Лиза быстро села отплевываясь от песка сыпанувшегося ей на лицо с сандалий Машки, которая уже скакала вокруг Саши, дергая ее за косы и руки, странно-вялая Саша, даже не пробовала отбиваться, покачивалась на пятках и неотрывно смотрела на Лизу.
- Нашли кладовщицу? – спросил запыхавшийся голос, откуда-то возникли Натаха и Лена. – Страшно, да?
- Ни капельки, - наконец фыркнула, вроде как проснувшаяся Саша и оттолкнула Машку. – Брысь!
- Ага, врушка! Мы же видели, как вы выскочили оттуда, - нисколько не обижаясь на грубое обращение, заявила Машка и запрыгала на ножке, взбивая и так короткий подол байкового платьица. – Трусишки. Трусишки намочили штанишки.
   Лиза огляделась, оказывается девочки перетащили одеяла и все рукоделье поближе к крыльцу, в тенек. Работа над нарядами не продвинулась с того момента, как Саша отправилась сопровождать ее во «дворец вдовствующей королевы», мало того, по-видимому, девчонки установили наблюдение за подвалом: возле единственного окошка, расположенного так низко к земле, что трава у стены свободно могла заглядывать внутрь, виднелся вытоптанный пятачок этой самой травы и несколько скомканных фантиков, следы дежурившей здесь Натахи.
   Еще, возле окошка сидел по-собачьи Серафим и молча наблюдал за девчачьей возней. Лиза незаметно ему кивнула, конь в ответ поклонился с таким достоинством, что девочке стало неловко, словно она присутствовала на приеме, в каком-нибудь дворце, и не знала как себя вести с чопорным придворным. Посчитав неприличным сидеть под взглядом столь благородной особы, Лиза встала на ноги, и отряхнулась.   
- Чем вы там гремели, даже здесь было слышно? – удивилась Лена. Оставив Сашу отвечать на вопросы, Лиза как можно незаметнее приблизилась к окошку и села перед ним на корточки. Серафим низко склонил над ней голову и прошептал, словно его могли услышать:
- Ну, ты как, цела? Я весь извелся. Подвал и вправду не место для маленьких принцесс, особенно для совсем маленьких.
  Лиза пожала плечами и, бросив быстрый взгляд на четверку девчонок, очень осторожно, и коротко ткнулась щекой в нос коня. Совсем на чуть-чуть, только что б почувствовать его дружелюбное тепло, и то, что он есть на самом деле. Серафим сначала вздрогнул, удивился, потом, будто понимая и сочувствуя, щекотно фыркнул девочке в ухо:
- Извини, я брал тебя на «слабо», обычный мальчишечий трюк. Я и не знал что ты, в самом деле, туда пойдешь…
- Я кое-чего узнала, расскажу, когда все успокоятся, - шепнула Лиза и глянула в окошко (ЛОПДОП…) Надо же. Сквозь немытое в пыльных потеках от прошедших дождей окошко, плотно занавешенное изнутри паутиной с сухими трупиками мух и тараканов, подвал зиял темной ямой, без теней и контуров, просто пустая тьма… (… если смотреть в темное стекло, вскоре, в нем, ты увидишь собственное отражение… только оно очень удивит тебя, и удивит неприятно… никогда не смотри в темные окна, в пустых помещениях, если не хочешь увидеть свою ухмыляющуюся злобную половину…). ЧТО?   
  Девочка отпрянула, Серафим удивленно на нее глянул и переступил копытами отодвигаясь.
- Лучше не смотри подолгу, - позади оказалась Натаха, остальные девочки, взявшись за концы одеял, переносили их обратно на лужайку, на солнышко. – Мы пока вас ждали, специально менялись почаще. – Толстушка жевнула пару раз, потом хмыкнула. – Сашка опять будет говорить, что мы запугиваем друг друга, только жутковато это… правда. Будто ждешь, что оттуда выглянет кто-то страшный. И знаешь… - Натаха присела на корточки рядом с Лизой и приблизила губы к ее уху. – Такое, в самом деле, случается.
  Резко вскочив, толстушка потянула ее за собой:
- Ну че ты тут застряла, пошли к остальным, - слегка ошалевшая Лиза покорно потопала за ней.
- Помнишь, я говорил про других, - сказал им в спину Серафим. - Те же фантазии, только страшные, они отличаются от подобных мне, тем, что не любят своих хозяев, а ненавидят и мучают их.
Лиза оглянулась, ведомая рукой Натахи, не зная, что ответить, но конь, похоже и не ждал от нее ответа – просто сидел у подвального окна и бормотал, поникнув ушами:
- Здесь их слишком много. Слишком.